Ганнибал: восхождение
ВОСХОЖДЕНИЕ ВО ВКУС
Лиха беда - начало. Из советской послевоенной Литвы юный Лектер отправляется в антисоветскую послевоенную Францию к своему литовскому дяде и японской тете. То есть он делает это так же запросто, как если бы Европейский Союз - причем, в его современных границах - был образован по итогам Потсдамской конференции. Но делает он это не просто так. Из Литвы, где литовские фашисты съели его малолетнюю сестренку с типично литовским именем Миша, юноша с типично литовским именем Ганнибал отправляется за диагнозом. Вернее говоря, за своей историей болезни.
А тут все оказывается еще проще, чем скаканье туда-сюда через железный занавес. Просто до пошлости просто. Настолько просто, что, будь доктор Лектер - известный своей гастрономической разборчивостью в пошляках да грубиянах, - так вот будь он не плодом воображения уважаемых авторов, а реальным эстетом, не дожить бы некоторым уважаемым авторам до нынешней премьеры. Увы, в данной historia morbi все пóшло настолько, насколько и должно быть по итогам психоаналитического исследования.
Ведь оказывается, что два источника и две составные части Ганнибала Лектера - этого уникального сплава вкуса к человечине с просто прекрасным вкусом - литовская сестренка, которую съели литовские фашисты, и японская тетя, до которой литовские фашисты едва не добрались. Иначе говоря, без вины виноватая Миша - основа и смысл лектерского невроза, а посвященная в боевые самурайские техники и, к тому ж, располагающая некоторым самурайским арсеналом тетя - способ этот невроз если не изжить, то хоть как-то вытравить из подсознания.
Есть, правда, еще одна терапевтическая методика. Ее представляет французский сыщик-антифашист Папиль. У Папиля, как и у Лектера с его хиросимской родственницей, погибла вся семья, тем не менее он исповедует сугубо легитимный подход в деле поимки и наказания военных преступников. Лектеру, понятное дело, такой подход кажется и пошлым, и расточительным - во-первых, остается без ответа вопрос, где обреталась доблестная жандармерия, когда французские граждане под страхом смерти были вынуждены сотрудничать с фашистами, во-вторых, пусть гильотинированные, эти преступники оказываются у Лектера не на обеденном, а на прозекторском столе. Зато, сокрушаясь «нередкими на восточном фронте» случаями людоедства, пошлый Папиль проливает свет на тайну прибалтийского происхождения Ганнибала: ничего подобного ни на западном, ни даже на африканском фронтах быть не могло, потому что не могло быть никогда.
Однако для вкусившего фашистского мясца Лектера все это уже не суть интересно. Как и для его просвещенного зрителя. Забавней другое.
Емкое английское словечко «rising» - каковое служит, ни много ни мало, смысловым камертоном ко всей каннибальской эпопее - в заглавии нынешнего приквела может иметь только одну, сугубо позитивную с точки зрения семантики интерпретацию: «восхождение». Именно «восхождение», а, к примеру, не «бунт» и не «абсцесс».
То есть Лектер становится людоедом не по прихоти. Человечину он впервые пробует на вкус из соображений личной мести, которая затем вытесняется эстетской программой борьбы с дурным вкусом и пошлостью. При всем при этом ни одной из жертв доктора зритель не симпатизирует так, как самому доктору. Даже сверх того: большинство жертв Лектера оказываются в его эстетском меню вполне по заслугам. Он доктор не потому, что закончил медицинский институт, и не потому, что садист, а потому что лечит своих безнадежных пациентов от дурного вкуса. Литовские же сестрички, японские тети, французские антифашисты и фэбээровские детективши - все эти бледные фигуры есть, с одной стороны, персонификации его обескровленной совести, с другой стороны, необходимы они лишь постольку, поскольку хоть как-то маскируют доктора в давно состоявшемся (а теперь уже можно говорить - выстраданном) качестве положительного героя.