Николай Туроверов в Иностранном Легионе и Второй мировой войне.
Я из Африки принес
Голубую лихорадку,
Я в Париж к себе привез
Деревянную лошадку.
Иностранный легион.
Первый конный полк. Конечно,
Самый лучший эскадрон,
На рысях ушедший в вечность…
Давно и, честно говоря, не очень удачно собираю информацию о службе в Иностранном Легионе Франции и участии во Второй мировой войне известного поэта белой эмиграции, донского казачьего подъесаула Гражданской войны и вольноопределяющегося Атаманского полка Первой мировой Николая Николаевича Туроверова (1899-1972).
На данный момент, согласно разрозненным источникам, картина вырисовывается такая:
Полковой знак 1-го иностранного кавалерийского полка.
1939 г. - Туроверов вступает в Иностранный Легион, в 1-й иностранный кавалерийский полк (1er régiment étranger de cavalerie). Этот полк, созданный в 1921 г. на базе кадров 2-го иностранного пех. полка, имел в Легионе репутацию одного из самых "русских". Согласно официальной историографии 1-го иностранного кавполка (http://foreignlegion.info/1er-regiment-etranger-de-cavalerie-historique/), на момент создания в нем числилось 128 легионеров российского происхождения, в основном - бывших военнослужащих армии генерала Врангеля, в т.ч. 33 казака.
С 1939 по начало 1940 гг. - Туроверов служит в Северной Африке, участвует в подавлении "возмущения" друзских племен (Ближ. Восток), командует подразделением туземных солдат.
Николай Туроверов на французской службе.
Местом постоянной дислокации 1-го иностранного кавалерийского полка в межвоенные годы был Сус (Тунис). Следовательно, если выяснить, какие подразделения полка направлялись в 1939 г. для подавления волнений друзских племен, можно с определенной вероятностью определить номер эскадрона Туроверова.
1940 г. - Подразделения 1-го кавполка Легиона (один эскадрон) переброшены во Францию и, в преддверие начала активной фазы войны с нацистской Германией, приданы 97-й дивизионной разведывательной группе (GDR 97). В то же время стандартный кавалерийский полк Французской армии накануне Второй мировой войны состоял из четырех кавалерийских эскадронов и эскадрона тяжелого оружия. Таким образом, во Франции в 1940 г. оказались не все военнослужащие 1-го иностранного полка, а только его "командировочная" боевая группа. Был ли среди переброшенных в Европу бойцов своей части легионер Н.Туроверов - еще предстоит выяснить. Участие поэта во Французской кампании 1940 г. пока остается под вопросом.
Как потомственный казак, Николай Туроверов был прекрасным наездником.
В составе GDR 97, развернутой на базе 1-го и 2-го иностранных кавполков и некоторых других французских колониальных частей, на май 1940 г. числились 4 эскадрона - штабной, конный, моторизованный и артиллерийско-пулеметный; командовал им подполковник Лакомб де ла Тур (Lacombe de la Tour), который впоследствии погиб в боях. Группа была придана 7-й северо-африканской дивизии (7e Division nord-africaine). Парадоксально, но в позорно проигранной Францией войне против нацистской Германии в 1940 г. северо-африканские солдаты сражались гораздо храбрее и упорнее, чем "титулярные" французы.
Командный состав 97-й разведгруппы незадолго до начала боевых действий, 1940.
Бойцы 1-го иностранного кавполка в составе 97-й разведгруппы с 18 мая участвуют в оборонительных боях против германских войск на Сомме, успешно прикрывают отступление 7-й северо-африканской дивизии на Дордонь, за что отмечены в приказе, и продолжают воевать вплоть до капитуляции Франции. Потери отправленной во Францию боевой группы полка составляют "большинство офицеров и две трети личного состава". Историки Иностранного Легиона сообщают, что после перемирия "немногие выжившие в ожесточенных боях 1940 г." были отправлены обратно в Африку. Вероятно, Николай Туроверов увольняется со службы уже после этого (остается вопрос - из Франции или из колоний) и приезжает в оккупированный Париж, где и проводит всю войну - в 1942 г. там выходит его сборник "Стихи". Очевидно, что в развернувшейся с 17 ноября 1942 г. Тунисской кампании, в которой французские войска, включая 1-й иностранный кавполк, сражались на стороне Союзников, поэт принять участия не успел - иначе у него просто не хватило бы времени на возвращение во Францию и подготовку к печати сборника в том же 1942 г. В поэзии Туроверова боевые действия против немцев никак не отражены. Учитывая биографический стиль его стихотворений, это сильный аргумент в пользу того, что с гитлеровцами ему повоевать не удалось.
Николай Туроверов (справа) в палатке с товарищем.
Далее возникает один довольно неприятный момент - отношения поэта с военной белой эмиграцией, в частности, казачьей, в рядах которой были сильны коллаборационистские настроения.
К счастью для себя, в отличие от многих деятелей белой эмиграции, Туроверов не был замешан в вооруженном сотрудничестве с гитлеровцами. Однако нет никаких сведений и о том, что он каким-либо образом участвовал в Сопротивлении. Упоминания об этом в некоторых статьях о жизни поэта выглядят необоснованно. В то же время достоверно известно, что в период оккупации Николай Туроверов публиковался в русскоязычной газете "Парижский вестник", редакция которой занимала пронемецкую позицию. Конечно, Николай Туроверов публиковал там не идеологические материалы - стихи, статью про Верещагина и большой материал "Конец Суворова", однако он не считал для себя нравственным "табу" сотрудничать в этом издании...
Николай Туроверов в период жизни в оккупированном Париже.
Текст письма Николая Туроверова генерал-майору Д.И. Ознобишину (неск. лет назад предоставлен мне уважаемым cossacknn), датируемого, вероятно, 1942 г., иллюстрирует картину умонастроений знаменитого казачьего поэта в разгар Второй мировой войны, и картина эта, увы, очень совпадает с пронемецкой позицией весьма широких кругов белой военной эмиграции: "...теперь, когда война пошла по Родной земле, руки чешутся взять оружие и с нашими казаками навсегда покончить с большевиками, освободить Родной Дон и станицы..... Но получил приказ, что с красными справятся другие. А мне нужно готовить наш полковой музей для отправки на Родину. Кроме того после изгнания коммунистов нужно организовать обучение и просвещения оболваненного населения. Мне поручено собрать библиотеку в 10.000 (десять тысяч) книг и так же подготовить к отправке на Дон. Вашу библиотеку [т.е. Ознобишина]я надёжно храню. А в Аньере собираю книги для России. Русские со всех сторон отдают мне свои библиотеки. Только генерал Головин предоставил две тысячи книг. Всю свою библиотеку! От Бастилии с тачкой Дьяболо пешком через весь Париж я вожу эти книги в Аньер в гараж на Villa Pilodo, где мой помощник генерал Каргальсков сортирует книги, пакует и укладывает. Из-за этой работы жизнь наша стала ещё тяжелее. Жена и дочь Наташа служат в гаражах у немцев".
Наказание женщины, сотрудничавшей с гитлеровскими оккупантами во Франции - стрижка наголо.
Опять же, Николаю Туроверову очень повезло, что сам он у оккупантов нигде не "служил", а оставался гражданским лицом вплоть до освобождения Парижа. В результате его оказалось не за что привлекать к ответу, во всяком случае по французскому законодательству. Своих женщин, как "засветившихся" коллаборационисток, поэт в преддверии прихода Союзников предусмотрительно отправил в село, а то "благодарные" парижане им и куафюру "а-ля Резистанс" могли устроить. Таким образом, вопрос о периоде жизни Николая Туроверова в оккупированном Париже можно с достаточно высокой достоверностью считать закрытым.
Однако все равно вопросов остается больше, чем ответов. Например:
в каком именно чине Туроверов закончил службу в Легионе? Как известно, даже высшие офицеры Российской имп. армии в 1920-х гг. служили там рядовыми. Предел карьерного роста для легионера в то время ограничивался нашивками "сержант-шефа"; даже аджуюданы, т.е. старшие унтер-офицеры, были из кадровых французских военнослужащих. В то же время известны примеры получения русскими эмигрантами немалых офицерских чинов, самый известный из них - Зиновий Алексеевич Пешков (старший брат Якова Свердлова), дослужившийся до корпусного генерала (1943); однако во всех случаях речь шла о переходе из Легиона во Французскую армию. На тематических форумах встречал версию, что после войны Николай Туроверов также получил "юбилейное" производство в офицеры. Если это правда, то в Легионе поэт был как минимум сержантом, в пользу этого говорит и командование подразделением.
Зиновий Пешков, участник Первой и Второй мировых войн, потерявший руку в бою в 1915 г., в форме майора Французской армии, 1926.
К слову, в отличие от большинства русских мемуаристов Легиона 1920-х гг. (Эраст Гиацинтов "Белые рабы", Михаил Любовин "Воспоминание донского казака. Франция и Французское Конго" и др.), живописующих тяготы службы в нем, Николай Туроверов в своих стихотворениях "Легионного цикла" создает мужественный и романтический образ этого соединения. Вероятно, причина кроется в том, что другие русские писатели, столкнувшиеся с долей иностранного легионера, в своей "прошлой" жизни привыкли к иному, гораздо более высокому общественному положению. Да, служба в Иностранном легионе была тяжелой и монотонной, французские офицеры-вербовщики беспардонно пользовались наивностью русских эмигрантов и жестоко обманывали их, жалованье и довольствие легионера оставляли желать много лучшего... Для дореволюционного интеллигента или бывшего кадрового офицера Российской императорской армии, вынужденного подчиняться грубому аджюдану-корсиканцу и много заниматься тяжелыми физическим трудом, такое положение было невыносимым и унизительным. Для простого же русского солдата или рядового казака Легион представлял собою шанс найти определенное равновесие в шатком мире эмигранта; но простые люди не оставили мемуаров.
3-й эскадрон 1-го иностранного кавалерийского полка в Марокко.
Николай Туроверов поступал на службу в 1939 г., когда иллюзий относительно условий во французском Легионе у русской эмиграции уже не оставалось. Он знал, на что шел, и был морально и физически готов ко всем испытаниям и лишениям. К тому же он был потомственный казак, а это многое объясняет!
____________________________________________________________Михаил Кожемякин.
Николай Туроверов. Стихи из цикла "Легион".
1.
Ты получишь обломок браслета.
Не грусти о жестокой судьбе,
Ты получишь подарок поэта,
Мой последний подарок тебе.
Дней на десять я стану всем ближе.
Моего не припомня лица,
Кто то скажет в далеком Париже,
Что не ждал он такого конца.
Ты ж в вещах моих скомканных роясь,
Сохрани, как несбывшийся сон,
Мой кавказский серебряный пояс
И в боях потемневший погон.
2.
Всегда ожидаю удачи -
В висок, непременно - в висок!
С коня упаду на горячий
Триполитанский песок.
Не даром, не даром все время
Судьба улыбалася мне:
В ноге не запуталось стремя, -
Сумел умереть на коне.
3.
Конским потом пропахла попона.
О, как крепок под нею мой сон.
Говорят, что теперь вне закона
Иностранный наш легион.
На земле, на песке, как собака,
Я случайному отдыху рад.
В лиловатом дыму бивуака
Африканский оливковый сад.
А за садом, в шатре, трехбунчужный,
С детских лет никуда не спеша,
Весь в шелках, бирюзовый, жемчужный,
Изучает Шанфара паша.
Что ему европейские сроки
И мой дважды потерянный кров?
Только строки, арабские строки
Тысячелетних стихов.
4.
Андрею Грекову.
Нам с тобой одна и та же вера
Указала дальние пути.
Одинаковый значек легионера
На твоей и на моей груди.
Всё равно, куда судьба не кинет,
Нам до гроба будет сниться сон:
В розоватом мареве пустыни
Под ружьем стоящий легион.
5.
Она стояла у колодца,
Смотрела молча на меня,
Ждала пока мой конь напьется,
Потом погладила коня;
Дала ему каких то зерен,
(Я видел только блеск колец)
И стал послушен и покорен
Мой варварийский жеребец.
Что мне до этой бедуинки,
Ее пустынной красоты?
Она дала мне из корзинки
Понюхать смятые цветы.
О, этот жест простой и ловкий!
Я помню горечь на устах,
Да синеву татуировки
На темно бронзовых ногах.
6.
Не в разукрашенных шатрах
Меня привел к тебе Аллах,
Не с изумрудами поднос
Тебе в подарок я принес,
И не ковры и не шелка
Твоя погладила рука,
Когда в пустыне, на ветру,
Ты предо мной сняла чадру.
На свете не было людей
Меня бездомней и бедней.
Солдатский плащ, - вот все, что смог
Я положить тебе у ног.
7.
Над полумесяцем сияла
Магометанская звезда.
Ты этим вечером плясала,
Как не плясала никогда;
Красою дикою блистая,
Моими бусами звеня,
Кружилась ты полунагая
И не глядела на меня.
А я всё ждал. Пустая фляга
Давно валялась у костра.
Смотри, испытанный бродяга,
Не затянулась ли игра?
Смотри, поэт, пока есть время,
Не жди бесславного конца.
Араб покорно держит стремя, -
Садись скорей на жеребца.
8.
Вся в кольцах, в подвесках, запястьях,
Под сенью шатра, на песке,
Что ты мне щебечешь о счастьи
На птичьем своем языке?
Как все здесь по-Божески просто:
Три пальмы в закатном огне
И берберийский подросток,
В Европе приснившийся мне.
9.
Звенит надо мною цикада -
Веселый арабский фурзит:
"Под сенью туниского сада
Тебе ничего не грозит.
Какая война угрожает
Покою столетних олив?"
Веселый фурзит напевает
Знакомый арабский мотив.
Ах, нет - не поёт, не стрекочет
Звенит надо мною фурзит.
Звенят многозвездные ночи
И месяц двурогий звенит.
"Не знаем откуда и чей ты,
Но будь нам начальник и брат",
Звенят африканские флейты
Моих темнокожих солдат.
10.
На перекрестке трех дорог
Араб нашел воловий рог
И мне принес его в подарок.
Был вечер нестерпимо жарок,
И я наполнил рог вином
И выпить дал его со льдом
Арабу - нищему.
Отныне
Мы породнились с ним в пустыне
И братом стал мне Абдуллах.
Велик Господь! Велик Аллах!
11.
Снова приступ желтой лихорадки,
Снова паруса моей палатки,
Белые, как лебедь, паруса
Уплывают прямо в небеса.
И опять в неизъяснимом счастьи
Я держусь за парусные снасти
И плыву под парусом туда,
Где горит Полярная звезда.
Там шумят прохладные дубравы,
Там росой обрызганные травы
И по озеру студеных вод
Ковшик, колыхаяся, плывет.
Наконец то я смогу напиться!
Стоит лишь немного наклониться
И схватить дрожащею рукой
Этот самый ковшик расписной.
Но веселый ковшик не дается...
Снова парус надо мною рвется...
Строевое седло в головах.
Африканский песок на зубах.
12.
Не нужна мне другая могила!
Неподвижно лежу на траве.
Одинокая тучка проплыла
Надо мной высоко в синеве.
Бой затих. И никто не заметил
Как сияли у тучки края,
Как прощалась со всеми на свете
Отлетавшая нежность моя.
13.
Мои арабы на Коране
Клялись меня не выдавать;
Как Грибоедов в Тегеране
Не собираюсь погибать.
Лежит наш путь в стране восстаний.
Нас сорок девять. Мы одни.
И в нашем отдаленном стане
Горят беспечные огни.
Умолк предсмертный крик верблюда.
Трещит костер. Шуршит песок.
Беру с дымящегося блюда
Мне предназначенный кусок.
К ногам горячий жир стекает, -
Не ел так вкусно никогда!
Все так же счастливо сияет
Моя вечерняя звезда.
А завтра в путь. Услышу бранный,
Давно забытый, шум и крик.
Вокруг меня звучит гортанный,
Мне в детстве снившийся, язык.
О, жизнь моя! О, жизнь земная!
Благодарю за все тебя,
Навеки все запоминая
И все возвышенно любя.
14.
Князю Н. Н. Оболенскому.
Нам всё равно, в какой стране
Сметать народное восстанье,
И нет в других, как нет во мне
Ни жалости, ни состраданья.
Вести учет: в каком году, -
Для нас ненужная обуза;
И вот, в пустыне, как в аду,
Идем на возмущенных друзов.
Семнадцативековый срок
Прошел, не торопясь, по миру;
Всё так же небо и песок
Глядят беспечно на Пальмиру,
Среди разрушенных колонн.
Но уцелевшие колонны,
Наш Иностранный легион -
Наследник римских легионов.
15.
Мне приснились туареги
На верблюдах и в чадрах,
Уходящие в набеги
В дымно-розовых песках.
И опять восторгом жгучим
Преисполнилась душа.
Где мой дом? И где мне лучше
Жизнь повсюду хороша!
И качаясь на верблюде,
Пел я в жаркой полумгле
О великом Божьем чуде:
О любви ко всей земле.
16.
Стерегла нас страшная беда:
Заблудившись, умирали мы от жажды.
Самолеты пролетали дважды,
Не заметили, - не сбросили нам льда.
Мы плашмя лежали на песке,
С нами было только два верблюда.
Мы уже не ожидали чуда,
Смерть была от нас на волоске.
Засыпал нас розовый песок;
Но мне снились астраханские арбузы
И звучал, не умолкая, музы,
Как ручей, веселый голосок.
И один из всех я уцелел.
Как и почему? Не знаю.
Я очнулся в караван-сарае,
Где дервиш о Магомете пел.
С той поры я смерти не хочу;
Но и не боюсь с ней встречи:
Перед смертью я верблюжью пил мочу
И запить теперь ее мне нечем.
17.
Ни весельем своим, ни угрозами
Не помочь вам пустынной тоске.
Только черное-черное с розовым:
Бедуинский шатер на песке.
И напрасно роняете слезы вы, -
В черной Африке видел я мост
Из громадных, дрожащих, розовых,
Никогда здесь невиданных звезд.
18.
Умирал марокканский сирокко,
Насыпая последний бурхан;
Загоралась звезда одиноко,
На восток уходил караван.
А мы пили и больше молчали
У костра при неверном огне,
Нам казалось, что нас вспоминали
И жалели в далекой стране,
Нам казалось: звенели мониста
За палаткой, где было темно...
И мы звали тогда гармониста
И полней наливали вино.
Он играл нам, - простой итальянец,
Что теперь мы забыты судьбой
И что каждый из нас иностранец,
Но навеки друг другу родной,
И никто нас уже не жалеет,
И родная страна далека,
И тоску нашу ветер развеет,
Как развеял вчера облака,
И у каждого путь одинаков
В этом выжженном Богом краю:
Беззаботная жизнь бивуаков,
Бесшабашная гибель в бою.
И мы с жизнью прощались заране
И Господь все грехи нам прощал...
Так играть, как играл Фабиани,
В Легионе никто не играл.
19.
Вечерело. Убирали трапы.
Затихали провожавших голоса.
Пароход наш уходил на Запад, -
Прямо в золотые небеса.
Грохотали якорные цепи.
Чайки пролетали, белизной
Мне напоминающие кэпи
Всадников, простившихся со мной.
Закипала за кормою пена.
Наростала медленная грусть.
Африка! К причалам Карфагена
Никогда я больше не вернусь.
Африка, - неведомые тропы, -
Никогда не возвращусь к тебе!
Снова стану пленником Европы
В общечеловеческой судьбе.
Над золою Золушка хлопочет,
Чахнет над богатствами Кащей,
И никто из них еще не хочет
Поменяться участью своей.
20.
Я стою на приподнятом трапе
Корабля. Изнуряющий зной.
И муза, в соломенной шляпе,
Всё не хочет проститься со мной.
1940-1945
Источник: http://war2poet.narod.ru/turoverov1.html
Голубую лихорадку,
Я в Париж к себе привез
Деревянную лошадку.
Иностранный легион.
Первый конный полк. Конечно,
Самый лучший эскадрон,
На рысях ушедший в вечность…
Давно и, честно говоря, не очень удачно собираю информацию о службе в Иностранном Легионе Франции и участии во Второй мировой войне известного поэта белой эмиграции, донского казачьего подъесаула Гражданской войны и вольноопределяющегося Атаманского полка Первой мировой Николая Николаевича Туроверова (1899-1972).
На данный момент, согласно разрозненным источникам, картина вырисовывается такая:
Полковой знак 1-го иностранного кавалерийского полка.
1939 г. - Туроверов вступает в Иностранный Легион, в 1-й иностранный кавалерийский полк (1er régiment étranger de cavalerie). Этот полк, созданный в 1921 г. на базе кадров 2-го иностранного пех. полка, имел в Легионе репутацию одного из самых "русских". Согласно официальной историографии 1-го иностранного кавполка (http://foreignlegion.info/1er-regiment-etranger-de-cavalerie-historique/), на момент создания в нем числилось 128 легионеров российского происхождения, в основном - бывших военнослужащих армии генерала Врангеля, в т.ч. 33 казака.
С 1939 по начало 1940 гг. - Туроверов служит в Северной Африке, участвует в подавлении "возмущения" друзских племен (Ближ. Восток), командует подразделением туземных солдат.
Николай Туроверов на французской службе.
Местом постоянной дислокации 1-го иностранного кавалерийского полка в межвоенные годы был Сус (Тунис). Следовательно, если выяснить, какие подразделения полка направлялись в 1939 г. для подавления волнений друзских племен, можно с определенной вероятностью определить номер эскадрона Туроверова.
1940 г. - Подразделения 1-го кавполка Легиона (один эскадрон) переброшены во Францию и, в преддверие начала активной фазы войны с нацистской Германией, приданы 97-й дивизионной разведывательной группе (GDR 97). В то же время стандартный кавалерийский полк Французской армии накануне Второй мировой войны состоял из четырех кавалерийских эскадронов и эскадрона тяжелого оружия. Таким образом, во Франции в 1940 г. оказались не все военнослужащие 1-го иностранного полка, а только его "командировочная" боевая группа. Был ли среди переброшенных в Европу бойцов своей части легионер Н.Туроверов - еще предстоит выяснить. Участие поэта во Французской кампании 1940 г. пока остается под вопросом.
Как потомственный казак, Николай Туроверов был прекрасным наездником.
В составе GDR 97, развернутой на базе 1-го и 2-го иностранных кавполков и некоторых других французских колониальных частей, на май 1940 г. числились 4 эскадрона - штабной, конный, моторизованный и артиллерийско-пулеметный; командовал им подполковник Лакомб де ла Тур (Lacombe de la Tour), который впоследствии погиб в боях. Группа была придана 7-й северо-африканской дивизии (7e Division nord-africaine). Парадоксально, но в позорно проигранной Францией войне против нацистской Германии в 1940 г. северо-африканские солдаты сражались гораздо храбрее и упорнее, чем "титулярные" французы.
Командный состав 97-й разведгруппы незадолго до начала боевых действий, 1940.
Бойцы 1-го иностранного кавполка в составе 97-й разведгруппы с 18 мая участвуют в оборонительных боях против германских войск на Сомме, успешно прикрывают отступление 7-й северо-африканской дивизии на Дордонь, за что отмечены в приказе, и продолжают воевать вплоть до капитуляции Франции. Потери отправленной во Францию боевой группы полка составляют "большинство офицеров и две трети личного состава". Историки Иностранного Легиона сообщают, что после перемирия "немногие выжившие в ожесточенных боях 1940 г." были отправлены обратно в Африку. Вероятно, Николай Туроверов увольняется со службы уже после этого (остается вопрос - из Франции или из колоний) и приезжает в оккупированный Париж, где и проводит всю войну - в 1942 г. там выходит его сборник "Стихи". Очевидно, что в развернувшейся с 17 ноября 1942 г. Тунисской кампании, в которой французские войска, включая 1-й иностранный кавполк, сражались на стороне Союзников, поэт принять участия не успел - иначе у него просто не хватило бы времени на возвращение во Францию и подготовку к печати сборника в том же 1942 г. В поэзии Туроверова боевые действия против немцев никак не отражены. Учитывая биографический стиль его стихотворений, это сильный аргумент в пользу того, что с гитлеровцами ему повоевать не удалось.
Николай Туроверов (справа) в палатке с товарищем.
Далее возникает один довольно неприятный момент - отношения поэта с военной белой эмиграцией, в частности, казачьей, в рядах которой были сильны коллаборационистские настроения.
К счастью для себя, в отличие от многих деятелей белой эмиграции, Туроверов не был замешан в вооруженном сотрудничестве с гитлеровцами. Однако нет никаких сведений и о том, что он каким-либо образом участвовал в Сопротивлении. Упоминания об этом в некоторых статьях о жизни поэта выглядят необоснованно. В то же время достоверно известно, что в период оккупации Николай Туроверов публиковался в русскоязычной газете "Парижский вестник", редакция которой занимала пронемецкую позицию. Конечно, Николай Туроверов публиковал там не идеологические материалы - стихи, статью про Верещагина и большой материал "Конец Суворова", однако он не считал для себя нравственным "табу" сотрудничать в этом издании...
Николай Туроверов в период жизни в оккупированном Париже.
Текст письма Николая Туроверова генерал-майору Д.И. Ознобишину (неск. лет назад предоставлен мне уважаемым cossacknn), датируемого, вероятно, 1942 г., иллюстрирует картину умонастроений знаменитого казачьего поэта в разгар Второй мировой войны, и картина эта, увы, очень совпадает с пронемецкой позицией весьма широких кругов белой военной эмиграции: "...теперь, когда война пошла по Родной земле, руки чешутся взять оружие и с нашими казаками навсегда покончить с большевиками, освободить Родной Дон и станицы..... Но получил приказ, что с красными справятся другие. А мне нужно готовить наш полковой музей для отправки на Родину. Кроме того после изгнания коммунистов нужно организовать обучение и просвещения оболваненного населения. Мне поручено собрать библиотеку в 10.000 (десять тысяч) книг и так же подготовить к отправке на Дон. Вашу библиотеку [т.е. Ознобишина]я надёжно храню. А в Аньере собираю книги для России. Русские со всех сторон отдают мне свои библиотеки. Только генерал Головин предоставил две тысячи книг. Всю свою библиотеку! От Бастилии с тачкой Дьяболо пешком через весь Париж я вожу эти книги в Аньер в гараж на Villa Pilodo, где мой помощник генерал Каргальсков сортирует книги, пакует и укладывает. Из-за этой работы жизнь наша стала ещё тяжелее. Жена и дочь Наташа служат в гаражах у немцев".
Наказание женщины, сотрудничавшей с гитлеровскими оккупантами во Франции - стрижка наголо.
Опять же, Николаю Туроверову очень повезло, что сам он у оккупантов нигде не "служил", а оставался гражданским лицом вплоть до освобождения Парижа. В результате его оказалось не за что привлекать к ответу, во всяком случае по французскому законодательству. Своих женщин, как "засветившихся" коллаборационисток, поэт в преддверии прихода Союзников предусмотрительно отправил в село, а то "благодарные" парижане им и куафюру "а-ля Резистанс" могли устроить. Таким образом, вопрос о периоде жизни Николая Туроверова в оккупированном Париже можно с достаточно высокой достоверностью считать закрытым.
Однако все равно вопросов остается больше, чем ответов. Например:
в каком именно чине Туроверов закончил службу в Легионе? Как известно, даже высшие офицеры Российской имп. армии в 1920-х гг. служили там рядовыми. Предел карьерного роста для легионера в то время ограничивался нашивками "сержант-шефа"; даже аджуюданы, т.е. старшие унтер-офицеры, были из кадровых французских военнослужащих. В то же время известны примеры получения русскими эмигрантами немалых офицерских чинов, самый известный из них - Зиновий Алексеевич Пешков (старший брат Якова Свердлова), дослужившийся до корпусного генерала (1943); однако во всех случаях речь шла о переходе из Легиона во Французскую армию. На тематических форумах встречал версию, что после войны Николай Туроверов также получил "юбилейное" производство в офицеры. Если это правда, то в Легионе поэт был как минимум сержантом, в пользу этого говорит и командование подразделением.
Зиновий Пешков, участник Первой и Второй мировых войн, потерявший руку в бою в 1915 г., в форме майора Французской армии, 1926.
К слову, в отличие от большинства русских мемуаристов Легиона 1920-х гг. (Эраст Гиацинтов "Белые рабы", Михаил Любовин "Воспоминание донского казака. Франция и Французское Конго" и др.), живописующих тяготы службы в нем, Николай Туроверов в своих стихотворениях "Легионного цикла" создает мужественный и романтический образ этого соединения. Вероятно, причина кроется в том, что другие русские писатели, столкнувшиеся с долей иностранного легионера, в своей "прошлой" жизни привыкли к иному, гораздо более высокому общественному положению. Да, служба в Иностранном легионе была тяжелой и монотонной, французские офицеры-вербовщики беспардонно пользовались наивностью русских эмигрантов и жестоко обманывали их, жалованье и довольствие легионера оставляли желать много лучшего... Для дореволюционного интеллигента или бывшего кадрового офицера Российской императорской армии, вынужденного подчиняться грубому аджюдану-корсиканцу и много заниматься тяжелыми физическим трудом, такое положение было невыносимым и унизительным. Для простого же русского солдата или рядового казака Легион представлял собою шанс найти определенное равновесие в шатком мире эмигранта; но простые люди не оставили мемуаров.
3-й эскадрон 1-го иностранного кавалерийского полка в Марокко.
Николай Туроверов поступал на службу в 1939 г., когда иллюзий относительно условий во французском Легионе у русской эмиграции уже не оставалось. Он знал, на что шел, и был морально и физически готов ко всем испытаниям и лишениям. К тому же он был потомственный казак, а это многое объясняет!
____________________________________________________________Михаил Кожемякин.
Николай Туроверов. Стихи из цикла "Легион".
1.
Ты получишь обломок браслета.
Не грусти о жестокой судьбе,
Ты получишь подарок поэта,
Мой последний подарок тебе.
Дней на десять я стану всем ближе.
Моего не припомня лица,
Кто то скажет в далеком Париже,
Что не ждал он такого конца.
Ты ж в вещах моих скомканных роясь,
Сохрани, как несбывшийся сон,
Мой кавказский серебряный пояс
И в боях потемневший погон.
2.
Всегда ожидаю удачи -
В висок, непременно - в висок!
С коня упаду на горячий
Триполитанский песок.
Не даром, не даром все время
Судьба улыбалася мне:
В ноге не запуталось стремя, -
Сумел умереть на коне.
3.
Конским потом пропахла попона.
О, как крепок под нею мой сон.
Говорят, что теперь вне закона
Иностранный наш легион.
На земле, на песке, как собака,
Я случайному отдыху рад.
В лиловатом дыму бивуака
Африканский оливковый сад.
А за садом, в шатре, трехбунчужный,
С детских лет никуда не спеша,
Весь в шелках, бирюзовый, жемчужный,
Изучает Шанфара паша.
Что ему европейские сроки
И мой дважды потерянный кров?
Только строки, арабские строки
Тысячелетних стихов.
4.
Андрею Грекову.
Нам с тобой одна и та же вера
Указала дальние пути.
Одинаковый значек легионера
На твоей и на моей груди.
Всё равно, куда судьба не кинет,
Нам до гроба будет сниться сон:
В розоватом мареве пустыни
Под ружьем стоящий легион.
5.
Она стояла у колодца,
Смотрела молча на меня,
Ждала пока мой конь напьется,
Потом погладила коня;
Дала ему каких то зерен,
(Я видел только блеск колец)
И стал послушен и покорен
Мой варварийский жеребец.
Что мне до этой бедуинки,
Ее пустынной красоты?
Она дала мне из корзинки
Понюхать смятые цветы.
О, этот жест простой и ловкий!
Я помню горечь на устах,
Да синеву татуировки
На темно бронзовых ногах.
6.
Не в разукрашенных шатрах
Меня привел к тебе Аллах,
Не с изумрудами поднос
Тебе в подарок я принес,
И не ковры и не шелка
Твоя погладила рука,
Когда в пустыне, на ветру,
Ты предо мной сняла чадру.
На свете не было людей
Меня бездомней и бедней.
Солдатский плащ, - вот все, что смог
Я положить тебе у ног.
7.
Над полумесяцем сияла
Магометанская звезда.
Ты этим вечером плясала,
Как не плясала никогда;
Красою дикою блистая,
Моими бусами звеня,
Кружилась ты полунагая
И не глядела на меня.
А я всё ждал. Пустая фляга
Давно валялась у костра.
Смотри, испытанный бродяга,
Не затянулась ли игра?
Смотри, поэт, пока есть время,
Не жди бесславного конца.
Араб покорно держит стремя, -
Садись скорей на жеребца.
8.
Вся в кольцах, в подвесках, запястьях,
Под сенью шатра, на песке,
Что ты мне щебечешь о счастьи
На птичьем своем языке?
Как все здесь по-Божески просто:
Три пальмы в закатном огне
И берберийский подросток,
В Европе приснившийся мне.
9.
Звенит надо мною цикада -
Веселый арабский фурзит:
"Под сенью туниского сада
Тебе ничего не грозит.
Какая война угрожает
Покою столетних олив?"
Веселый фурзит напевает
Знакомый арабский мотив.
Ах, нет - не поёт, не стрекочет
Звенит надо мною фурзит.
Звенят многозвездные ночи
И месяц двурогий звенит.
"Не знаем откуда и чей ты,
Но будь нам начальник и брат",
Звенят африканские флейты
Моих темнокожих солдат.
10.
На перекрестке трех дорог
Араб нашел воловий рог
И мне принес его в подарок.
Был вечер нестерпимо жарок,
И я наполнил рог вином
И выпить дал его со льдом
Арабу - нищему.
Отныне
Мы породнились с ним в пустыне
И братом стал мне Абдуллах.
Велик Господь! Велик Аллах!
11.
Снова приступ желтой лихорадки,
Снова паруса моей палатки,
Белые, как лебедь, паруса
Уплывают прямо в небеса.
И опять в неизъяснимом счастьи
Я держусь за парусные снасти
И плыву под парусом туда,
Где горит Полярная звезда.
Там шумят прохладные дубравы,
Там росой обрызганные травы
И по озеру студеных вод
Ковшик, колыхаяся, плывет.
Наконец то я смогу напиться!
Стоит лишь немного наклониться
И схватить дрожащею рукой
Этот самый ковшик расписной.
Но веселый ковшик не дается...
Снова парус надо мною рвется...
Строевое седло в головах.
Африканский песок на зубах.
12.
Не нужна мне другая могила!
Неподвижно лежу на траве.
Одинокая тучка проплыла
Надо мной высоко в синеве.
Бой затих. И никто не заметил
Как сияли у тучки края,
Как прощалась со всеми на свете
Отлетавшая нежность моя.
13.
Мои арабы на Коране
Клялись меня не выдавать;
Как Грибоедов в Тегеране
Не собираюсь погибать.
Лежит наш путь в стране восстаний.
Нас сорок девять. Мы одни.
И в нашем отдаленном стане
Горят беспечные огни.
Умолк предсмертный крик верблюда.
Трещит костер. Шуршит песок.
Беру с дымящегося блюда
Мне предназначенный кусок.
К ногам горячий жир стекает, -
Не ел так вкусно никогда!
Все так же счастливо сияет
Моя вечерняя звезда.
А завтра в путь. Услышу бранный,
Давно забытый, шум и крик.
Вокруг меня звучит гортанный,
Мне в детстве снившийся, язык.
О, жизнь моя! О, жизнь земная!
Благодарю за все тебя,
Навеки все запоминая
И все возвышенно любя.
14.
Князю Н. Н. Оболенскому.
Нам всё равно, в какой стране
Сметать народное восстанье,
И нет в других, как нет во мне
Ни жалости, ни состраданья.
Вести учет: в каком году, -
Для нас ненужная обуза;
И вот, в пустыне, как в аду,
Идем на возмущенных друзов.
Семнадцативековый срок
Прошел, не торопясь, по миру;
Всё так же небо и песок
Глядят беспечно на Пальмиру,
Среди разрушенных колонн.
Но уцелевшие колонны,
Наш Иностранный легион -
Наследник римских легионов.
15.
Мне приснились туареги
На верблюдах и в чадрах,
Уходящие в набеги
В дымно-розовых песках.
И опять восторгом жгучим
Преисполнилась душа.
Где мой дом? И где мне лучше
Жизнь повсюду хороша!
И качаясь на верблюде,
Пел я в жаркой полумгле
О великом Божьем чуде:
О любви ко всей земле.
16.
Стерегла нас страшная беда:
Заблудившись, умирали мы от жажды.
Самолеты пролетали дважды,
Не заметили, - не сбросили нам льда.
Мы плашмя лежали на песке,
С нами было только два верблюда.
Мы уже не ожидали чуда,
Смерть была от нас на волоске.
Засыпал нас розовый песок;
Но мне снились астраханские арбузы
И звучал, не умолкая, музы,
Как ручей, веселый голосок.
И один из всех я уцелел.
Как и почему? Не знаю.
Я очнулся в караван-сарае,
Где дервиш о Магомете пел.
С той поры я смерти не хочу;
Но и не боюсь с ней встречи:
Перед смертью я верблюжью пил мочу
И запить теперь ее мне нечем.
17.
Ни весельем своим, ни угрозами
Не помочь вам пустынной тоске.
Только черное-черное с розовым:
Бедуинский шатер на песке.
И напрасно роняете слезы вы, -
В черной Африке видел я мост
Из громадных, дрожащих, розовых,
Никогда здесь невиданных звезд.
18.
Умирал марокканский сирокко,
Насыпая последний бурхан;
Загоралась звезда одиноко,
На восток уходил караван.
А мы пили и больше молчали
У костра при неверном огне,
Нам казалось, что нас вспоминали
И жалели в далекой стране,
Нам казалось: звенели мониста
За палаткой, где было темно...
И мы звали тогда гармониста
И полней наливали вино.
Он играл нам, - простой итальянец,
Что теперь мы забыты судьбой
И что каждый из нас иностранец,
Но навеки друг другу родной,
И никто нас уже не жалеет,
И родная страна далека,
И тоску нашу ветер развеет,
Как развеял вчера облака,
И у каждого путь одинаков
В этом выжженном Богом краю:
Беззаботная жизнь бивуаков,
Бесшабашная гибель в бою.
И мы с жизнью прощались заране
И Господь все грехи нам прощал...
Так играть, как играл Фабиани,
В Легионе никто не играл.
19.
Вечерело. Убирали трапы.
Затихали провожавших голоса.
Пароход наш уходил на Запад, -
Прямо в золотые небеса.
Грохотали якорные цепи.
Чайки пролетали, белизной
Мне напоминающие кэпи
Всадников, простившихся со мной.
Закипала за кормою пена.
Наростала медленная грусть.
Африка! К причалам Карфагена
Никогда я больше не вернусь.
Африка, - неведомые тропы, -
Никогда не возвращусь к тебе!
Снова стану пленником Европы
В общечеловеческой судьбе.
Над золою Золушка хлопочет,
Чахнет над богатствами Кащей,
И никто из них еще не хочет
Поменяться участью своей.
20.
Я стою на приподнятом трапе
Корабля. Изнуряющий зной.
И муза, в соломенной шляпе,
Всё не хочет проститься со мной.
1940-1945
Источник: http://war2poet.narod.ru/turoverov1.html