ja_va
in
ru_history
Александр Герцен как отец "русского социализма"
Продолжение. Начало здесь.
Статья основана на работе, написанной мной как часть программы магистерского курса по истории русской мысли XIX века в университете Оксфорда.
Прежде, чем говорить об отношении Герцена к русскому социализму или социализму вообще, следует, конечно, разобраться, что собственно имеется ввиду под термином "социализм"? Как известно, есть несколько разных толкований данного слова. Самое простое и поверхностное - "социализм" это некая идея, предусматривающая определенную форму социализации или коллективизации ценностей и отмену частной собственности (Malia, M. Alexander Herzen and the Birth of Russian Socialism 1812-1855. London, 1961. p.103). Однако наличие широкого спектра мнений по вопросу отмены частной собственности и коллективизации ценностей, понимаемых под термином "социализм" указывают на то, что эти составляющие не являются обязательными в определении социализма, но, в свою очередь, ведут к еще более узкому определению. Во Франции термин "социализм" впервые появился в 1834 году, в статье Пьера Леро (Pierre Leroux) - между прочим, любимого автора самого Герцена - "О индивидуализме и социализме", и означал нечто, индивидуализму, равнозначному в этом контексте с экономическим эгоизмом согласно теории laissez-faire, прямо противоположное (Walicki, A. The Slavophile Controversy. Oxford, 1975. p.431). Важнейшей составляющей, однако, во всех случаях можно считать условие необходимости экономических, а не только политических, реформ. Таким образом, основным отличием социализма от либерализма можно назвать акцент который делается первым в отношении добровольной кооперации и социального обеспечения в противовес свободной конкуренции laissez-faire капитализма. Более общее определение можно найти у Маркса, который понимал под социализмом некий итог действий индустриального пролетариата как класса направленных против буржуазии.
В то же время говоря о России начала XIX века нам следует помнить, что в ней не было ни пролетариата, ни буржуазии. Не стояла перед нашей страной на тот момент и проблема конкуренции или laissez-faire капитализма. Наиболее насущными тогда являлись другие вопросы - вопросы касающиеся политического единовластия и крепостного права. При этом самым "революционным" классом в государстве являлась группа интеллектуалов, вышедших из среды дворянства, направлявших свои взоры на ту прослойку, которая, по их мнению, более других страдала от несправедливости существующей системы: на крестьян. Таким образом, если поднимать вопрос о том, можно ли считать А. Герцена "отцом русского социализма" нам стоит, вероятно, последовать более широкому определению социализма, предложенному в своей работе Мартином Малия, и признать в качестве такового "не что иное, как демократические протесты против существовавшего в то время режима правления, по отношению к которым реакция пролетариата против индустриализации, в тех местах, где она имела место быть, может считаться не более, чем незначительной составляющей" и минимальным условием определения 'социализма' в таком случае приходится признать не более, чем требование полного народовластия (Malia, ibid. 108). Это определение поможет нам понять, что именно имели ввиду Герцен и многие другие интеллектуалы того времени, когда они писали о "социализме".
Александр Герцен в 1830-е годы.
Алекса́ндр Ива́нович Ге́рцен (1812 - 1870) - русский публицист, писатель, философ, родился в семье богатого помещика Ивана Алексеевича Яковлева (1767-1846), происходившего от Андрея Кобылы (как и Романовы) и 16-летняя немки Генриетты-Вильгельмины-Луизы Гааг (нем. Henriette Wilhelmina Luisa Haag), дочери мелкого чиновника, делопроизводителя в казённой палате в Штутгарте. Брак родителей не был оформлен, и Герцен носил фамилию, придуманную отцом: Герцен - «сын сердца» (от нем. Herz).
В юности Герцен получил обычное дворянское воспитание на дому, основанное на чтении произведений иностранной литературы, преимущественно конца XVIII века. Французские романы, комедии Бомарше, Коцебу, произведения Гёте, Шиллера с ранних лет настроили мальчика в восторженном, сентиментально-романтическом тоне. Систематических занятий не было, но гувернёры - французы и немцы - сообщили мальчику твёрдое знание иностранных языков. Благодаря знакомству с творчеством Шиллера, Герцен проникся свободолюбивыми стремлениями. Уже в детстве Герцен познакомился и подружился с Николаем Огарёвым. По его воспоминаниям, сильное впечатление на мальчиков (Герцену было 13, Огарёву 12 лет) произвело известие о восстании декабристов 14 декабря 1825 года. Под его впечатлением у них зарождаются первые, ещё смутные мечты о революционной деятельности; во время прогулки на Воробьёвых горах мальчики поклялись бороться за свободу.
Герцен грезил дружбой, мечтал о борьбе и страданиях за свободу. В таком настроении в 1829 году он поступил в Московский университет на физико-математическое отделение, и здесь это настроение ещё более усилилось. К этому времени относится встреча Герцена с Вадимом Пассеком, превратившаяся потом в дружбу, установление дружеской связи с Кетчером и др. Кучка молодых друзей росла, шумела, бурлила; допускала по временам и небольшие кутежи, вполне невинного, впрочем, характера; усердно занималась чтением, увлекаясь по преимуществу вопросами общественными, занимаясь изучением русской истории, усвоением идей Сен-Симона (утопический социализм которого Герцен считал тогда наиболее выдающимся достижением современной ему западной философии) и других социалистов. Вот, что писал на эту тему сам Герцен в последствии:
"После 1830 года, с появлением сен-симонизма, социализм произвел в Москве большое впечатление на умы. Привыкнув к общинам, к земельным разделам, к рабочим артелям, мы видели в этом учении выражение чувства более нам близкого, чем в учениях политических. Нас, свидетелей самых чудовищных злоупотреблений, социализм смущал меньше, чем западных буржуа.
Мало-помалу литературные произведения проникались социалистическими тенденциями и одушевлением. Романы и рассказы, даже писания славянофилов, протестовали против современного общества с точки зрения не только политической. Достаточно упомянуть роман Достоевского «Бедные люди»."
(Герцен, А.И. Собрание сочинений в тридцати томах, М,1954. Т.7. с.252)
В 1834 году все члены кружка Герцена и он сам были арестованы. Герцен был сослан в Пермь, а оттуда в Вятку, где и был определен на службу в канцелярию губернатора.
Первоначальное понятие о социализме как желательном пункте будущего развития России появилось у Герцена очень рано. В период прямо предшествующий ссылке, между 1832 и 1840 гг, им был разработан вариант "социализма по Сен-Симону", или социализма как "нового христианства". В этом варианте исторический прогресс человечества видится Герцену как непрерывное движение вперед от самых ранних дней к своей кульминации в социалистической революции, проходя через этапы христианства, реформации, просвещения и французской революции 1789 года. Однако тут не предусмотрена была отмена частной собственности, как собственно и вообще какие-либо экономические детали, и основным требованием являлась замена 'индивидуализма' на 'любовь'. Основная идея заключалась в том, что политические перемены не достаточны сами по себе, и должны сопровождаться 'универсальными' или 'социальными' переменами, необходимыми для искоренения старых, отрицательных традиций и инаугурации нового мира.
Однако наиболее интересными и активными годами в жизни Герцена можно, все же, считать период с 1840, - года его возвращения из ссылки - по январь 1847, дату его иммиграции. Как мы помним из предыдущего отрывка к 1840 году Белинский находился под влиянием Гегеля в периоде его "примирения с реальностью", и именно таким его, по собственному признанию, и застал Герцен. Вот как Герцен описывает это в "Былом и думах":
"Исключительно умозрительное направление совершенно противуположно русскому характеру, и мы скоро увидим, как русский дух переработал Гегелево учение и как наша живая натура, несмотря на все пострижения в философские монахи, берет свое. Но в начале 1840 года не было еще мысли у молодежи, окружавшей Огарева, бунтовать против текста - за дух, против отвлечений - за жизнь.
Новые знакомые приняли меня так, как принимают эмигрантов и старых бойцов, людей, выходящих из тюрем, возвращающихся из плена или ссылки: с почетным снисхождением, с готовностью принять в свой союз, но с тем вместе не уступая ничего, а намекая на то, что они - сегодня, а мы - уже вчера, и требуя безусловного принятия "Феноменологии" и "Логики" Гегеля, и притом по их толкованию.
..
Белинский - самая деятельная, порывистая, диалектически страстная натура бойца проповедовал тогда индийский покой созерцания и теоретическое изучение вместо борьбы. Он веровал в это воззрение и не бледнел ни перед каким последствием, не останавливался ни перед моральным приличием, ни перед мнением других, которого так страшатся люди слабые и не самобытные: в нем не было робости, потому что он был силен и искренен; его совесть была чиста.
- Знаете ли, что с вашей точки зрения,- сказал я ему, думая поразить его моим революционным ультиматумом,- вы можете доказать, что чудовищное самодержавие, под которым мы живем, разумно и должно существовать?
- Без всякого сомнения, - отвечал Белинский и прочел мне "Бородинскую годовщину" Пушкина."
(Герцен А.И., Сочинения в двух томах. Москва, 1986. Т.2 сс. 190-191 и 194.)
Герцену не потребовалось много времени, чтобы переломить эту ситуацию. Быстро ознакомившись с Гегелем он пришел к своему собственному толкованию, о котором речь шла в прошлый раз, и который суммирован самим автором следующим образом:
"Философия Гегеля - алгебра революции, она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на камне от мира христианского, от мира преданий, переживших себя. Но она, может с намерением, дурно сформулирована"
(указ. соч. Т.2. с.195)
Вскоре Герцен смог перетащить на свою сторону и Бакунина с Белинским. С этого момента философия социализма была дня него тесно связана с именем Гегеля. Выдержка из герценского труда "О развитии революционных идей в России (перевода)", написанной значительно позднее, придает некоторую дополнительную ясность:
"В Москве социализм развивался вместе с гегелевской философией. Союз новой философии с социализмом представить себе не трудно, но лишь в последнее время немцы признали тесную связь науки и революции, и не потому, чтобы они прежде не понимали ее, а потому, что социализм, как все практическое, их не интересовал. Немцы могли быть глубоко радикальными в науке, оставаясь консервативными в своих поступках, поэтами - на бумаге и буржуа - в жизни. Нам же, напротив, дуализм противен. Социализм нам представляется самым естественным философским силлогизмом, приложением логики к государству. Нужно отметить, что в Петербурге социализм принимал иной характер. Там революционные идеи всегда были более практическими, нежели в Москве; холодный фанатизм петербуржцев - фанатизм математиков; в Петербурге любят порядок, дисциплину, практическую применимость. Пока в Москве спорят, в Петербурге объединяются."
(Герцен, А.И. Собрание сочинений в тридцати томах, М,1954. Т.7. с.252)
Теперь, под влиянием как Гегеля, так и французских социалистов - Фурье, Луи Бланка, Прудона - представления о том, каким должен быть грядущий социализм постепенно менялись, и в идею прогресса постепенно включались элементы социальных и экономических перемен. Эта перемена отразилась в дневнике самого Герцена, например в записи от 18 февраля 1843 года читаем:
"Не может человечество идти далее в этих путях незакония. Но как выйти? Тут-то весь вопрос, но на него не может быть полного теоретического ответа. События покажут форму, плоть и силу реформации. Но общий смысл понятен. Общественное управление собственностями и капиталами, артельное житье, организация работ и возмездий и право собственности, поставленное на иных началах. Не совершенное уничтожение личной собственности, а такая инвеститура обществом, которая государству дает право общих мер, направлений.
(указ. соч. Т.2. с.266)
Так складывалась идея того, что сам Герцен называл "философией действования", разработанная в цикле статей озаглавленных "Дилетантизм в науке", написанных в период 1842-1843 годов. Основанная на работах Гегеля философия действования, или действия, не была строго герценским изобретением: уже в начале 40-х годов она обсуждалась в Европе, в частности левым гегелианцем Арнольдом Руге, в 1840 говорившем в своей Hallische Jahrsbücher о победе революционной Philosophie der Tat над 'размышляющими' (Walicki, ibid., p.383) Еще ближе к мыслям Герцена находилась статья Мозеса Гесса Die Philosophie der Tat изданная в 1843 году. Эти идеи, скорее всего, были обсуждаемы Герценом в письмах и беседах с Огаревым, в тот же период (1841-1846) находившемуся в качестве студента в Германии, но в 1842 совершившего краткую поездку в Россию (ibid.,384).
Следует особенно иметь в виду, что примерно в этот же период Герцен подвергался и значительному влиянию со стороны славянофилов, с которыми у него проходили постоянные дебаты. Именно это, вероятнее всего, помогло выработке нового варианта русского социализма, не только отличного от первоначальных, но и специально продуманного в отношении российских реалий. Первые намеки на это можно обнаружить в том же цикле "Дилетантизме в науке". Именно в этих работах, в частности в четвертой статье, "Буддизм в науке", написанной в 1843 году, говоря о русских людях, Герцен уже утверждает:
"С другой стороны, может, тут раскроется великое призвание бросить нашу северную гривну в хранилищницу человеческого разумения; может, мы, мало жившие в былом, явимся представителями действительного единства науки и жизни, слова и дела. В истории поздно приходящим - не кости, а сочные плоды. В самом деле, в нашем характере есть нечто, соединяющее лучшую сторону французов с лучшей стороной германцев. Мы несравненно способнее к наукообразному мышлению, нежели французы, и нам решительно невозможна мещански-филистерская жизнь немцев; в нас есть что-то gentlemanlike, чего именно нет у немцев, и на челе нашем проступает след величавой мысли, как-то не сосредоточивающейся на челе француза."
(Герцен, указ. соч. Т.3. с.73)
В то же время у Герцена есть резкие расхождения со славянофилами, и основным здесь можно считать все ту же тему концепции личности, индивидуальности и важности человеческого "я":
"Что такое эгоизм? Сознание моей личности, ее замкнутости, ее прав? Или что-нибудь другое? Где оканчивается эгоизм и где начинается любовь? Да и действительно ли эгоизм и любовь противуположны; могут ли они быть друг без друга? Могу ли я любить кого-нибудь не для себя; могу ли я любить, если это не доставляет мне, именно мне, удовольствия? Не есть ли эгоизм одно и то же с индивидуализацией, с этим сосредоточиванием и обособлением, к которому стремится все сущее как к последней цели? Всего меньше эгоизма в камне - у зверя эгоизм сверкает в глазах; он дик и исключителен у дикого человека; не сливается ли он с высшей гуманностью у образованного?
Вы думаете, что моралисты разрешили эти вопросы? Нет, они отделываются доблестным негодованием против всего эгоистического; они знают, что эгоизм - значительный порок; им этого довольно; их беспорочная натура мечет громы на него и не унижается до понимания. Странные люди! Вместо того, чтоб именно на эгоизме, на этом в глаза бросающемся грунте всего человеческого, создать житейскую мудрость и разумные отношения людей, они стараются всеми силами уничтожить, замарать эгоизм, т. е. срыть die feste Burg (укрепленный замок) человеческого достоинства и сделать из человека слезливого, сантиментального, пресного добряка, напрашивающегося на добровольное рабство. Слово эгоизм, как слово любовь, слишком общи: может быть гнусная любовь, может быть высокий эгоизм и обратно. Эгоизм развитого, мыслящего человека благороден, он-то и есть его любовь к науке, к искусству, к ближнему, к широкой жизни, к неприкосновенности и проч.; любовь ограниченного дикаря,
даже любовь Отелло - высший эгоизм. Вырвать у человека из груди его эгоизм - значит вырвать живое начало его, закваску, соль его личности; по счастию, это невозможно и напоминает только того почтенного моралиста, который отучил свою лошадь от эгоистической привычки есть и очень сердился, что она умерла, как только стала отвыкать от пищи..."
(Герцен, указ. соч. Т.2. сс.96-97)
Именно здесь для нас начинает проступать то, о чем говорил впоследствии Владимир Соловьев, указывая на эгоистическую, материальную основу социализма, на его двойственность, с одной стороны провозглашающую "всеобщее равенство и братство", а с другой стороны сводящую это "равенство и братство" к материальным ценностям, хотя и с оговорками:
"Поэтому, когда социализм ставит последнею целью деятельности материальное благосостояние и вместе с тем требует, чтоб это была цель общественная, то есть, чтоб имелось в виду благосостояние всех, то это требование заключает в себе внутреннее противоречие, избегнуть которого социализм может, только выйдя из экономической сферы, то есть перестав быть социализмом. В самом деле, общество не может иметь зараз двух определяющих начал, двух высших целей, двух господствующих интересов - оно не может служить двум господам. Если господствующим признан интерес материального благосостояния, если это последнее полагается как высшая цель, то все остальное, и между прочим нравственный интерес, может быть только средством. Между тем социализм, требуя общественной правды и вместе с тем ограничивая все интересы общества экономической сферой, как бы говорит каждому: высшая цель человека есть материальное благосостояние, но ты не должен стремиться к личному обогащению, а прежде всего должен заботиться о благосостоянии всех других. Очевидно, это последнее требование социализма противоречит его исходной точке."
(Соловьев, В. С. Собрание Сочинений. Ред. С.М. Соловьева и Э.Л. Радлова, 2-е издание, С. Петербург: Издательское Товарищество Просвещение, 1911-1913. Том второй (1873-1877), ст. 138-139)
Более подробно - см. у меня в журнале.
Герцен понимает это. Вот его ответ:
"Не отвергнуться влечений сердца, не отречься от своей индивидуальности и всего частного, не предать семейство всеобщему, но раскрыть свою душу всему человеческому, страдать и наслаждаться страданиями и наслаждениями современности, работать столько же для рода, сколько для себя, словом, развить эгоистическое сердце во всех скорбящее, обобщить его разумом и в свою очередь оживить им разум..."
(Герцен, указ. соч. Т.2 сс.63-64)
Мы видим сочетание индивидуального и всеобщего, сердца и разума, эгоизма и альтруизма. Но возможно ли это? Герцен не видит здесь проблемы:
"Поднимаясь в сферу всеобщего, страстность не утрачивается, но преображается, теряя свою дикую, судорожную сторону; предмет ее выше, святее; по мере расширения интересов уменьшается сосредоточенность около своей личности, а с нею и ядовитая жгучесть страстей. В самом колебании между двумя мирами - личности и всеобщего - есть непреодолимая прелесть; человек чувствует себя живою, сознательною связью этих миров, и, теряясь, так сказать, в светлом эфире одного, он хранит себя и слезами, и восторгами, и всею страстностью другого."
(там же, с.64)
Уникальным образом здесь мы видим сопряжение с религиозными идеями Соловьева, высказанными им три десятка лет позднее, в 1870-х. В своих "Письмах об изучении природы" Герцен открыто призовет к сочетанию идеального с действительным, говоря о материализме (эмпиризме) Юма:
"Consommatum est! (Свершилось!) Дело материализма как логического момента совершилось; далее идти теоретически было невозможно". Вселенная распалась на бездну частных явлений, наше я - на бездну частных ощущений; если между явлениями и между ощущениями раскрывается связь, то эта связь, во-первых, случайна, во-вторых, лишает полноты и жизненности то, что связывает; наконец, таутологически повторяет то же самое на другом языке. Связь эта ни логической, ни эмпирической достоверности не имеет, ее критериум - инстинкт и привычка."
(указ.соч. Т.3. сс.307-308)
В модели, разработанной Герценом, материализм необходим, дабы удерживать разум от диктата логики, и гипотезирования всеобщего, а идеализм - представленный в виде "универсального" - сохраняет от распада саму личность, организует мир в рациональное целое и предотвращает ситуацию, в которой
"все рассыплется, распадется, будут существовать одни частные явления, одни индивидуальности, мерцающие мгновенно и мгновенно тухнущие; всеобщий порядок разрушится, будут атомы, явления, груды фактов, случайности, но не будет стройного, всецелого, космоса"
(указ. соч. Т.3. с.304)
Здесь виден и "материализм с человеческим лицом" Фейербаха, о котором говорил Маркс в "Святом семействе". Валицкий высказывает предположение, что антропологический гуманизм Фейербаха был для Герцена и Белинского попыткой разбавить сухой панлогизм Гегеля, слишком оторванный от реальности жизни (Walicki, ibid., 392). Согласно Валицкому для Герцена в системе философии действия рационализм представлял собой "универсальное", в то время как материализм защищал права личности; идеализм определял роль личности в обществе и в истории, а материализм занимался его ре-интеграцией в мир природы и реабилитацией "животной" стороны человеческой натуры (ibid.,393).
1847 год - год особенно интересный. Для Герцена это был год, когда он отбыл из России. Для русских западников это был год распада на два направления.
Герцен, отбывший из России в январе 1847 года, прибыв в Париж, оказался шокирован тем, что там увидел. Хотя нет особых оснований полагать, что он не предвидел своего будущего шока, и не ожидал, что это будет именно так, поскольку свое мнение о буржуазии выражал он достаточно ясно и ранее. Однако Париж это мнение полностью подтвердил:
"Буржуазия не имеет великого прошедшего и никакой будущности. Она была минутно хороша как отрицание, как переход, как противуположность, как отстаивание себя. Ее сил стало на борьбу и на победу; но сладить с победою она не могла: не так воспитана. Дворянство имело свою общественную религию; правилами политической экономии нельзя заменить догматы патриотизма, предания мужества, святыню чести; есть, правда, религия, противуположная феодализму, но буржуа поставлен между этими двумя религиями. Наследник блестящего дворянства и грубого плебеизма, буржуа соединил в себе самые резкие недостатки обоих, утратив достоинства их. Он богат, как вельможа, но скуп, как лавочник. Он вольноотпущенный. Французское дворянство погибло величественно и прекрасно; оно, как могучий гладиатор, видя неминуемую смерть, хотело пасть со славою; памятник этого героизма - 4 августа 1789 г.; что ни толкуй, а в добровольном отречении от феодальных прав есть много величественного."
(Герцен, указ. соч. Т.5. с.34)
Эти письма Герцена не встретили понимания у его друзей в России - Грановский и Кавелин обвинили недавнего товарища в том, что тот "играет на руку реакции". Вот, что писал по этому поводу Боткин в письме Аненкову:
"Вы меня браните, милый мой Аненков, вы, которого тонкий ум всегда оставался чуждым всякого рода доктринам (и за это-то я вас и люблю особенно), вы меня браните за то, что я защищаю bourgeoisie; но ради Бога, как же не защищать ее, когда наши друзья со слов социалистов представляют эту буржуазию чем-то в роде гнусного, отвратительного, губительного чудовища, пожирающего все прекрасное и благородное в человечестве? Я понимаю такие гиперболы в устах французского работника; но когда их говорит наш умный Герцен, то они кажутся мне не более как забавными. Там борьба, дух партий заставляет прибегать к преувеличениям,- это понятно, а здесь вместо самобытного взгляда, вместо живой, индивидуальной мысли вдруг встречать общие места, ей Богу, досадно."
(П.В. Аненков и его друзья, С.Петербург, 1892. с.542)
В период между 1849 годом и началом крымской войны (1853 г.) Герцен наконец окончательно разрабатывает свою идею 'русского социализма'. Разрабатывает он эту идею, в основном, на французском языке, в статьях La Russie: a G.H. (1849), Lettre d'un Russe a Mazzini (1849), книге Du developpement des idees revolutionnnaire en Russie (1850) и, наконец, ее дополнении Le Peuple russe et le socialisme (1851). Идея, сформулированная в этих работах не вполне оригинальна, если оригинальна вообще, и по сути является комбинацией элементов заимствованных у славянофилов, Чаадаева и идей западников 1840-х годов - в частности Белинского и Кавелина. Вряд ли можно этому удивляться, если учесть, что сама концепция 'русского социализма' для Герцена явилась результатом споров и обсуждений проходивших в салонах и журналах Москвы и Петербурга, а окончательная ее разработка проводилась после его прибытия во Францию, где, по собственному признанию, как мы только что видели, его аристократическая натура была шокирована беспардонным разгулом буржуазии.
Основная тема все та же: 'старая' Европа противопоставляется 'молодой' России. Для Герцена, в лучших традициях славянофилизма, принципиальным моментом является тот, что Россия стала еще целиком захвачена разлагающим влиянием римской системы права и ее зловредных элементов, утверждающих "священное право частной собственности". У славянофилов же Герцен заимствует и взгляд на крестьянскую коммуну как зачаток будущего социального устройства новой и более высокоразвитой формы, как и веру в то, что коллективизм является естественной чертой присущей русским людям, хотя в нее теперь вкладывается некоторый элемент пан-славизма, в последствии так раздражавший Маркса:
"Русская сельская община существует с незапамятного времени, и довольно схожие формы ее можно найти у всех славянских племен. Там, где ее нет, она пала под германским влиянием. У сербов, болгар и черногорцев она сохранилась а еще более чистом виде, чем в России. Сельская община представляет собой, так сказать, общественную единицу, нравственную личность; государству никогда не следовало посягать на неё; община является собственником, облагаемым объектом; она ответственна за всех и за каждого в отдельности, а потому автономна во всем, что касается ее внутренних дел...
Община спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных поевропейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хоть и сильно потрясенная, устояла против вмешательств власти; она благополучно дожила до развития социализма в Европе."
(Герцен, ук. соч. Т.6. с. 200 и Т.7.с.323 )
Вообще же, Герцен открыто признает сходство своих идей со славянофилами:
"Да разве нет у нас открытого поля для примирения? А социализм, который так решительно, так глубоко разделяет Европу на два враждебных лагеря,- разве не признан он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руку."
(там же, с.248)
В целом в развитии своих идей Герцен следует концепции "органического развития" сравнивая нацию с живым организмом. Дополнительный акцент делается на то, что в России отсутствует буржуазия, и практически ни одной из социальных прослоек не выгодно сохранение нынешнего положения дел. У Чаадаева Герцен позаимствовал концепцию России как "страны без прошлого", и сделанный им логический вывод, что это дает уникальную возможность построения нового общества "с чистого листа" (см., например, Герцен, указ. соч. Т.6. сс. 187-188). "Юность" России и ее "исконно революционный и демократический характер" подчеркиваются Герценом не смотря на очевидное противоречие этих утверждений как с длительной историей существования русской нации, так и ее очевидно автократической системы правления. Однако объяснение тут простое: российское государство у Герцена по сути своей различно с российским народом, и таким образом автократия это не подлинно русская система правления:
"Княжеская власть, при наличии судилищ, составленных из выборных судей, творивших правосудие устно и по внутреннему убеждению перед лицом свободных сходов в городах, и к тому же лишенная постоянной армии, не могла укрепляться; это станет особенно понятным, если не упускать из виду, насколько ограничены жизненные потребности у народа, целиком занятого земледелием. Московская централизация положила конец этому порядку вещей; Москва явилась для России первым Петербургом. Московские великие князья, отбросив этот титул, чтобы принять титул царя всея Руси, стремились к совсем иного рода власти, чем та, которой пользовались их предшественники. Пример увлекает их: они явились свидетелями могущества греческих императоров в Византии и могущества монгольских ханов из главной орды Тамерлана, известной под именем Золотой орды. И действительно, власть царей в своем развитии приняла двойной характер обеих этих держав. С каждым шагом московских царей на пути деспотизма власть народа все уменьшалась. Жизнь сжималась и обеднялась все более и более во всех своих проявлениях; одна лишь сельская община продолжала сохраняться в своей скромной сфере."
(указ. соч. Т.6. с.206)
В этих идеях как нельзя более отчетливо проступает влияние работ Кавелина, который еще в 1846 году в работе "Взгляд на юридический быт древней Руси" высказывал схожие мысли, хотя и делал из них выводы с противоположным знаком, считая появление государства в России первым признаком освобождения личности (см. Собрание сочинений К.Д. Кавелина, С. Петербург, 1897. Т.1. сс. 5-66).
Несомненно, однако, что Герцен отошел здесь от идей западников и концепция "сути" русского народа и ее отличия от государства взята им у славянофилов. В целом мы видим повторение славянофильской идеи "чужеродного государства" навязанного сверху, и вмешивающегося в подлинно славянскую жизнь "народной демократии" и "социализма крестьянских коммун". Сильная централизованная власть - вынужденная реакция на внешнее давление; как результат "подлинная" Россия перешла в крестьянские коммуны:
"Представьте себе теперь союз московского царизма с режимом немецких канцелярий, с инквизиционным процессом, заимствованным из прусского военного кодекса, и вы поймете, почему императорская власть в России оставила далеко позади деспотизм Рима и Византии. Сельская Россия, всему внешне подчиняясь, на самом деле ничего не приняла из этих преобразований. ... С той поры русский крестьянин еще более, чем когда-либо, замкнулся в своей общине и если удалялся от нее, то бросал вокруг себя недоверчивые взгляды и многократно осенял себя крестным знамением. "
(указ. соч. Т.6. сс.208-209)
Однако уже начиная с Екатерины Великой государство утратило свою необходимость, а при Николае Первом и вовсе потеряло всякий смысл, став просто паразитом на теле страны. Герцен делает вывод, что бунт неизбежен и "Новый Мир" уже близок.
В целом нужно отметить, что комбинация идеи социализма с идей крестьянской коммуны была, несомненно, не нова: к концу 1840-х годов схожие мысли возникали уже у Лелевела в Польше, а вскоре и у Бакунина, хотя с откровенно пан-славянской ориентацией (Malia, ibid, 396) Помимо этого, как уже отмечено, взгляды самого Герцена являются комбинацией различных идей, подчерпнутых из разных источников. Однако сама по себе эта комбинация, безусловно, по своему уникальна, и в будущем именно она окажет огромное влияние на развитие революционной мысли в России, особенно ее народнического направления. Разработка Герцена особенно интересна и важна тем, что это не антитезис Европе, а попытка синтеза определенных элементов ее развития с чисто русским историческим наследием. В его работах оригинальным образом сочетаются принципы демократического равенства русской коммуны с западной концепцией уважения прав личности. Права личности в данном случае должна была выразить и защитить русская интеллигенция, а коммуна имелась уже у крестьянства. Антагонизм, однако, довольно очевидно проявляется в самих работах Герцена, достаточно процитировать вот этот фрагмент:
"Человек, привыкший во всем полагаться на общину, погибает, едва лишь отделится от нее; он слабеет, он не находит в себе ни силы, ни побуждений к деятельности: при малейшей опасности он спешит укрыться под защиту этой матери, которая держит, таким образом, своих детей в состоянии постоянного несовершеннолетия и требует от них пассивного послушания. В общине слишком мало движения; она не получает извне никакого толчка, который побуждал бы ее к развитию, - в ней нет конкуренции, нет внутренней борьбы, создающей разнообразие и движение; предоставляя человеку его долю земли, она избавляет его от всяких забот."
(Герцен, указ. соч. Т.6. с. 204)
В конечном итоге Герцен, безусловно, явился "отцом русского социализма", основанного на национальной идее, коллективистского по форме и, однако, индивидуалистического по содержанию: социализма, разработанного представителем эрудированной элиты "для простых людей", и предназначенного к приведению в жизнь членами этой самой элиты. Эта модель социализма явилась продуктом специфической ситуации, имевшей место в России в середине XIX века, когда незначительное меньшинство интеллектуалов, ощущавших чувство вины за свое привилегированное положение и неспособных найти своим чувствам иного выхода, кроме как посредством литературных работ и бесконечных разговоров, в конечном итоге произвело на свет разновидность фантазии. Это была фантазия о прекрасном будущем, где органичное общество основанное на любви и взаимопомощи сочеталось с сохранением каждым своей собственной индивидуальности. И, вне всяких сомнений, Александр Герцен по праву может считаться отцом этой прекрасной фантазии.
Статья основана на работе, написанной мной как часть программы магистерского курса по истории русской мысли XIX века в университете Оксфорда.
Прежде, чем говорить об отношении Герцена к русскому социализму или социализму вообще, следует, конечно, разобраться, что собственно имеется ввиду под термином "социализм"? Как известно, есть несколько разных толкований данного слова. Самое простое и поверхностное - "социализм" это некая идея, предусматривающая определенную форму социализации или коллективизации ценностей и отмену частной собственности (Malia, M. Alexander Herzen and the Birth of Russian Socialism 1812-1855. London, 1961. p.103). Однако наличие широкого спектра мнений по вопросу отмены частной собственности и коллективизации ценностей, понимаемых под термином "социализм" указывают на то, что эти составляющие не являются обязательными в определении социализма, но, в свою очередь, ведут к еще более узкому определению. Во Франции термин "социализм" впервые появился в 1834 году, в статье Пьера Леро (Pierre Leroux) - между прочим, любимого автора самого Герцена - "О индивидуализме и социализме", и означал нечто, индивидуализму, равнозначному в этом контексте с экономическим эгоизмом согласно теории laissez-faire, прямо противоположное (Walicki, A. The Slavophile Controversy. Oxford, 1975. p.431). Важнейшей составляющей, однако, во всех случаях можно считать условие необходимости экономических, а не только политических, реформ. Таким образом, основным отличием социализма от либерализма можно назвать акцент который делается первым в отношении добровольной кооперации и социального обеспечения в противовес свободной конкуренции laissez-faire капитализма. Более общее определение можно найти у Маркса, который понимал под социализмом некий итог действий индустриального пролетариата как класса направленных против буржуазии.
В то же время говоря о России начала XIX века нам следует помнить, что в ней не было ни пролетариата, ни буржуазии. Не стояла перед нашей страной на тот момент и проблема конкуренции или laissez-faire капитализма. Наиболее насущными тогда являлись другие вопросы - вопросы касающиеся политического единовластия и крепостного права. При этом самым "революционным" классом в государстве являлась группа интеллектуалов, вышедших из среды дворянства, направлявших свои взоры на ту прослойку, которая, по их мнению, более других страдала от несправедливости существующей системы: на крестьян. Таким образом, если поднимать вопрос о том, можно ли считать А. Герцена "отцом русского социализма" нам стоит, вероятно, последовать более широкому определению социализма, предложенному в своей работе Мартином Малия, и признать в качестве такового "не что иное, как демократические протесты против существовавшего в то время режима правления, по отношению к которым реакция пролетариата против индустриализации, в тех местах, где она имела место быть, может считаться не более, чем незначительной составляющей" и минимальным условием определения 'социализма' в таком случае приходится признать не более, чем требование полного народовластия (Malia, ibid. 108). Это определение поможет нам понять, что именно имели ввиду Герцен и многие другие интеллектуалы того времени, когда они писали о "социализме".
Александр Герцен в 1830-е годы.
Алекса́ндр Ива́нович Ге́рцен (1812 - 1870) - русский публицист, писатель, философ, родился в семье богатого помещика Ивана Алексеевича Яковлева (1767-1846), происходившего от Андрея Кобылы (как и Романовы) и 16-летняя немки Генриетты-Вильгельмины-Луизы Гааг (нем. Henriette Wilhelmina Luisa Haag), дочери мелкого чиновника, делопроизводителя в казённой палате в Штутгарте. Брак родителей не был оформлен, и Герцен носил фамилию, придуманную отцом: Герцен - «сын сердца» (от нем. Herz).
В юности Герцен получил обычное дворянское воспитание на дому, основанное на чтении произведений иностранной литературы, преимущественно конца XVIII века. Французские романы, комедии Бомарше, Коцебу, произведения Гёте, Шиллера с ранних лет настроили мальчика в восторженном, сентиментально-романтическом тоне. Систематических занятий не было, но гувернёры - французы и немцы - сообщили мальчику твёрдое знание иностранных языков. Благодаря знакомству с творчеством Шиллера, Герцен проникся свободолюбивыми стремлениями. Уже в детстве Герцен познакомился и подружился с Николаем Огарёвым. По его воспоминаниям, сильное впечатление на мальчиков (Герцену было 13, Огарёву 12 лет) произвело известие о восстании декабристов 14 декабря 1825 года. Под его впечатлением у них зарождаются первые, ещё смутные мечты о революционной деятельности; во время прогулки на Воробьёвых горах мальчики поклялись бороться за свободу.
Герцен грезил дружбой, мечтал о борьбе и страданиях за свободу. В таком настроении в 1829 году он поступил в Московский университет на физико-математическое отделение, и здесь это настроение ещё более усилилось. К этому времени относится встреча Герцена с Вадимом Пассеком, превратившаяся потом в дружбу, установление дружеской связи с Кетчером и др. Кучка молодых друзей росла, шумела, бурлила; допускала по временам и небольшие кутежи, вполне невинного, впрочем, характера; усердно занималась чтением, увлекаясь по преимуществу вопросами общественными, занимаясь изучением русской истории, усвоением идей Сен-Симона (утопический социализм которого Герцен считал тогда наиболее выдающимся достижением современной ему западной философии) и других социалистов. Вот, что писал на эту тему сам Герцен в последствии:
"После 1830 года, с появлением сен-симонизма, социализм произвел в Москве большое впечатление на умы. Привыкнув к общинам, к земельным разделам, к рабочим артелям, мы видели в этом учении выражение чувства более нам близкого, чем в учениях политических. Нас, свидетелей самых чудовищных злоупотреблений, социализм смущал меньше, чем западных буржуа.
Мало-помалу литературные произведения проникались социалистическими тенденциями и одушевлением. Романы и рассказы, даже писания славянофилов, протестовали против современного общества с точки зрения не только политической. Достаточно упомянуть роман Достоевского «Бедные люди»."
(Герцен, А.И. Собрание сочинений в тридцати томах, М,1954. Т.7. с.252)
В 1834 году все члены кружка Герцена и он сам были арестованы. Герцен был сослан в Пермь, а оттуда в Вятку, где и был определен на службу в канцелярию губернатора.
Первоначальное понятие о социализме как желательном пункте будущего развития России появилось у Герцена очень рано. В период прямо предшествующий ссылке, между 1832 и 1840 гг, им был разработан вариант "социализма по Сен-Симону", или социализма как "нового христианства". В этом варианте исторический прогресс человечества видится Герцену как непрерывное движение вперед от самых ранних дней к своей кульминации в социалистической революции, проходя через этапы христианства, реформации, просвещения и французской революции 1789 года. Однако тут не предусмотрена была отмена частной собственности, как собственно и вообще какие-либо экономические детали, и основным требованием являлась замена 'индивидуализма' на 'любовь'. Основная идея заключалась в том, что политические перемены не достаточны сами по себе, и должны сопровождаться 'универсальными' или 'социальными' переменами, необходимыми для искоренения старых, отрицательных традиций и инаугурации нового мира.
Однако наиболее интересными и активными годами в жизни Герцена можно, все же, считать период с 1840, - года его возвращения из ссылки - по январь 1847, дату его иммиграции. Как мы помним из предыдущего отрывка к 1840 году Белинский находился под влиянием Гегеля в периоде его "примирения с реальностью", и именно таким его, по собственному признанию, и застал Герцен. Вот как Герцен описывает это в "Былом и думах":
"Исключительно умозрительное направление совершенно противуположно русскому характеру, и мы скоро увидим, как русский дух переработал Гегелево учение и как наша живая натура, несмотря на все пострижения в философские монахи, берет свое. Но в начале 1840 года не было еще мысли у молодежи, окружавшей Огарева, бунтовать против текста - за дух, против отвлечений - за жизнь.
Новые знакомые приняли меня так, как принимают эмигрантов и старых бойцов, людей, выходящих из тюрем, возвращающихся из плена или ссылки: с почетным снисхождением, с готовностью принять в свой союз, но с тем вместе не уступая ничего, а намекая на то, что они - сегодня, а мы - уже вчера, и требуя безусловного принятия "Феноменологии" и "Логики" Гегеля, и притом по их толкованию.
..
Белинский - самая деятельная, порывистая, диалектически страстная натура бойца проповедовал тогда индийский покой созерцания и теоретическое изучение вместо борьбы. Он веровал в это воззрение и не бледнел ни перед каким последствием, не останавливался ни перед моральным приличием, ни перед мнением других, которого так страшатся люди слабые и не самобытные: в нем не было робости, потому что он был силен и искренен; его совесть была чиста.
- Знаете ли, что с вашей точки зрения,- сказал я ему, думая поразить его моим революционным ультиматумом,- вы можете доказать, что чудовищное самодержавие, под которым мы живем, разумно и должно существовать?
- Без всякого сомнения, - отвечал Белинский и прочел мне "Бородинскую годовщину" Пушкина."
(Герцен А.И., Сочинения в двух томах. Москва, 1986. Т.2 сс. 190-191 и 194.)
Герцену не потребовалось много времени, чтобы переломить эту ситуацию. Быстро ознакомившись с Гегелем он пришел к своему собственному толкованию, о котором речь шла в прошлый раз, и который суммирован самим автором следующим образом:
"Философия Гегеля - алгебра революции, она необыкновенно освобождает человека и не оставляет камня на камне от мира христианского, от мира преданий, переживших себя. Но она, может с намерением, дурно сформулирована"
(указ. соч. Т.2. с.195)
Вскоре Герцен смог перетащить на свою сторону и Бакунина с Белинским. С этого момента философия социализма была дня него тесно связана с именем Гегеля. Выдержка из герценского труда "О развитии революционных идей в России (перевода)", написанной значительно позднее, придает некоторую дополнительную ясность:
"В Москве социализм развивался вместе с гегелевской философией. Союз новой философии с социализмом представить себе не трудно, но лишь в последнее время немцы признали тесную связь науки и революции, и не потому, чтобы они прежде не понимали ее, а потому, что социализм, как все практическое, их не интересовал. Немцы могли быть глубоко радикальными в науке, оставаясь консервативными в своих поступках, поэтами - на бумаге и буржуа - в жизни. Нам же, напротив, дуализм противен. Социализм нам представляется самым естественным философским силлогизмом, приложением логики к государству. Нужно отметить, что в Петербурге социализм принимал иной характер. Там революционные идеи всегда были более практическими, нежели в Москве; холодный фанатизм петербуржцев - фанатизм математиков; в Петербурге любят порядок, дисциплину, практическую применимость. Пока в Москве спорят, в Петербурге объединяются."
(Герцен, А.И. Собрание сочинений в тридцати томах, М,1954. Т.7. с.252)
Теперь, под влиянием как Гегеля, так и французских социалистов - Фурье, Луи Бланка, Прудона - представления о том, каким должен быть грядущий социализм постепенно менялись, и в идею прогресса постепенно включались элементы социальных и экономических перемен. Эта перемена отразилась в дневнике самого Герцена, например в записи от 18 февраля 1843 года читаем:
"Не может человечество идти далее в этих путях незакония. Но как выйти? Тут-то весь вопрос, но на него не может быть полного теоретического ответа. События покажут форму, плоть и силу реформации. Но общий смысл понятен. Общественное управление собственностями и капиталами, артельное житье, организация работ и возмездий и право собственности, поставленное на иных началах. Не совершенное уничтожение личной собственности, а такая инвеститура обществом, которая государству дает право общих мер, направлений.
(указ. соч. Т.2. с.266)
Так складывалась идея того, что сам Герцен называл "философией действования", разработанная в цикле статей озаглавленных "Дилетантизм в науке", написанных в период 1842-1843 годов. Основанная на работах Гегеля философия действования, или действия, не была строго герценским изобретением: уже в начале 40-х годов она обсуждалась в Европе, в частности левым гегелианцем Арнольдом Руге, в 1840 говорившем в своей Hallische Jahrsbücher о победе революционной Philosophie der Tat над 'размышляющими' (Walicki, ibid., p.383) Еще ближе к мыслям Герцена находилась статья Мозеса Гесса Die Philosophie der Tat изданная в 1843 году. Эти идеи, скорее всего, были обсуждаемы Герценом в письмах и беседах с Огаревым, в тот же период (1841-1846) находившемуся в качестве студента в Германии, но в 1842 совершившего краткую поездку в Россию (ibid.,384).
Следует особенно иметь в виду, что примерно в этот же период Герцен подвергался и значительному влиянию со стороны славянофилов, с которыми у него проходили постоянные дебаты. Именно это, вероятнее всего, помогло выработке нового варианта русского социализма, не только отличного от первоначальных, но и специально продуманного в отношении российских реалий. Первые намеки на это можно обнаружить в том же цикле "Дилетантизме в науке". Именно в этих работах, в частности в четвертой статье, "Буддизм в науке", написанной в 1843 году, говоря о русских людях, Герцен уже утверждает:
"С другой стороны, может, тут раскроется великое призвание бросить нашу северную гривну в хранилищницу человеческого разумения; может, мы, мало жившие в былом, явимся представителями действительного единства науки и жизни, слова и дела. В истории поздно приходящим - не кости, а сочные плоды. В самом деле, в нашем характере есть нечто, соединяющее лучшую сторону французов с лучшей стороной германцев. Мы несравненно способнее к наукообразному мышлению, нежели французы, и нам решительно невозможна мещански-филистерская жизнь немцев; в нас есть что-то gentlemanlike, чего именно нет у немцев, и на челе нашем проступает след величавой мысли, как-то не сосредоточивающейся на челе француза."
(Герцен, указ. соч. Т.3. с.73)
В то же время у Герцена есть резкие расхождения со славянофилами, и основным здесь можно считать все ту же тему концепции личности, индивидуальности и важности человеческого "я":
"Что такое эгоизм? Сознание моей личности, ее замкнутости, ее прав? Или что-нибудь другое? Где оканчивается эгоизм и где начинается любовь? Да и действительно ли эгоизм и любовь противуположны; могут ли они быть друг без друга? Могу ли я любить кого-нибудь не для себя; могу ли я любить, если это не доставляет мне, именно мне, удовольствия? Не есть ли эгоизм одно и то же с индивидуализацией, с этим сосредоточиванием и обособлением, к которому стремится все сущее как к последней цели? Всего меньше эгоизма в камне - у зверя эгоизм сверкает в глазах; он дик и исключителен у дикого человека; не сливается ли он с высшей гуманностью у образованного?
Вы думаете, что моралисты разрешили эти вопросы? Нет, они отделываются доблестным негодованием против всего эгоистического; они знают, что эгоизм - значительный порок; им этого довольно; их беспорочная натура мечет громы на него и не унижается до понимания. Странные люди! Вместо того, чтоб именно на эгоизме, на этом в глаза бросающемся грунте всего человеческого, создать житейскую мудрость и разумные отношения людей, они стараются всеми силами уничтожить, замарать эгоизм, т. е. срыть die feste Burg (укрепленный замок) человеческого достоинства и сделать из человека слезливого, сантиментального, пресного добряка, напрашивающегося на добровольное рабство. Слово эгоизм, как слово любовь, слишком общи: может быть гнусная любовь, может быть высокий эгоизм и обратно. Эгоизм развитого, мыслящего человека благороден, он-то и есть его любовь к науке, к искусству, к ближнему, к широкой жизни, к неприкосновенности и проч.; любовь ограниченного дикаря,
даже любовь Отелло - высший эгоизм. Вырвать у человека из груди его эгоизм - значит вырвать живое начало его, закваску, соль его личности; по счастию, это невозможно и напоминает только того почтенного моралиста, который отучил свою лошадь от эгоистической привычки есть и очень сердился, что она умерла, как только стала отвыкать от пищи..."
(Герцен, указ. соч. Т.2. сс.96-97)
Именно здесь для нас начинает проступать то, о чем говорил впоследствии Владимир Соловьев, указывая на эгоистическую, материальную основу социализма, на его двойственность, с одной стороны провозглашающую "всеобщее равенство и братство", а с другой стороны сводящую это "равенство и братство" к материальным ценностям, хотя и с оговорками:
"Поэтому, когда социализм ставит последнею целью деятельности материальное благосостояние и вместе с тем требует, чтоб это была цель общественная, то есть, чтоб имелось в виду благосостояние всех, то это требование заключает в себе внутреннее противоречие, избегнуть которого социализм может, только выйдя из экономической сферы, то есть перестав быть социализмом. В самом деле, общество не может иметь зараз двух определяющих начал, двух высших целей, двух господствующих интересов - оно не может служить двум господам. Если господствующим признан интерес материального благосостояния, если это последнее полагается как высшая цель, то все остальное, и между прочим нравственный интерес, может быть только средством. Между тем социализм, требуя общественной правды и вместе с тем ограничивая все интересы общества экономической сферой, как бы говорит каждому: высшая цель человека есть материальное благосостояние, но ты не должен стремиться к личному обогащению, а прежде всего должен заботиться о благосостоянии всех других. Очевидно, это последнее требование социализма противоречит его исходной точке."
(Соловьев, В. С. Собрание Сочинений. Ред. С.М. Соловьева и Э.Л. Радлова, 2-е издание, С. Петербург: Издательское Товарищество Просвещение, 1911-1913. Том второй (1873-1877), ст. 138-139)
Более подробно - см. у меня в журнале.
Герцен понимает это. Вот его ответ:
"Не отвергнуться влечений сердца, не отречься от своей индивидуальности и всего частного, не предать семейство всеобщему, но раскрыть свою душу всему человеческому, страдать и наслаждаться страданиями и наслаждениями современности, работать столько же для рода, сколько для себя, словом, развить эгоистическое сердце во всех скорбящее, обобщить его разумом и в свою очередь оживить им разум..."
(Герцен, указ. соч. Т.2 сс.63-64)
Мы видим сочетание индивидуального и всеобщего, сердца и разума, эгоизма и альтруизма. Но возможно ли это? Герцен не видит здесь проблемы:
"Поднимаясь в сферу всеобщего, страстность не утрачивается, но преображается, теряя свою дикую, судорожную сторону; предмет ее выше, святее; по мере расширения интересов уменьшается сосредоточенность около своей личности, а с нею и ядовитая жгучесть страстей. В самом колебании между двумя мирами - личности и всеобщего - есть непреодолимая прелесть; человек чувствует себя живою, сознательною связью этих миров, и, теряясь, так сказать, в светлом эфире одного, он хранит себя и слезами, и восторгами, и всею страстностью другого."
(там же, с.64)
Уникальным образом здесь мы видим сопряжение с религиозными идеями Соловьева, высказанными им три десятка лет позднее, в 1870-х. В своих "Письмах об изучении природы" Герцен открыто призовет к сочетанию идеального с действительным, говоря о материализме (эмпиризме) Юма:
"Consommatum est! (Свершилось!) Дело материализма как логического момента совершилось; далее идти теоретически было невозможно". Вселенная распалась на бездну частных явлений, наше я - на бездну частных ощущений; если между явлениями и между ощущениями раскрывается связь, то эта связь, во-первых, случайна, во-вторых, лишает полноты и жизненности то, что связывает; наконец, таутологически повторяет то же самое на другом языке. Связь эта ни логической, ни эмпирической достоверности не имеет, ее критериум - инстинкт и привычка."
(указ.соч. Т.3. сс.307-308)
В модели, разработанной Герценом, материализм необходим, дабы удерживать разум от диктата логики, и гипотезирования всеобщего, а идеализм - представленный в виде "универсального" - сохраняет от распада саму личность, организует мир в рациональное целое и предотвращает ситуацию, в которой
"все рассыплется, распадется, будут существовать одни частные явления, одни индивидуальности, мерцающие мгновенно и мгновенно тухнущие; всеобщий порядок разрушится, будут атомы, явления, груды фактов, случайности, но не будет стройного, всецелого, космоса"
(указ. соч. Т.3. с.304)
Здесь виден и "материализм с человеческим лицом" Фейербаха, о котором говорил Маркс в "Святом семействе". Валицкий высказывает предположение, что антропологический гуманизм Фейербаха был для Герцена и Белинского попыткой разбавить сухой панлогизм Гегеля, слишком оторванный от реальности жизни (Walicki, ibid., 392). Согласно Валицкому для Герцена в системе философии действия рационализм представлял собой "универсальное", в то время как материализм защищал права личности; идеализм определял роль личности в обществе и в истории, а материализм занимался его ре-интеграцией в мир природы и реабилитацией "животной" стороны человеческой натуры (ibid.,393).
1847 год - год особенно интересный. Для Герцена это был год, когда он отбыл из России. Для русских западников это был год распада на два направления.
Герцен, отбывший из России в январе 1847 года, прибыв в Париж, оказался шокирован тем, что там увидел. Хотя нет особых оснований полагать, что он не предвидел своего будущего шока, и не ожидал, что это будет именно так, поскольку свое мнение о буржуазии выражал он достаточно ясно и ранее. Однако Париж это мнение полностью подтвердил:
"Буржуазия не имеет великого прошедшего и никакой будущности. Она была минутно хороша как отрицание, как переход, как противуположность, как отстаивание себя. Ее сил стало на борьбу и на победу; но сладить с победою она не могла: не так воспитана. Дворянство имело свою общественную религию; правилами политической экономии нельзя заменить догматы патриотизма, предания мужества, святыню чести; есть, правда, религия, противуположная феодализму, но буржуа поставлен между этими двумя религиями. Наследник блестящего дворянства и грубого плебеизма, буржуа соединил в себе самые резкие недостатки обоих, утратив достоинства их. Он богат, как вельможа, но скуп, как лавочник. Он вольноотпущенный. Французское дворянство погибло величественно и прекрасно; оно, как могучий гладиатор, видя неминуемую смерть, хотело пасть со славою; памятник этого героизма - 4 августа 1789 г.; что ни толкуй, а в добровольном отречении от феодальных прав есть много величественного."
(Герцен, указ. соч. Т.5. с.34)
Эти письма Герцена не встретили понимания у его друзей в России - Грановский и Кавелин обвинили недавнего товарища в том, что тот "играет на руку реакции". Вот, что писал по этому поводу Боткин в письме Аненкову:
"Вы меня браните, милый мой Аненков, вы, которого тонкий ум всегда оставался чуждым всякого рода доктринам (и за это-то я вас и люблю особенно), вы меня браните за то, что я защищаю bourgeoisie; но ради Бога, как же не защищать ее, когда наши друзья со слов социалистов представляют эту буржуазию чем-то в роде гнусного, отвратительного, губительного чудовища, пожирающего все прекрасное и благородное в человечестве? Я понимаю такие гиперболы в устах французского работника; но когда их говорит наш умный Герцен, то они кажутся мне не более как забавными. Там борьба, дух партий заставляет прибегать к преувеличениям,- это понятно, а здесь вместо самобытного взгляда, вместо живой, индивидуальной мысли вдруг встречать общие места, ей Богу, досадно."
(П.В. Аненков и его друзья, С.Петербург, 1892. с.542)
В период между 1849 годом и началом крымской войны (1853 г.) Герцен наконец окончательно разрабатывает свою идею 'русского социализма'. Разрабатывает он эту идею, в основном, на французском языке, в статьях La Russie: a G.H. (1849), Lettre d'un Russe a Mazzini (1849), книге Du developpement des idees revolutionnnaire en Russie (1850) и, наконец, ее дополнении Le Peuple russe et le socialisme (1851). Идея, сформулированная в этих работах не вполне оригинальна, если оригинальна вообще, и по сути является комбинацией элементов заимствованных у славянофилов, Чаадаева и идей западников 1840-х годов - в частности Белинского и Кавелина. Вряд ли можно этому удивляться, если учесть, что сама концепция 'русского социализма' для Герцена явилась результатом споров и обсуждений проходивших в салонах и журналах Москвы и Петербурга, а окончательная ее разработка проводилась после его прибытия во Францию, где, по собственному признанию, как мы только что видели, его аристократическая натура была шокирована беспардонным разгулом буржуазии.
Основная тема все та же: 'старая' Европа противопоставляется 'молодой' России. Для Герцена, в лучших традициях славянофилизма, принципиальным моментом является тот, что Россия стала еще целиком захвачена разлагающим влиянием римской системы права и ее зловредных элементов, утверждающих "священное право частной собственности". У славянофилов же Герцен заимствует и взгляд на крестьянскую коммуну как зачаток будущего социального устройства новой и более высокоразвитой формы, как и веру в то, что коллективизм является естественной чертой присущей русским людям, хотя в нее теперь вкладывается некоторый элемент пан-славизма, в последствии так раздражавший Маркса:
"Русская сельская община существует с незапамятного времени, и довольно схожие формы ее можно найти у всех славянских племен. Там, где ее нет, она пала под германским влиянием. У сербов, болгар и черногорцев она сохранилась а еще более чистом виде, чем в России. Сельская община представляет собой, так сказать, общественную единицу, нравственную личность; государству никогда не следовало посягать на неё; община является собственником, облагаемым объектом; она ответственна за всех и за каждого в отдельности, а потому автономна во всем, что касается ее внутренних дел...
Община спасла русский народ от монгольского варварства и от императорской цивилизации, от выкрашенных поевропейски помещиков и от немецкой бюрократии. Общинная организация, хоть и сильно потрясенная, устояла против вмешательств власти; она благополучно дожила до развития социализма в Европе."
(Герцен, ук. соч. Т.6. с. 200 и Т.7.с.323 )
Вообще же, Герцен открыто признает сходство своих идей со славянофилами:
"Да разве нет у нас открытого поля для примирения? А социализм, который так решительно, так глубоко разделяет Европу на два враждебных лагеря,- разве не признан он славянофилами так же, как нами? Это мост, на котором мы можем подать друг другу руку."
(там же, с.248)
В целом в развитии своих идей Герцен следует концепции "органического развития" сравнивая нацию с живым организмом. Дополнительный акцент делается на то, что в России отсутствует буржуазия, и практически ни одной из социальных прослоек не выгодно сохранение нынешнего положения дел. У Чаадаева Герцен позаимствовал концепцию России как "страны без прошлого", и сделанный им логический вывод, что это дает уникальную возможность построения нового общества "с чистого листа" (см., например, Герцен, указ. соч. Т.6. сс. 187-188). "Юность" России и ее "исконно революционный и демократический характер" подчеркиваются Герценом не смотря на очевидное противоречие этих утверждений как с длительной историей существования русской нации, так и ее очевидно автократической системы правления. Однако объяснение тут простое: российское государство у Герцена по сути своей различно с российским народом, и таким образом автократия это не подлинно русская система правления:
"Княжеская власть, при наличии судилищ, составленных из выборных судей, творивших правосудие устно и по внутреннему убеждению перед лицом свободных сходов в городах, и к тому же лишенная постоянной армии, не могла укрепляться; это станет особенно понятным, если не упускать из виду, насколько ограничены жизненные потребности у народа, целиком занятого земледелием. Московская централизация положила конец этому порядку вещей; Москва явилась для России первым Петербургом. Московские великие князья, отбросив этот титул, чтобы принять титул царя всея Руси, стремились к совсем иного рода власти, чем та, которой пользовались их предшественники. Пример увлекает их: они явились свидетелями могущества греческих императоров в Византии и могущества монгольских ханов из главной орды Тамерлана, известной под именем Золотой орды. И действительно, власть царей в своем развитии приняла двойной характер обеих этих держав. С каждым шагом московских царей на пути деспотизма власть народа все уменьшалась. Жизнь сжималась и обеднялась все более и более во всех своих проявлениях; одна лишь сельская община продолжала сохраняться в своей скромной сфере."
(указ. соч. Т.6. с.206)
В этих идеях как нельзя более отчетливо проступает влияние работ Кавелина, который еще в 1846 году в работе "Взгляд на юридический быт древней Руси" высказывал схожие мысли, хотя и делал из них выводы с противоположным знаком, считая появление государства в России первым признаком освобождения личности (см. Собрание сочинений К.Д. Кавелина, С. Петербург, 1897. Т.1. сс. 5-66).
Несомненно, однако, что Герцен отошел здесь от идей западников и концепция "сути" русского народа и ее отличия от государства взята им у славянофилов. В целом мы видим повторение славянофильской идеи "чужеродного государства" навязанного сверху, и вмешивающегося в подлинно славянскую жизнь "народной демократии" и "социализма крестьянских коммун". Сильная централизованная власть - вынужденная реакция на внешнее давление; как результат "подлинная" Россия перешла в крестьянские коммуны:
"Представьте себе теперь союз московского царизма с режимом немецких канцелярий, с инквизиционным процессом, заимствованным из прусского военного кодекса, и вы поймете, почему императорская власть в России оставила далеко позади деспотизм Рима и Византии. Сельская Россия, всему внешне подчиняясь, на самом деле ничего не приняла из этих преобразований. ... С той поры русский крестьянин еще более, чем когда-либо, замкнулся в своей общине и если удалялся от нее, то бросал вокруг себя недоверчивые взгляды и многократно осенял себя крестным знамением. "
(указ. соч. Т.6. сс.208-209)
Однако уже начиная с Екатерины Великой государство утратило свою необходимость, а при Николае Первом и вовсе потеряло всякий смысл, став просто паразитом на теле страны. Герцен делает вывод, что бунт неизбежен и "Новый Мир" уже близок.
В целом нужно отметить, что комбинация идеи социализма с идей крестьянской коммуны была, несомненно, не нова: к концу 1840-х годов схожие мысли возникали уже у Лелевела в Польше, а вскоре и у Бакунина, хотя с откровенно пан-славянской ориентацией (Malia, ibid, 396) Помимо этого, как уже отмечено, взгляды самого Герцена являются комбинацией различных идей, подчерпнутых из разных источников. Однако сама по себе эта комбинация, безусловно, по своему уникальна, и в будущем именно она окажет огромное влияние на развитие революционной мысли в России, особенно ее народнического направления. Разработка Герцена особенно интересна и важна тем, что это не антитезис Европе, а попытка синтеза определенных элементов ее развития с чисто русским историческим наследием. В его работах оригинальным образом сочетаются принципы демократического равенства русской коммуны с западной концепцией уважения прав личности. Права личности в данном случае должна была выразить и защитить русская интеллигенция, а коммуна имелась уже у крестьянства. Антагонизм, однако, довольно очевидно проявляется в самих работах Герцена, достаточно процитировать вот этот фрагмент:
"Человек, привыкший во всем полагаться на общину, погибает, едва лишь отделится от нее; он слабеет, он не находит в себе ни силы, ни побуждений к деятельности: при малейшей опасности он спешит укрыться под защиту этой матери, которая держит, таким образом, своих детей в состоянии постоянного несовершеннолетия и требует от них пассивного послушания. В общине слишком мало движения; она не получает извне никакого толчка, который побуждал бы ее к развитию, - в ней нет конкуренции, нет внутренней борьбы, создающей разнообразие и движение; предоставляя человеку его долю земли, она избавляет его от всяких забот."
(Герцен, указ. соч. Т.6. с. 204)
В конечном итоге Герцен, безусловно, явился "отцом русского социализма", основанного на национальной идее, коллективистского по форме и, однако, индивидуалистического по содержанию: социализма, разработанного представителем эрудированной элиты "для простых людей", и предназначенного к приведению в жизнь членами этой самой элиты. Эта модель социализма явилась продуктом специфической ситуации, имевшей место в России в середине XIX века, когда незначительное меньшинство интеллектуалов, ощущавших чувство вины за свое привилегированное положение и неспособных найти своим чувствам иного выхода, кроме как посредством литературных работ и бесконечных разговоров, в конечном итоге произвело на свет разновидность фантазии. Это была фантазия о прекрасном будущем, где органичное общество основанное на любви и взаимопомощи сочеталось с сохранением каждым своей собственной индивидуальности. И, вне всяких сомнений, Александр Герцен по праву может считаться отцом этой прекрасной фантазии.