Владка Мид "По обе стороны стены"
продолжение.
Когда горело гетто...
...Варшава изумлялась четыре дня подряд.
Предполагалось, что немцы подождут до конца апреля, а то и до мая, но точно никто не знал. В любую минуту надо было быть готовыми к бою.
Утром 19-го апреля, в канун Песаха, в гетто грянула орудийная канонада. Залпы были оглушительными, от взрывов дрожала земля. Гетто окружили войска. Специальные части СС выстроились в полной боевой готовности. С балконов, из окон, и с крыш домов напротив Стены нацелили пулеметы. Немецкие мотоциклетные патрули оцепили улицы вокруг гетто.
Битва началась.
Восстание, к которому мы все так готовились, застигло нас врасплох. Не сговариваясь группа подпольщиков на «арийской стороне», включавшая кроме прочих Целека и меня, собралась на одной из явочных квартир. Мы решили раздобыть себе оружие и прорываться в гетто сквозь немецкое оцепление. Миколаю (*** Миколай Березовский - связной с польским подпольем ***) было поручено договорться об оружии с поляками, и мы ждали их ответа.
Наступило короткое затишье, но к полудню бой возобновился. По Бонифратерской, Мурановской и по Красинского подвезли артиллерию, поливавшую гетто шквалом огня. Юнкерсы, блестя на солнце, то кружили стервятниками, то устремлялись вниз. Мурановская пылала, и на севере ее в небо поднимался огромный столб дыма. Каждые несколько минут земля содрогалась от взрывов, разбивались вдребезги окна, и обваливались дома.
Я взглянула в сторону Свентоерской улицы. Туда, на то, что осталось от фабрики щеток, нацелили пулеметы. Очевидно немцы столкнулись там с сильным сопротивлением; очередь за очередью, пулеметы не умолкали. Мне было видно руины знакомых зданий, обрушившиеся этажи, огромные проломы в стенах, столбы поднимавшейся в небо пыли.
Вдруг город потряс оглушительный взрыв - громче всего, слышанного нами до сих пор.
По улице Налевки к Стене прогрохотали танки. Тысячи поляков столпились на улицах и наблюдали за схваткой. Они стеклись со всей Варшавы. Никогда еще город не был свидетелем такой схватки в самом своем сердце. Поляки не могли поверить, что евреи сами без чьей либо помощи противостоят немецким войскам. «Там наверняка сражаются наши, кто еще мог организовать такое!» - настаивали они. Они были радостно возбуждены, взволнованы, взбудоражены. «Смотрите, какие потери!» - кричали они, глядя на поток машин санитарной помощи, увозящих убитых и раненых немцев. Сирены визжали. Неожиданный град огня из гетто по «арийским» улицам разогнал зевак, а немцы бросились ничком на землю. При первой же возможности все побежали искать урытие. Боясь приближаться к Стене, немцы приставили к ней украинцев.
Поляки смотрят, как горит гетто.
Вечером Миколай коротко обрисовал положение дел. Ночью 19-го апреля, сказал он, его разбудил звонок из гетто. Это был Абраша Блюм: «Начались бои, в них участвуют все отряды. Мы хорошо организованы, дисциплина крепкая. Бой возле фабрики щеток. Потери пока невелики. У немцев потери больше.» И всё. Ни просьб о помощи, ни тени отчаяния. Простое сжатое донесение с линии фронта.
Второй звонок последовал вечером 22-го апреля. «Михаль Клепфиш мертв. Погиб в бою.Нам не хватает боеприпасов, нужно оружие.» - в этот момент нас разъединили. Это был последний телефонный звонок от Абраши Блюма.
Что еще говорить? Нашего дорогого Михаля больше не было с нами. Я не могла поверить, даже думать об этом не хотела. За несколько дней до этого, 17-го апреля, в его день рождения и одновременно день рождения его двухлетней дочки, Михалю удалось добыть револьвер. Он был в восторге, гладил свою добычу, играл с ней, как ребенок с новой игрушкой.
«Если бы только я мог оставить его себе,» - вздыхал он.
Поскольку был его день рождения, мы предложили Михалю остаться дома, сказали, давай свой револьвер, мы сами переправим его в гетто. Но Михаль ответил, что это его револьвер, и его право принести его товарищам. Никакие уговоры не помогли. В тот же день он взял револьвер с собой в гетто - и когда вскоре началось восстание, остался там. Позже мы узнали, что он сражался в районе фабрики щеток, где находились созданные им «заводы боеприпасов». На третий день восстания Залман, Марек и Михаль пошли в разведку. Они перебегали между зданиями, когда на них обрушился шквал пулеметного огня. Залману и Мареку удалось добежать до укрытия. Когда огонь стих, они нашли и вынесли изрешеченное пулями тело Михаля. ) (*** Марек Эдельман и Залман Фридрих. Залман Фридрих (ака Зигмунд) - тот самый человек, который проследил путь одного из поездов из гетто до самой Треблинки и был первым, кто предупредил гетто о том, что там происходило: http://one-way.livejournal.com/495366.html ***)
Все наши планы ни к чему не привели. Польское подполье тянуло, призывало нас не торопиться, подождать еще немного, еще день. В отчаянии мы бродили по польским улицам, надеясь как-нибудь связаться с бойцами в гетто. Мы думали только о них, в отрыве от них мы были ничто, одинокие чужаки в «арийской зоне». Варшава наблюдала за восстанием с изумлением и подсчитывала потери ненавистных немцев с мрачным удовольствием. Но она пальцем не пошевелила, чтобы как-то помочь. Отрезанное от мира, гетто сражалось в одиночестве.
Дым поднимается над Варшавой из горящего гетто.
На шестой день обстрел прекратился. Немцы убрали тяжелую артиллерию, заменив ее пулеметами. Но юнкерсы продолжали поливать гетто дождем зажигательных бомб. Приглушенные теперь звуки взрывов не смолкали ни на час. Густые облака дыма, исполосованные красными языками огня, росли повсюду спиралями. В дыму не разглядеть было зданий. Гетто горело.
В тот день я смогла пройти оцепление на углу Налевки и Длуга, убедив часового, что иду навестить маму. На самом деле я шла к Дубелям. Их дом стоял у Стены, и может быть, из своего окна они что-нибудь видели или слышали. Улицы были заполнены солдатами, весь квартал от Налевки до Свентоерской закрыт для гражданских. Многочисленные украинцы и немцы охраняли ворота в гетто, в которые туда сюда сновали военные и санитарные машины. Машины офицеров СС стояли припаркованные вдоль Стены.
Меня несколько раз остановили часовые, но наконец я добралась до дома Дубелей. Дом стоял фактически в руинах, заваленный обломками, мусором и пылью, изрешеченный пулями. Старенькая испуганная пани Дубель была в замешательстве. Ее муж то и дело впускал в двери каких-нибудь немцев, искавших евреев. Нелли и Влодка апатично бродили по дому, иногда всматриваясь из окна в горевшее гетто. Дубелю едва удавалось прятать их, когда являлись немцы. Девочек надо было спасать - но как? Я попыталась подойти к окну, но пани Дубель удержала меня - слишком опасно. Ее мужа чуть не убили днем раньше - полякам запрещено показываться в окнах. Тогда я нашла способ выглянуть в окно из-за шкафа. Свентоерская и Володова были пустынны, в багровых отсветах отдаленных пожаров. Сверху нависала тень густых облаков дыма. На перекрестке за небольшим забором спрятались две группы немецких пулеметчиков. Вдоль стены расставлены немцы и украинцы в полной боевой готовности. Время от времени мимо нас пролетали автоматчики на мотоциклах, и иногда откуда-то слышались короткие очереди.
«Стреляют с нашей крыши,» - сказал мне Дубель. - «У них там пулемет. Это продолжается всю ночь. Сегодня тише, чем обычно.»
«Из вашего дома можно связаться с гетто?» - спросила я.
«Какое там. Повсюду немцы. Мимо них не проскочишь. Останься на ночь, сама увидишь.»
Небольшие отряды немцев полили чем-то дома по улице Влодова, бросили в них чем-то горящим и быстро отступили. Дома загорелись, пламя росло, огонь распространялся быстро. Рядом взорвались гранаты и содрогнулась земля.
«Смотри туда,» - показал Дубель. На балконе второго этажа горящего дома стояла женщина, стиснув руки. Она исчезла внутри, и сразу же вышла снова - с ребенком на руках и с периной, которую она швырнула с балкона на землю. Она, понятно, собиралась либо прыгать, либо сбросить вниз ребенка в надежде, что перина смягчит падение. Стиснув ребенка, женщина начала перелезать через перила, но под градом пуль ее тело обмякло. Ребенок упал вниз. Безжизненное тело женщины осталось висеть на перилах.
Пламя уже охватило верхние этажи, и взрывы звучали всё чаще и громче. Из окон прыгали люди - но их расстреливали уже на лету. На третьем этаже отстреливались двое мужчин, потом они отступили.
В ужасе я отвернулась от окна. Комната наполнилась дымом и запахом горящего гетто. Все молчали.
В течение ночи раздавались редкие выстрелы. Больше никто не кричал. Лишь потрескивала сгоравшая мебель, да время от времени обрушивались этажи - других звуков не слышно было в зловещей тишине, опустившейся на Свентоерскую и Влодова. От пожаров было светло как днем.
Всю ночь я простояла у окна, глядя, как огонь пожирает гетто. Дым щипал мне глаза. Настал рассвет, и мы увидели останки домов и людей. Вдруг одно из тел зашевелилось, медленно поползло на животе и исчезло в дымившихся руинах. Еще несколько человек начали проявлять признаки жизни. Но враг не дремал. Несколько автоматных очередей - и всё замерло снова.
Солнце поднималось всё выше над гетто. В дверь постучали. Я отпрянула от окна, Дубель открыл дверь. Вошли два немецких офицера.
«Кто-нибудь живет здесь, кроме вашей семьи?»
«Нет. Я не даю убежища евреям.»
Немцы не потрудились даже обыскать квартиру. С фотоаппаратами в руках они направились прямо к окну. «Отсюда хорошо снимать, если бы не эти проклятые пожары.» Они фотографировали около получаса, смеясь и отпуская шутки в адрес «еврейских клоунов» с их смешными конвульсиями.
После их ухода старая пани Дубель упросила уйти и меня. Вся дрожа, она крестилась и бормотала молитвы. Девочки тихо попрощались со мной. Дубель проводил меня через двор, по ступенькам и дальше по кишевшим немцами улицам. Боясь даже смотреть в сторону гетто, я уходила быстро, не оглядываясь.
Каким-то образом гетто продолжало сопротивляться. На пятый день восстания координационный комитет на «арийской стороне» издал воззвание от имени гетто. Оно было составлено на польском языке и подписано Еврейской Боевой Организацией. В воззвании подчеркивался героизм бойцов и жестокость схватки. Бойцы передавали привет всем сражавшимся против нацистов. «Мы отомстим за Дахау, Треблинку и Освенцим. Борьба за нашу и вашу свободу продолжается.»
Возвращаясь со свертком отпечатанных памфлетов из Жолибож, я увидела, что улица Бонифратерская оцеплена, так как пожары в том месте грозили перекинуться в «арийскую» часть города. Едкий дым и жар накатывали из гетто, языки огня жадно лизали стоявшие у Стены арийские дома, пожарные залезли на крыши в попытке остановить наступавший огонь. Немецкий патруль останавливал и обыскивал прохожих. Я быстро свернула за угол и увидела группу из человек шестидесяти евреев - мужчин, женщин и детей - стоявших лицом к стене в окружении солдат, нацеливших на них винтовки. Они дико озирались, будто загнанные звери, но никто не плакал и не кричал. Их участь была решена.
Три дня спустя мне случилось проходить там же. Толпа поляков флегматично уставилась на крышу одного из домов.
«Какие-то евреи вырвались из гетто и спрятались тут на чердаке,» - объяснял один зевака другому. - «Но немцы их обнаружили и начали стрелять. Евреи тоже стали стрелять и попытались убежать по крышам. Вскоре подъехал танк и дал несколько залпов. Вон, видишь, мертвые евреи на крышах валяются.»
Пожары длились две недели. От некоторых районов гетто ничего не осталось. Стрельба поутихла, но не прекратилась. Каждое утро немцы строем маршировали в гетто, и каждый вечер с наступлением темноты уходили обратно. Они работали только при свете дня. Юнкерсы бомбили не переставая, и весь город слышал взрывы тех бомб. Но по ночам было тихо. В канализацию и водопровод гетто пустили ядовитый газ, чтобы убить прятавшихся там евреев. Арийские дома, прилегавшие к гетто по улицам Лешно, Пжеязд и Свентоерской, немцы сожгли до тла. Среди тех домов был и дом Дубелей.
И всё равно восстание продолжалось. Евреи всё еще сопротивлялись. Немцам удалось завладеть лишь окраинами гетто, и они удовлетворились тем, что бомбили и поджигали дома.
Вскоре восхищение и восторг поляков сменились гнетущими опасениями. «Что дальше? Примутся ли немцы теперь за нас?»
Вооруженные почти только одними бутылками с зажигательной смесью да ничтожным арсеналом оружия, бойцы гетто отважились противостоять мощи немецкой военной машины. Мы же на «арийской стороне» чувствовали не только восхищение и гордость за них, но и вину за то, что сидели здесь в относительной безопасности, пока они сражались и умирали. Мы должны были быть вместе с ними - среди пожаров и падавших стен.
Уставившись в пылавшее небо Варшавы, мы задавали себе одни и те же вопросы: Почему город не откликнулся на это восстание? И весь мир - почему молчал?
продолжение следует
(*** лирическое отступление
отчет Штропа не единственный документ с фотографиями восстания Варшавского Гетто.
несмотря на то, что полякам было запрещено под страхом смерти даже показываться в окнах, люди фотографирвали.
Человек по имени Лешек Гживачевский сделал несколько фотографий из окна своего дома.
на них немцы ведут пленных евреев на Умшлагплац и горящие дома.
польские пожарные и немцы с арийской стороны
***)
Когда горело гетто...
...Варшава изумлялась четыре дня подряд.
Предполагалось, что немцы подождут до конца апреля, а то и до мая, но точно никто не знал. В любую минуту надо было быть готовыми к бою.
Утром 19-го апреля, в канун Песаха, в гетто грянула орудийная канонада. Залпы были оглушительными, от взрывов дрожала земля. Гетто окружили войска. Специальные части СС выстроились в полной боевой готовности. С балконов, из окон, и с крыш домов напротив Стены нацелили пулеметы. Немецкие мотоциклетные патрули оцепили улицы вокруг гетто.
Битва началась.
Восстание, к которому мы все так готовились, застигло нас врасплох. Не сговариваясь группа подпольщиков на «арийской стороне», включавшая кроме прочих Целека и меня, собралась на одной из явочных квартир. Мы решили раздобыть себе оружие и прорываться в гетто сквозь немецкое оцепление. Миколаю (*** Миколай Березовский - связной с польским подпольем ***) было поручено договорться об оружии с поляками, и мы ждали их ответа.
Наступило короткое затишье, но к полудню бой возобновился. По Бонифратерской, Мурановской и по Красинского подвезли артиллерию, поливавшую гетто шквалом огня. Юнкерсы, блестя на солнце, то кружили стервятниками, то устремлялись вниз. Мурановская пылала, и на севере ее в небо поднимался огромный столб дыма. Каждые несколько минут земля содрогалась от взрывов, разбивались вдребезги окна, и обваливались дома.
Я взглянула в сторону Свентоерской улицы. Туда, на то, что осталось от фабрики щеток, нацелили пулеметы. Очевидно немцы столкнулись там с сильным сопротивлением; очередь за очередью, пулеметы не умолкали. Мне было видно руины знакомых зданий, обрушившиеся этажи, огромные проломы в стенах, столбы поднимавшейся в небо пыли.
Вдруг город потряс оглушительный взрыв - громче всего, слышанного нами до сих пор.
По улице Налевки к Стене прогрохотали танки. Тысячи поляков столпились на улицах и наблюдали за схваткой. Они стеклись со всей Варшавы. Никогда еще город не был свидетелем такой схватки в самом своем сердце. Поляки не могли поверить, что евреи сами без чьей либо помощи противостоят немецким войскам. «Там наверняка сражаются наши, кто еще мог организовать такое!» - настаивали они. Они были радостно возбуждены, взволнованы, взбудоражены. «Смотрите, какие потери!» - кричали они, глядя на поток машин санитарной помощи, увозящих убитых и раненых немцев. Сирены визжали. Неожиданный град огня из гетто по «арийским» улицам разогнал зевак, а немцы бросились ничком на землю. При первой же возможности все побежали искать урытие. Боясь приближаться к Стене, немцы приставили к ней украинцев.
Поляки смотрят, как горит гетто.
Вечером Миколай коротко обрисовал положение дел. Ночью 19-го апреля, сказал он, его разбудил звонок из гетто. Это был Абраша Блюм: «Начались бои, в них участвуют все отряды. Мы хорошо организованы, дисциплина крепкая. Бой возле фабрики щеток. Потери пока невелики. У немцев потери больше.» И всё. Ни просьб о помощи, ни тени отчаяния. Простое сжатое донесение с линии фронта.
Второй звонок последовал вечером 22-го апреля. «Михаль Клепфиш мертв. Погиб в бою.Нам не хватает боеприпасов, нужно оружие.» - в этот момент нас разъединили. Это был последний телефонный звонок от Абраши Блюма.
Что еще говорить? Нашего дорогого Михаля больше не было с нами. Я не могла поверить, даже думать об этом не хотела. За несколько дней до этого, 17-го апреля, в его день рождения и одновременно день рождения его двухлетней дочки, Михалю удалось добыть револьвер. Он был в восторге, гладил свою добычу, играл с ней, как ребенок с новой игрушкой.
«Если бы только я мог оставить его себе,» - вздыхал он.
Поскольку был его день рождения, мы предложили Михалю остаться дома, сказали, давай свой револьвер, мы сами переправим его в гетто. Но Михаль ответил, что это его револьвер, и его право принести его товарищам. Никакие уговоры не помогли. В тот же день он взял револьвер с собой в гетто - и когда вскоре началось восстание, остался там. Позже мы узнали, что он сражался в районе фабрики щеток, где находились созданные им «заводы боеприпасов». На третий день восстания Залман, Марек и Михаль пошли в разведку. Они перебегали между зданиями, когда на них обрушился шквал пулеметного огня. Залману и Мареку удалось добежать до укрытия. Когда огонь стих, они нашли и вынесли изрешеченное пулями тело Михаля. ) (*** Марек Эдельман и Залман Фридрих. Залман Фридрих (ака Зигмунд) - тот самый человек, который проследил путь одного из поездов из гетто до самой Треблинки и был первым, кто предупредил гетто о том, что там происходило: http://one-way.livejournal.com/495366.html ***)
Все наши планы ни к чему не привели. Польское подполье тянуло, призывало нас не торопиться, подождать еще немного, еще день. В отчаянии мы бродили по польским улицам, надеясь как-нибудь связаться с бойцами в гетто. Мы думали только о них, в отрыве от них мы были ничто, одинокие чужаки в «арийской зоне». Варшава наблюдала за восстанием с изумлением и подсчитывала потери ненавистных немцев с мрачным удовольствием. Но она пальцем не пошевелила, чтобы как-то помочь. Отрезанное от мира, гетто сражалось в одиночестве.
Дым поднимается над Варшавой из горящего гетто.
На шестой день обстрел прекратился. Немцы убрали тяжелую артиллерию, заменив ее пулеметами. Но юнкерсы продолжали поливать гетто дождем зажигательных бомб. Приглушенные теперь звуки взрывов не смолкали ни на час. Густые облака дыма, исполосованные красными языками огня, росли повсюду спиралями. В дыму не разглядеть было зданий. Гетто горело.
В тот день я смогла пройти оцепление на углу Налевки и Длуга, убедив часового, что иду навестить маму. На самом деле я шла к Дубелям. Их дом стоял у Стены, и может быть, из своего окна они что-нибудь видели или слышали. Улицы были заполнены солдатами, весь квартал от Налевки до Свентоерской закрыт для гражданских. Многочисленные украинцы и немцы охраняли ворота в гетто, в которые туда сюда сновали военные и санитарные машины. Машины офицеров СС стояли припаркованные вдоль Стены.
Меня несколько раз остановили часовые, но наконец я добралась до дома Дубелей. Дом стоял фактически в руинах, заваленный обломками, мусором и пылью, изрешеченный пулями. Старенькая испуганная пани Дубель была в замешательстве. Ее муж то и дело впускал в двери каких-нибудь немцев, искавших евреев. Нелли и Влодка апатично бродили по дому, иногда всматриваясь из окна в горевшее гетто. Дубелю едва удавалось прятать их, когда являлись немцы. Девочек надо было спасать - но как? Я попыталась подойти к окну, но пани Дубель удержала меня - слишком опасно. Ее мужа чуть не убили днем раньше - полякам запрещено показываться в окнах. Тогда я нашла способ выглянуть в окно из-за шкафа. Свентоерская и Володова были пустынны, в багровых отсветах отдаленных пожаров. Сверху нависала тень густых облаков дыма. На перекрестке за небольшим забором спрятались две группы немецких пулеметчиков. Вдоль стены расставлены немцы и украинцы в полной боевой готовности. Время от времени мимо нас пролетали автоматчики на мотоциклах, и иногда откуда-то слышались короткие очереди.
«Стреляют с нашей крыши,» - сказал мне Дубель. - «У них там пулемет. Это продолжается всю ночь. Сегодня тише, чем обычно.»
«Из вашего дома можно связаться с гетто?» - спросила я.
«Какое там. Повсюду немцы. Мимо них не проскочишь. Останься на ночь, сама увидишь.»
Небольшие отряды немцев полили чем-то дома по улице Влодова, бросили в них чем-то горящим и быстро отступили. Дома загорелись, пламя росло, огонь распространялся быстро. Рядом взорвались гранаты и содрогнулась земля.
«Смотри туда,» - показал Дубель. На балконе второго этажа горящего дома стояла женщина, стиснув руки. Она исчезла внутри, и сразу же вышла снова - с ребенком на руках и с периной, которую она швырнула с балкона на землю. Она, понятно, собиралась либо прыгать, либо сбросить вниз ребенка в надежде, что перина смягчит падение. Стиснув ребенка, женщина начала перелезать через перила, но под градом пуль ее тело обмякло. Ребенок упал вниз. Безжизненное тело женщины осталось висеть на перилах.
Пламя уже охватило верхние этажи, и взрывы звучали всё чаще и громче. Из окон прыгали люди - но их расстреливали уже на лету. На третьем этаже отстреливались двое мужчин, потом они отступили.
В ужасе я отвернулась от окна. Комната наполнилась дымом и запахом горящего гетто. Все молчали.
В течение ночи раздавались редкие выстрелы. Больше никто не кричал. Лишь потрескивала сгоравшая мебель, да время от времени обрушивались этажи - других звуков не слышно было в зловещей тишине, опустившейся на Свентоерскую и Влодова. От пожаров было светло как днем.
Всю ночь я простояла у окна, глядя, как огонь пожирает гетто. Дым щипал мне глаза. Настал рассвет, и мы увидели останки домов и людей. Вдруг одно из тел зашевелилось, медленно поползло на животе и исчезло в дымившихся руинах. Еще несколько человек начали проявлять признаки жизни. Но враг не дремал. Несколько автоматных очередей - и всё замерло снова.
Солнце поднималось всё выше над гетто. В дверь постучали. Я отпрянула от окна, Дубель открыл дверь. Вошли два немецких офицера.
«Кто-нибудь живет здесь, кроме вашей семьи?»
«Нет. Я не даю убежища евреям.»
Немцы не потрудились даже обыскать квартиру. С фотоаппаратами в руках они направились прямо к окну. «Отсюда хорошо снимать, если бы не эти проклятые пожары.» Они фотографировали около получаса, смеясь и отпуская шутки в адрес «еврейских клоунов» с их смешными конвульсиями.
После их ухода старая пани Дубель упросила уйти и меня. Вся дрожа, она крестилась и бормотала молитвы. Девочки тихо попрощались со мной. Дубель проводил меня через двор, по ступенькам и дальше по кишевшим немцами улицам. Боясь даже смотреть в сторону гетто, я уходила быстро, не оглядываясь.
Каким-то образом гетто продолжало сопротивляться. На пятый день восстания координационный комитет на «арийской стороне» издал воззвание от имени гетто. Оно было составлено на польском языке и подписано Еврейской Боевой Организацией. В воззвании подчеркивался героизм бойцов и жестокость схватки. Бойцы передавали привет всем сражавшимся против нацистов. «Мы отомстим за Дахау, Треблинку и Освенцим. Борьба за нашу и вашу свободу продолжается.»
Возвращаясь со свертком отпечатанных памфлетов из Жолибож, я увидела, что улица Бонифратерская оцеплена, так как пожары в том месте грозили перекинуться в «арийскую» часть города. Едкий дым и жар накатывали из гетто, языки огня жадно лизали стоявшие у Стены арийские дома, пожарные залезли на крыши в попытке остановить наступавший огонь. Немецкий патруль останавливал и обыскивал прохожих. Я быстро свернула за угол и увидела группу из человек шестидесяти евреев - мужчин, женщин и детей - стоявших лицом к стене в окружении солдат, нацеливших на них винтовки. Они дико озирались, будто загнанные звери, но никто не плакал и не кричал. Их участь была решена.
Три дня спустя мне случилось проходить там же. Толпа поляков флегматично уставилась на крышу одного из домов.
«Какие-то евреи вырвались из гетто и спрятались тут на чердаке,» - объяснял один зевака другому. - «Но немцы их обнаружили и начали стрелять. Евреи тоже стали стрелять и попытались убежать по крышам. Вскоре подъехал танк и дал несколько залпов. Вон, видишь, мертвые евреи на крышах валяются.»
Пожары длились две недели. От некоторых районов гетто ничего не осталось. Стрельба поутихла, но не прекратилась. Каждое утро немцы строем маршировали в гетто, и каждый вечер с наступлением темноты уходили обратно. Они работали только при свете дня. Юнкерсы бомбили не переставая, и весь город слышал взрывы тех бомб. Но по ночам было тихо. В канализацию и водопровод гетто пустили ядовитый газ, чтобы убить прятавшихся там евреев. Арийские дома, прилегавшие к гетто по улицам Лешно, Пжеязд и Свентоерской, немцы сожгли до тла. Среди тех домов был и дом Дубелей.
И всё равно восстание продолжалось. Евреи всё еще сопротивлялись. Немцам удалось завладеть лишь окраинами гетто, и они удовлетворились тем, что бомбили и поджигали дома.
Вскоре восхищение и восторг поляков сменились гнетущими опасениями. «Что дальше? Примутся ли немцы теперь за нас?»
Вооруженные почти только одними бутылками с зажигательной смесью да ничтожным арсеналом оружия, бойцы гетто отважились противостоять мощи немецкой военной машины. Мы же на «арийской стороне» чувствовали не только восхищение и гордость за них, но и вину за то, что сидели здесь в относительной безопасности, пока они сражались и умирали. Мы должны были быть вместе с ними - среди пожаров и падавших стен.
Уставившись в пылавшее небо Варшавы, мы задавали себе одни и те же вопросы: Почему город не откликнулся на это восстание? И весь мир - почему молчал?
продолжение следует
(*** лирическое отступление
отчет Штропа не единственный документ с фотографиями восстания Варшавского Гетто.
несмотря на то, что полякам было запрещено под страхом смерти даже показываться в окнах, люди фотографирвали.
Человек по имени Лешек Гживачевский сделал несколько фотографий из окна своего дома.
на них немцы ведут пленных евреев на Умшлагплац и горящие дома.
польские пожарные и немцы с арийской стороны
***)