Идеальный образ красоты. "Прекрасная спорщица"/"Очаровательная проказница" Жака Риветта.
Поразительная сторона кинопроизведения французского режиссёра Жака Риветта заключается, в том, что, несмотря на свою продолжительность и неспешность повествования, оно воспринимается с восторженной лёгкостью и благоговейным трепетом, потому как ключевым элементом в нём выступает подлинный эстетизм, который никак не может не восторгать и не восхищать. Невыразимо мягкому и гладкому просмотру этого гениального фильма способствует то всепоглощающее чувство умиротворения, которое испытываешь, наблюдая за постижением художником чего-то неведомого и еле уловимого, ускользающего от самого вкрадчивого взора, заключённого в красоте женщины, в её внутреннем мире. Весь фильм мы наблюдаем за тем, как истрепавшийся взор скучающего мастера живописи Эдуарда возрождается, пытаясь разглядеть истинную, первозданную сущность, сокрытую в теле своей натурщицы. Причём, как выясняется, молодая и отчаянно смелая Марианна и сама не подозревает о том, какой холодной и хлёсткой натурой она обладает.
Когда Николя говорит Марианне о том, что она будет позировать для старого художника, взыгравшаяся гордость рождает в ней обиду, она отворачивается в нежелании разговаривать со своим возлюбленным, чувствуя себя оскорблённой. В чём же дело? Это убьёт их любовь? Едва ли. Едва ли она так думает. Потому что на следующее утро уже бежит к художнику, поддуваемая желанием быть причиной всепожирающего вдохновения. Взаимоотношения творца и музы Жак Риветт начинает с молчаливого эпизода, в котором художник суетливо рыскает по своей творческой лаборатории в поисках красок и кистей, и отворачивает все недоделанные картины, которые, вероятно, сдерживают полёт его фантазии. Однако после медлительного и неловкого эпизода, симбиоз творческого духа Эдуарда и внутреннего мира Марианны происходит мгновенно, и застывшее перед художником воплощение чистой красоты уже выражается им через зарисовку её линий и изгибов, через игру с тенями. И что-то неведомое и таинственно-магическое сквозит через движения руки Эдуарда, который, шурша пером, наносит еле различимые контуры на альбомный лист. Что-то притягивающее и магнетическое чувствуется в процессе сиюминутного запечатления художественных образов, не правда ли?
Параллельно с тем, как художник завораживающе наносит на листы альбома эскизные наброски, играя с тенями и контурами и познавая форму Марианны, которая с предельным самообладанием позирует ему, Николя познаёт жестокую ревность. Жестокую, но иррациональную и тивишную, то есть ту, которая не имеет действительного подтверждения. Пожалуй, точнее всего к отношениям между Марианной и Эдуардом подходят слова молодого и начинающего художника Пуссена в повести Оноре де Бальзака «Неведомый шедевр», вольной интерпретацией которой и является «Прекрасная спорщица». Когда Пуссен отпускает свою возлюбленную к старому художнику, он говорит: «Все же художник этот - совсем старик. Он будет видеть в тебе только прекрасную форму». Вот и Эдуард смотрит на Марианну как на возможность, благодаря которой он всё же сумеет, подобно Леонардо да Винчи, спустя долгое время вернуться к недописанному полотну и воплотить, выразить в нём некую трансцендентную сущность прекрасного, идеальный образ красоты.
Жак Риветт наполнил восхитительной гаммой своё произведение, в которой чудесным образом слились воедино мотив драматичной природы искусства и тема сакрального стремления к абсолютному совершенству. Восторженно-завороженное состояние молодой Марианны, которая до встречи со старым мастером, «ничего подобного не испытывала», вдруг перетекает в глубочайшее разочарование, когда она видит законченную картину, на которой…а вот тут Риветт не даёт камере продолжить своё движение и транслировать на экран изображённые на полотне образы. Пыл и распахнутость молодой натурщицы внезапно скисают и уступают место разбитому сердцу, потому как она не ожидала, что Эдуард изобразит совершенно неведомые стороны её самой. Марианна не выдерживает столкновения с бездной собственной сущности, возможно, лишь выдуманной Эдуардом, а, возможно, переданной им с неподдельной точностью. Это наталкивает на мысль, что в «Прекрасной спорщице» центральное место занимает тема святой одержимости искусством, когда художник невольно увлекает за собой простых людей в чащобы собственного воображения, где те не увидят ничего близкого их сердцу, а художнику будут являться причудливые картины одному ему понятного содержания.
Впечатления от «Прекрасной спорщицы» вынашиваешь внутри себя, не позволяя маятнику рассуждений сбиться с ритма, настроенного на этот фильм. И только когда пропускаешь через себя, как через сито, весь многослойный спектр смыслов, заложенных Риветтом в его кинопроизведении, тогда начинаешь выделять основные цвета, составляющие всю палитру этой картины. А уж потом чувствуешь полную готовность расплескать цветистые словоформы и нагромождение субъективных трактовок на лист бумаги. Мало того, «Прекрасная спорщица», этот «кинематографический фолиант», обладает такой впечатлительной силой, что после просмотра оставляет ощущение нужды написать о нём, ощущение, что если оставить внутри себя мысли о нём, то они разорвут тебя на части. Каждой клеткой чувствуешь необходимость «передать другому». Что это? Непостижимая инерция гениальности, подталкивающая соприкоснувшегося с ней зрителя передавать в ткань пространства покоящийся в ней сгусток энергии. Сложно, да, как и гениальность.
Когда Николя говорит Марианне о том, что она будет позировать для старого художника, взыгравшаяся гордость рождает в ней обиду, она отворачивается в нежелании разговаривать со своим возлюбленным, чувствуя себя оскорблённой. В чём же дело? Это убьёт их любовь? Едва ли. Едва ли она так думает. Потому что на следующее утро уже бежит к художнику, поддуваемая желанием быть причиной всепожирающего вдохновения. Взаимоотношения творца и музы Жак Риветт начинает с молчаливого эпизода, в котором художник суетливо рыскает по своей творческой лаборатории в поисках красок и кистей, и отворачивает все недоделанные картины, которые, вероятно, сдерживают полёт его фантазии. Однако после медлительного и неловкого эпизода, симбиоз творческого духа Эдуарда и внутреннего мира Марианны происходит мгновенно, и застывшее перед художником воплощение чистой красоты уже выражается им через зарисовку её линий и изгибов, через игру с тенями. И что-то неведомое и таинственно-магическое сквозит через движения руки Эдуарда, который, шурша пером, наносит еле различимые контуры на альбомный лист. Что-то притягивающее и магнетическое чувствуется в процессе сиюминутного запечатления художественных образов, не правда ли?
Параллельно с тем, как художник завораживающе наносит на листы альбома эскизные наброски, играя с тенями и контурами и познавая форму Марианны, которая с предельным самообладанием позирует ему, Николя познаёт жестокую ревность. Жестокую, но иррациональную и тивишную, то есть ту, которая не имеет действительного подтверждения. Пожалуй, точнее всего к отношениям между Марианной и Эдуардом подходят слова молодого и начинающего художника Пуссена в повести Оноре де Бальзака «Неведомый шедевр», вольной интерпретацией которой и является «Прекрасная спорщица». Когда Пуссен отпускает свою возлюбленную к старому художнику, он говорит: «Все же художник этот - совсем старик. Он будет видеть в тебе только прекрасную форму». Вот и Эдуард смотрит на Марианну как на возможность, благодаря которой он всё же сумеет, подобно Леонардо да Винчи, спустя долгое время вернуться к недописанному полотну и воплотить, выразить в нём некую трансцендентную сущность прекрасного, идеальный образ красоты.
Жак Риветт наполнил восхитительной гаммой своё произведение, в которой чудесным образом слились воедино мотив драматичной природы искусства и тема сакрального стремления к абсолютному совершенству. Восторженно-завороженное состояние молодой Марианны, которая до встречи со старым мастером, «ничего подобного не испытывала», вдруг перетекает в глубочайшее разочарование, когда она видит законченную картину, на которой…а вот тут Риветт не даёт камере продолжить своё движение и транслировать на экран изображённые на полотне образы. Пыл и распахнутость молодой натурщицы внезапно скисают и уступают место разбитому сердцу, потому как она не ожидала, что Эдуард изобразит совершенно неведомые стороны её самой. Марианна не выдерживает столкновения с бездной собственной сущности, возможно, лишь выдуманной Эдуардом, а, возможно, переданной им с неподдельной точностью. Это наталкивает на мысль, что в «Прекрасной спорщице» центральное место занимает тема святой одержимости искусством, когда художник невольно увлекает за собой простых людей в чащобы собственного воображения, где те не увидят ничего близкого их сердцу, а художнику будут являться причудливые картины одному ему понятного содержания.
Впечатления от «Прекрасной спорщицы» вынашиваешь внутри себя, не позволяя маятнику рассуждений сбиться с ритма, настроенного на этот фильм. И только когда пропускаешь через себя, как через сито, весь многослойный спектр смыслов, заложенных Риветтом в его кинопроизведении, тогда начинаешь выделять основные цвета, составляющие всю палитру этой картины. А уж потом чувствуешь полную готовность расплескать цветистые словоформы и нагромождение субъективных трактовок на лист бумаги. Мало того, «Прекрасная спорщица», этот «кинематографический фолиант», обладает такой впечатлительной силой, что после просмотра оставляет ощущение нужды написать о нём, ощущение, что если оставить внутри себя мысли о нём, то они разорвут тебя на части. Каждой клеткой чувствуешь необходимость «передать другому». Что это? Непостижимая инерция гениальности, подталкивающая соприкоснувшегося с ней зрителя передавать в ткань пространства покоящийся в ней сгусток энергии. Сложно, да, как и гениальность.