Фрейре, "Педагогика угнетённых": отрывок №1 из Главы I
Продолжаем публикацию отрывков из книги Пауло Фрейре
ПЕДАГОГИКА УГНЕТЁННЫХ
ГЛАВА 1
=======
Проблема гуманизации всегда была центральной проблемой человечества с аксиологической точки зрения, однако сейчас она приобретает характер заботы, которой невозможно пренебречь. Рассмотрение гуманизациии немедленно ведёт к выявлению дегуманизации, не только как онтологической возможности, но как исторической реальности. Когда индивид осознаёт размах дегуманизации, он или она может задаться вопросом, является ли гуманизация вообще возможной, в принципе. В исторических рамках, в конкретных, объективных контекстах и гуманизация и дегуманизация оказываются возможными для личности как незавершенное, осознающее свою незавершенность (_"не целостное, осознающее свою нецелостность?" -- версия перев._)
При этом, несмотря на то, что гуманизация и дегуманизация являются реальными альтернативами, только первая из них составляет призвание людей. Призвание это непрерывно отрицается и, таким образом, ещё больше утверждается за счёт отрицания. Препятствиями ему служат несправедливость, эксплуатация, угнетение и жестокость угнетателей; он утверждается стремлением угнетённых к свободе и справедливости, их борьбой за обретение утраченной человечности.
Дегуманизация, которой отмечены не только те, чья человеческая сущность была украдена, но также и те (хоть и другим путём) кто осуществил эту кражу, представляет собой искажение стремления к вочеловечиванию, полноте человеческого бытия. Это искажение случилось в историческую эпоху; однако оно не является историческим предназначением. В самом деле, допущение дегуманизации как исторического призвания ведёт либо к цинизму или к тотальному отчаянию. Борьба за гуманизацию, за освобождение труда, за преодоление отчуждения, за утверждение мужчин и женщин как личностей становится бессмысленной. Борьба эта возможна лишь потому, что дегуманизация, являясь несомненным историческим фактом, не является роковой предопределённостью, а, напротив, вытекает из несправедливого устройства, который порождает жестокость в угнетателях, а та, в свою очередь, расчеловечивает угнетённых.
Поскольку перед нами искажение полноты человеческого бытия, рано или поздно, недостаток человечности направляет угнетённых против тех, кто сделал их таковыми. Для того, чтобы эта борьба имела смысл, угнетённые не должны в своём стремлении вернуть человечность (что, в сущности, и есть путь её созидания), они не должны в свою очередь становиться угнетателями, скорее наоборот, их задача -- восстановить гуманизм с обеих сторон.
Таково, в этом случае, великое гуманистическое и историческое призвание угнетённых: освободить и себя и своих угнетателей тоже. Угнетатели, те кто подавляет, эксплуатирует, насилует за счёт своей власти, не могут черпать в этой власти силу для освобождения угнетённых и себя самих. Только власть, вытекающая из слабости угнетённых может стать основанием для освобождения и тех и других. Любая попытка "смягчить" власть угнетателя в пользу угнетённого проявляется в форме ложного великодушия; в самом деле, дальше этого никто не заходит. Для того, чтобы сохранить возможность для проявления своей "щедрости", угнетатели должны также поддерживать несправедливость. Несправедливое устройство является постоянным источником для такой "щедрости", процветающей среди смерти, отчаяния и нужды. Поэтому распространители "фальшивого великодушия" впадают в отчаяние при малейшей угрозе её первопричинам.
Истинное великодушие состоит в именно в борьбе за уничтожение причин, которые приводят к развитию фальшивой благотворительности. Фальшивая добродетель связывает напуганных и подавленных, эти "отбросы жизни", не даёт выпрямить их дрожащие руки. Истинное великодушие лежит в борьбе за то, чтобы эти руки -- неважно, индивидов или всех людей -- нужно было тянуть всё реже и в меньшей степени для мольбы, и всё больше для того, чтобы они становились человеческими руками, руками которые трудятся и своим трудом преобразуют мир.
Этот урок и это испытание должно прийти, тем не менее, из среды самих угнетённых и тех, кто по-настоящему солидарен с ними. Отдельные люди и народы путём борьбы за восстановление своей человечности будут стремиться восстановить истинное великодушие. Кто лучше угнетённых подготовлен для понимания жуткого значения угнетающего общества? Кто больше страдает от угнетения чем угнетённые? Кто лучше понимает необходимость освобождения? Они не получат свободы за счёт удачи, но только через практику своего поиска её, через осознание необходимости борьбы за неё. И эта борьба в силу значения, которым наделяют её угнетённые, будет, в самом деле, представлять собой акт любви, противостоящий безлюбию, составляющем сердцевину жестокости угнетателя, и даже безлюбию, рядящемуся в одежды ложной щедрости.
К сожалению, почти всегда, на ранних стадиях борьбы, угнетённые, вместо усилий, направленных на освобождение, оказываются сами на месте угнетателей или "суб-угнетателей". Сама структура их мысли была обусловлена противоречиями конкретной экзистенциальной ситуации, в которой происходило их человеческое оформление. Их идеал в том, чтобы стать людьми, но быть людьми для них-- это быть угнетателями. Такова их модель человечности. Этот феномен проистекает из факта, что угнетённые на каком-то этапе своего экзистенциального опыта принимают отношение "адгезии", соединения с угнетателем. В подобных обстоятельствах они не могут "осмыслить" его достаточно ясно, чтобы объективировать его -- открыть это отношение "вне самих себя". Это не всегда означает, что угнетённые не знают о своём униженном положении. Но их восприятие самих себя в качестве угнетённых повреждено за счёт погружённости в реальность угнетения. На этом уровне их восприятие самих себя как противостоящих угнетателям не означает участия в борьбе за преодоление противоречия; один из полюсов противостояния стремится не к освобождению, а к идентификации с противоположным полюсом.
В этой ситуации угнетённые не видят "нового человека" как личность, рождающуюся в разрешении противоречия, когда угнетение уступает место освобождению. Для них новый человек сам становится угнетателем. Их видение нового человека индивидуалистическое; из-за своей идентификации с угнетателем, они не осознают себя личностями или членами подавляемого класса. Не для получения свободы они хотят аграрной реформы, а за тем, чтобы получить землю и, таким образм, стать землевладельцами -- или, точнее, начальниками над другими работягами. Редкий крестьянин, которой однажды "получает повышение" до надсмотрщика, не становится более жестоким тираном своих бывших товарищей чем сам землевладелец. Это связано с тем, что контекст реальности, то есть угнетение, для крестьянина не изменяется. В этом примере, надсмотрщик, для того чтобы сохранить работу, должен быть не менее жёстким чем владелец земли -- и даже превосходить его. Это иллюстрация к предыдущему утверждению что на начальных стадиях своей борьбы, угнетённые видят свою "модель человека" в угнетателе.
Даже революция, которая преобразует конкретную ситуацию угнетения за счёт освобождения, должна выдержать столкновение с этим феноменом. Многие из угнетённых, кто прямо или косвенно участвует в революции намеревается -- обусловленный мифами старого порядка -- осуществить свою личную революцию. Тень былого угнетателя по-прежнему довлеет над ним.
"Страх свободы" которым поражены угнетённые, страх которые одинаково направляет их на роль угнетателя или привязывает их к роли угнетённого должен быть подвергнут рассмотрению. Одним из базовых элементов отношения между угнетателем и угнетённым является "неписанный закон". Каждое такое предписание представляет собой утверждение выбора одного индивида над другим, что трансформирует сознание адресата так, что оно становится конформным сознанию угнетателя. То есть поведение угнетённого -- это предписанное поведение, следующего направлению, заданному угнетателем.
Угнетённые, овнутрившие образ угнетателя и принявшие его предписания, боятся свободы. Освобождение заставит их извлечь этот образ и заменить его автономией и ответственностью. Свободу получают завоеванием, не дарением. Её поиску нужно следовать непрерывно и ответственно. Свобода -- это не идеал, располагающийся вне человека; и не идея, превращаемая в миф. Она скорее является необходимым условием обретения человеческой целостности.
Для преодоления ситуации угнетения люди должны критически осознать её причины, затем чтобы путём трансформационного действия суметь создать новую ситуацию, такую, которая сделает возможным стремление к большей полноте человечности. Но борьба за более человечное бытие уже началась в подлинной борьбе за изменение ситуации. Несмотря на то, что ситуация угнетения дегуманизирована и расчеловечивающая тотальность влияет на обе стороны противостояния, на угнетателей и на тех, кого они подавляют, последние обязаны за счёт своей удушенной человечности вести борьбу за восполнение человечности обеих сторон; угнетатель, который дегуманизирован сам потому что дегуманизирует других, не способен возглавить эту борьбу.
В свою очередь, угнетённые, которые приняли структуру доминирования, в которую погружены, и смирились с ней, не склонны вести борьбу за освобождение так как не чувствуют готовности выдержать риски, которой она требует. Более того, их борьба за свободу угрожает не только угнетателям, но также и их собственным угнетённым товарищам, которые боятся ещё разрастания репрессий. Когда они открывают в себе тоску по освобождению, они воспринимают её так, что она может превратиться в реальность только когда такая же тоска охватит их товарищей. Но до тех пор, пока главенствует страх перед свободой, они отказываются обращаться к другим, или слушать призывы других и даже позывы своей собственной совести. Они предпочитают стадность истинному товариществу; они предпочитают безопасную конформность своего несвободного существования той творческой общности, которая происходит из свободы и даже одного лишь стремления к ней.
Угнетённые страдают от раздвоенности, заключённой в самой внутренности их существа. Они открывают, что без свободы не могут существовать в подлинном смысле. Тем не менее, мечтая о подлинном существовании, они боятся его. Они одновременно являются самими собой и своими угнетателями, сознание которых они интериоризировали. Конфликт лежит в плоскости выбора быть ли полностью самими собой или быть разделёнными; между извлечением угнетателя из своей натуры или отказа от этого извлечения; между человеческой солидарностью или отчуждением; между следованием предписаниям или муками выбора; между ролью зрителя или актёра; между действием или иллюзией действия, заключённой в действии угнетателя; между словом и молчанием, кастрацией созидательной и воссоздающей силы, человеческой способности изменять мир. Эта трагическая дилемма угнетённых, которую их образование обязано учитывать.
В этой книге представлены некоторые аспекты того, что автор называет педагогией угнетённых, педагогией, которая должна быть выкована "совместно", а не "для" тех, кто угнетён (неважно, индивидов или народов) в непрерывной борьбе за возвращение их человеческой сущности. Эта педагогика делает угнетение и её истоки объектами рефлексии угнетённых и из этой рефлексии рождается необходимая степень вовлечённости в борьбу за освобождение. И в этой борьбе сама педагогия будет создаваться и пересоздаваться.
Центральная проблема такова...
(продолжение следует)
---
При переводе последнего абзаца возникли сомнения, как на самом деле Фрейре назвал свой труд: "педагогия ..." или "педагогика ...". Решение вопроса оставил на потом.
Всегда рад конструктивным комментариям и квалифицированным мнениям.
ПЕДАГОГИКА УГНЕТЁННЫХ
ГЛАВА 1
=======
Проблема гуманизации всегда была центральной проблемой человечества с аксиологической точки зрения, однако сейчас она приобретает характер заботы, которой невозможно пренебречь. Рассмотрение гуманизациии немедленно ведёт к выявлению дегуманизации, не только как онтологической возможности, но как исторической реальности. Когда индивид осознаёт размах дегуманизации, он или она может задаться вопросом, является ли гуманизация вообще возможной, в принципе. В исторических рамках, в конкретных, объективных контекстах и гуманизация и дегуманизация оказываются возможными для личности как незавершенное, осознающее свою незавершенность (_"не целостное, осознающее свою нецелостность?" -- версия перев._)
При этом, несмотря на то, что гуманизация и дегуманизация являются реальными альтернативами, только первая из них составляет призвание людей. Призвание это непрерывно отрицается и, таким образом, ещё больше утверждается за счёт отрицания. Препятствиями ему служат несправедливость, эксплуатация, угнетение и жестокость угнетателей; он утверждается стремлением угнетённых к свободе и справедливости, их борьбой за обретение утраченной человечности.
Дегуманизация, которой отмечены не только те, чья человеческая сущность была украдена, но также и те (хоть и другим путём) кто осуществил эту кражу, представляет собой искажение стремления к вочеловечиванию, полноте человеческого бытия. Это искажение случилось в историческую эпоху; однако оно не является историческим предназначением. В самом деле, допущение дегуманизации как исторического призвания ведёт либо к цинизму или к тотальному отчаянию. Борьба за гуманизацию, за освобождение труда, за преодоление отчуждения, за утверждение мужчин и женщин как личностей становится бессмысленной. Борьба эта возможна лишь потому, что дегуманизация, являясь несомненным историческим фактом, не является роковой предопределённостью, а, напротив, вытекает из несправедливого устройства, который порождает жестокость в угнетателях, а та, в свою очередь, расчеловечивает угнетённых.
Поскольку перед нами искажение полноты человеческого бытия, рано или поздно, недостаток человечности направляет угнетённых против тех, кто сделал их таковыми. Для того, чтобы эта борьба имела смысл, угнетённые не должны в своём стремлении вернуть человечность (что, в сущности, и есть путь её созидания), они не должны в свою очередь становиться угнетателями, скорее наоборот, их задача -- восстановить гуманизм с обеих сторон.
Таково, в этом случае, великое гуманистическое и историческое призвание угнетённых: освободить и себя и своих угнетателей тоже. Угнетатели, те кто подавляет, эксплуатирует, насилует за счёт своей власти, не могут черпать в этой власти силу для освобождения угнетённых и себя самих. Только власть, вытекающая из слабости угнетённых может стать основанием для освобождения и тех и других. Любая попытка "смягчить" власть угнетателя в пользу угнетённого проявляется в форме ложного великодушия; в самом деле, дальше этого никто не заходит. Для того, чтобы сохранить возможность для проявления своей "щедрости", угнетатели должны также поддерживать несправедливость. Несправедливое устройство является постоянным источником для такой "щедрости", процветающей среди смерти, отчаяния и нужды. Поэтому распространители "фальшивого великодушия" впадают в отчаяние при малейшей угрозе её первопричинам.
Истинное великодушие состоит в именно в борьбе за уничтожение причин, которые приводят к развитию фальшивой благотворительности. Фальшивая добродетель связывает напуганных и подавленных, эти "отбросы жизни", не даёт выпрямить их дрожащие руки. Истинное великодушие лежит в борьбе за то, чтобы эти руки -- неважно, индивидов или всех людей -- нужно было тянуть всё реже и в меньшей степени для мольбы, и всё больше для того, чтобы они становились человеческими руками, руками которые трудятся и своим трудом преобразуют мир.
Этот урок и это испытание должно прийти, тем не менее, из среды самих угнетённых и тех, кто по-настоящему солидарен с ними. Отдельные люди и народы путём борьбы за восстановление своей человечности будут стремиться восстановить истинное великодушие. Кто лучше угнетённых подготовлен для понимания жуткого значения угнетающего общества? Кто больше страдает от угнетения чем угнетённые? Кто лучше понимает необходимость освобождения? Они не получат свободы за счёт удачи, но только через практику своего поиска её, через осознание необходимости борьбы за неё. И эта борьба в силу значения, которым наделяют её угнетённые, будет, в самом деле, представлять собой акт любви, противостоящий безлюбию, составляющем сердцевину жестокости угнетателя, и даже безлюбию, рядящемуся в одежды ложной щедрости.
К сожалению, почти всегда, на ранних стадиях борьбы, угнетённые, вместо усилий, направленных на освобождение, оказываются сами на месте угнетателей или "суб-угнетателей". Сама структура их мысли была обусловлена противоречиями конкретной экзистенциальной ситуации, в которой происходило их человеческое оформление. Их идеал в том, чтобы стать людьми, но быть людьми для них-- это быть угнетателями. Такова их модель человечности. Этот феномен проистекает из факта, что угнетённые на каком-то этапе своего экзистенциального опыта принимают отношение "адгезии", соединения с угнетателем. В подобных обстоятельствах они не могут "осмыслить" его достаточно ясно, чтобы объективировать его -- открыть это отношение "вне самих себя". Это не всегда означает, что угнетённые не знают о своём униженном положении. Но их восприятие самих себя в качестве угнетённых повреждено за счёт погружённости в реальность угнетения. На этом уровне их восприятие самих себя как противостоящих угнетателям не означает участия в борьбе за преодоление противоречия; один из полюсов противостояния стремится не к освобождению, а к идентификации с противоположным полюсом.
В этой ситуации угнетённые не видят "нового человека" как личность, рождающуюся в разрешении противоречия, когда угнетение уступает место освобождению. Для них новый человек сам становится угнетателем. Их видение нового человека индивидуалистическое; из-за своей идентификации с угнетателем, они не осознают себя личностями или членами подавляемого класса. Не для получения свободы они хотят аграрной реформы, а за тем, чтобы получить землю и, таким образм, стать землевладельцами -- или, точнее, начальниками над другими работягами. Редкий крестьянин, которой однажды "получает повышение" до надсмотрщика, не становится более жестоким тираном своих бывших товарищей чем сам землевладелец. Это связано с тем, что контекст реальности, то есть угнетение, для крестьянина не изменяется. В этом примере, надсмотрщик, для того чтобы сохранить работу, должен быть не менее жёстким чем владелец земли -- и даже превосходить его. Это иллюстрация к предыдущему утверждению что на начальных стадиях своей борьбы, угнетённые видят свою "модель человека" в угнетателе.
Даже революция, которая преобразует конкретную ситуацию угнетения за счёт освобождения, должна выдержать столкновение с этим феноменом. Многие из угнетённых, кто прямо или косвенно участвует в революции намеревается -- обусловленный мифами старого порядка -- осуществить свою личную революцию. Тень былого угнетателя по-прежнему довлеет над ним.
"Страх свободы" которым поражены угнетённые, страх которые одинаково направляет их на роль угнетателя или привязывает их к роли угнетённого должен быть подвергнут рассмотрению. Одним из базовых элементов отношения между угнетателем и угнетённым является "неписанный закон". Каждое такое предписание представляет собой утверждение выбора одного индивида над другим, что трансформирует сознание адресата так, что оно становится конформным сознанию угнетателя. То есть поведение угнетённого -- это предписанное поведение, следующего направлению, заданному угнетателем.
Угнетённые, овнутрившие образ угнетателя и принявшие его предписания, боятся свободы. Освобождение заставит их извлечь этот образ и заменить его автономией и ответственностью. Свободу получают завоеванием, не дарением. Её поиску нужно следовать непрерывно и ответственно. Свобода -- это не идеал, располагающийся вне человека; и не идея, превращаемая в миф. Она скорее является необходимым условием обретения человеческой целостности.
Для преодоления ситуации угнетения люди должны критически осознать её причины, затем чтобы путём трансформационного действия суметь создать новую ситуацию, такую, которая сделает возможным стремление к большей полноте человечности. Но борьба за более человечное бытие уже началась в подлинной борьбе за изменение ситуации. Несмотря на то, что ситуация угнетения дегуманизирована и расчеловечивающая тотальность влияет на обе стороны противостояния, на угнетателей и на тех, кого они подавляют, последние обязаны за счёт своей удушенной человечности вести борьбу за восполнение человечности обеих сторон; угнетатель, который дегуманизирован сам потому что дегуманизирует других, не способен возглавить эту борьбу.
В свою очередь, угнетённые, которые приняли структуру доминирования, в которую погружены, и смирились с ней, не склонны вести борьбу за освобождение так как не чувствуют готовности выдержать риски, которой она требует. Более того, их борьба за свободу угрожает не только угнетателям, но также и их собственным угнетённым товарищам, которые боятся ещё разрастания репрессий. Когда они открывают в себе тоску по освобождению, они воспринимают её так, что она может превратиться в реальность только когда такая же тоска охватит их товарищей. Но до тех пор, пока главенствует страх перед свободой, они отказываются обращаться к другим, или слушать призывы других и даже позывы своей собственной совести. Они предпочитают стадность истинному товариществу; они предпочитают безопасную конформность своего несвободного существования той творческой общности, которая происходит из свободы и даже одного лишь стремления к ней.
Угнетённые страдают от раздвоенности, заключённой в самой внутренности их существа. Они открывают, что без свободы не могут существовать в подлинном смысле. Тем не менее, мечтая о подлинном существовании, они боятся его. Они одновременно являются самими собой и своими угнетателями, сознание которых они интериоризировали. Конфликт лежит в плоскости выбора быть ли полностью самими собой или быть разделёнными; между извлечением угнетателя из своей натуры или отказа от этого извлечения; между человеческой солидарностью или отчуждением; между следованием предписаниям или муками выбора; между ролью зрителя или актёра; между действием или иллюзией действия, заключённой в действии угнетателя; между словом и молчанием, кастрацией созидательной и воссоздающей силы, человеческой способности изменять мир. Эта трагическая дилемма угнетённых, которую их образование обязано учитывать.
В этой книге представлены некоторые аспекты того, что автор называет педагогией угнетённых, педагогией, которая должна быть выкована "совместно", а не "для" тех, кто угнетён (неважно, индивидов или народов) в непрерывной борьбе за возвращение их человеческой сущности. Эта педагогика делает угнетение и её истоки объектами рефлексии угнетённых и из этой рефлексии рождается необходимая степень вовлечённости в борьбу за освобождение. И в этой борьбе сама педагогия будет создаваться и пересоздаваться.
Центральная проблема такова...
(продолжение следует)
---
При переводе последнего абзаца возникли сомнения, как на самом деле Фрейре назвал свой труд: "педагогия ..." или "педагогика ...". Решение вопроса оставил на потом.
Всегда рад конструктивным комментариям и квалифицированным мнениям.