Михаил Елизаров БЕРЛИН-ТРИП (рассказ) // "Weekends.Travel", 18 февраля 2012 года
БЕРЛИН-ТРИП
Если это уже был «трип», то начинался он желчным многословием.
― А вот я не люблю Берлин, хотя обычно всюду говорю, что город хороший, лицемерю, как всякий человек старше тридцати, потому что всерьез его нельзя любить, Берлин, в нем нет ничего, что поражает воображение, вот в Кельне хотя бы кельнский собор, который похож на Бэтмена, а в Берлине нет кельнского собора, а есть мудацкая телефункен на Александерплатц, она похожа на чупа-чупс, и поэтому я лгу, словно герой «Служебного романа»: ― Вы красавица, Людмила Прокофьевна…
Точно пьяный к радиоприемнику, я приебался к серенькой, на троечку, девушке Асе из Читы (Чита ― это если ты стоишь перед картой Родины и тянешься вправо всей длиной руки ― вот там Чита, а в ней когда-то жила так себе Ася). Она сообщила, что последние пять лет учится в Петербурге, а теперь тут в гостях, и просто влюблена в Берлин.
Я впал в то состояние ума, когда речь превращается в течь:
― Любовь к Берлину ― это заговор или, точнее, сговор обманутых дольщиков, желающих затащить в свою секту побольше людей, которым, дескать, понравился Берлин, хотя нет на свете ни одного города, который стоило бы любить, но Петербург точно любят, а про Берлин притворяются, и девушке, выросшей в Чите, не за что любить Берлин, и я знаю двух любителей Берлина, они феерические, отпетые гандоны, вот им Берлин нравится, и я знаком с одним очень достойным человеком, которому Берлин отвратителен, поэтому если тебе кто-то говорит, что ему хорошо в Берлине, значит он лжет либо купил квартирку на Савиньиплатц, потому что Берлин ― это Лондон для московских мидлов, и мы же не гандоны в конце-то концов, не мидлы, чтоб нам Берлин нравился?..
В однокомнатной квартире на Хиддензеештрассе я съел печенье. На вкус оно было как обычное овсяное. Вначале преломил его, сжевал свою половинку, запил пивом «Штернбург» ― самым дешевым, пролетарским, пятьдесят центов бутылка.
Затем я прожил полчасика и сказал безнадежно: ― Не берет, Вить…
Хозяин печенья по имени Витя снова достал коробку: ― Ты просто крупный. Сколько в тебе ― сто килограммов? Больше?
Харьковских времен друг Леха называл травяного, как Уитмен, кудрявенького тощего Витю ― «рукколой».
Я съел вторую половинку, а потом еще половинку. И еще одно целое печенье ― стащил из коробки, потому что проголодался.
Читинская повстречалась нам на лужайке перед планетарием, что на Пренцлауэраллее. Мы вышли пройтись. Думали сначала в Мауэр-парк, но выбрали ближний отдых, перешли через дорогу. Там Витя и увидел своих знакомых ― они выгуливали приезжую из Читы.
― Тогда почему вы здесь в Берлине живете, если вы его так не любите! ― рассердилась Ася.
― А я здесь и не живу! ― парировал я, взгромоздился на велосипед и покатил домой на Петерсбургерштрассе ― обедать.
И я соврал Асе, тогда я еще жил в Берлине.
Дома, лязгая от голода зубами, я затолкал в электрическую духовку мерзлую пиццу. Через минуту запахло ладаном. Мне хватило ума сообразить, что я не вынул пиццу из полиэтилена. Я стащил вилкой морщинистую в оплавленных язвах упаковку, сунул обратно пиццу, заново установил таймер и сел смотреть «Ведьму из Блэр».
Вскоре я понял, что не слежу за фильмом, а бездумно грежу на его дерганой поверхности: «Вот, у нас камера, и мы едем снимать про ведьму… Здесь много детских могил…»
Неожиданный, отозвался таймер, и я вздернулся от его резкого дребезга. Пицца с виду была готова, хотя когда я коснулся еды осторожным ртом, то не почувствовал температуры. Она будто не прогрелась, пицца, и румяные медали салями были пресными на вкус. Я дошел зубами до коржа, ощутил деснами совершенно сырое тесто.
Собрался отнести четвертованную ножом пиццу на кухню, чтоб довести до готовности, но прежде по телу прошли теплые вкрадчивые судороги. «Началось» ― с удовольствием подумал я. Но это было последнее ощущения удовольствия.
Мелко содрогался, пульсировал живот. Вдруг показалось, что к губе прилип навязчивый кусочек сырого теста. Я попытался его снять, но пальцы потеряли всякое родство со мной, словно я отсидел их. Чужая рука пощупала губу. Да и самой губы уже не было ― вместо нее торчал какой-то пористый мягкий нарост.
Я постарался сосредоточиться на мельтешащих событиях фильма ― не тут-то было. Сырое тесто, поразившее своими спорами ротовую полость, как разумная зараза расползалось по всему лицу ― его словно затянуло гипсовой смертной маской.
Кольнул первый испуг. На хер «Ведьму»! Я решительно закрыл ноутбук и взялся руками за окаменевшее лицо. В этот же момент откуда-то со стороны налетело «одеяло» ― некая темная распростертая масса. Она пронеслась над головой и пропала.
Чтобы не поддаться страху я заговорил вслух. Тесто уже протекло в гортань, поразило связки и бронхи, поэтому голос прозвучавший в комнате был не вполне моим, рыхлым, дырявым.
― Спокойно, это всего лишь приход, ― произнес я. ― Ничего страшного…
― Уверен? ― неожиданно отозвался в голове внутренний Симург. ― А по-моему все очень даже страшно. С мексиканскими грибами ведь такого не было?
Где-то полгода назад мы на троих купили. Дуфт-киссен, «ароматическая подушечка» ― так называлась эта зашитая в матерчатый пакетик отрава в магазинчике, торговавшем стеклянными трубками, кальянами и прочими джанки-аксессуарами.
Каждому досталось по одному сушеному грибочку. Накатил телесный мелкий озноб и изображение переливалось неоном и ртутью, из всякого узора рождался и кружил калейдоскоп. Всей забавы часа на три. Но страшно не было ― скорее, странно и весело…
― И кроме того, вы грибы употребили втроем. В компании. Полное соблюдение техники безопасности. А сейчас никого рядом…
По животу прошла крупнокалиберная дрожь, похожая на барабанную дробь эшафота.
― Еще вопрос: сколько половинок печенья скушал сам Витя? Помнишь?
― Одну половинку…
― Отлично. Значит прожженный наркоман Витя берет себе одну половинку. А ты сколько? Пять половинок? Знаешь что это означает?..
― Что?..
― Ты передознулся! А-а-а-а! ― внутренний Симург взвился паническим криком. ― Вот что! И еще не известно, что именно было в этом печенье?! Может просто химия! Яд! Ты ж сейчас умрешь! Дошло наконец-то!? А-а-а-а!..
Я подскочил со стула, тут же налетело «одеяло». Затрепетало, захлопало паническими петушиными крылами сердце.
Только б инфаркта не было…
Словно подслушав мои мысли, сердце сразу же раздулось. В груди шмыгнула мучительная острая игла, сердце лопнуло и потекло…
― Инфаркт! ― заорал Симург.
Меня сотряс ужас непоправимого. Что бывает при инфаркте? Паралич?
В тот же миг, как по заказу, тесто вязкими бинтами спеленало туловище.
― Паралич! ― воплем откомментировал Симург.
― Что делать?! ― закричал я. ― Помоги!
― Не знаю, не знаю! ― скулил Симург. ― Звони срочно Вите! Может он подскажет? Накормил, пусть спасает! Как ты мог?! ― убивался. ― Такой молодой! Умрет на полу!..
Парализованной рукой я выхватил из кармана мобильник. Жуть мутила зрение, я лихорадочно выискивал в телефоне Витин номер. Всякий раз, когда я проскальзывал пальцем мимо имени, Симург всхлипывал от отчаяния: ― Не звони Вите! Лучше сразу в «скорую»! Может, еще успеют спасти!
Витин телефон оказался выключен.
― Он тоже передознулся и умер! ― надрывался, подвывал Симург. ― У-у-у-умир-р-раем!..
― Не ори! А если проблеваться?! Вдруг, еще не поздно?!
― Поздно, поздно! Все всосалось в кровь! Звони в «скорую»! Только доползи в коридор и открой дверь, чтоб санитары могли зайти!
Заиграл мобильник. Это Витя! Слава Богу!
Но звонил друг Леха. Видимо, вместо Вити я набирал его.
― Срочно приезжай, братан! ― я старался говорить спокойно и мужественно, хотя проклятый Симург в это время нашептывал плаксивые слова, что-то вроде: «Леша, умоляю, ради всего святого…»
― Я у Вити был и печенья с гашишем сожрал. Кажется, отравился…
― Не ссы. Просто чаю выпей сладкого, с медом…..
― Ради всего святого! ― суфлировал Симург. ― Христом Богом!..
― Братуха, мне совсем не хорошо. Что-то с сердцем…
― Я вообще-то Гамбурге у Мариолы… Ты, главное, не нервничай, успокойся…
У-у-у-мир-р-р-аю! У-у-у-моляю!
― А может вызвать «скорую»?! Время же идет! Я Вите звонил, он не отвечает! Возможно, ему тоже помощь нужна…
― Не надо никого вызывать. Еще ни один человек не умер от печенья. Тебе это все кажется. Ты вот что, если страшно, лучше поезжай к кому-нибудь… Нет Вити, дуй к Шольцу… У него стаж побольше Витиного будет.
Я вихрем промчался по комнате, опрокидывая стулья, расшвыривая вещи. Где записная книжка?!
― Быстрее, быстрее! Господи-и-и! ― подгонял Симург. ― Почему ты ничего не кладешь на место?! Сейчас, когда каждая секунда на счету!..
Нашлась! Но беда была в том, что я записывал телефоны подряд ― познакомился с человеком, занес в книжку. И как теперь его отыскать, спасительного Шольца?
Симург разразился отвратительными, взахлеб, рыданиями: ― Срочно, пока еще держат ноги, беги улицу! Если там потеряешь сознание, то тебя подберут, отправят в больницу!
Я искал номер. Листал. Буквы и цифры путались. Рядом содрогался Симург и не давал сосредоточиться, молил: ― Открой дверь входную! Покричи в окно! Постучи соседям!
Закололо в голове. Интересно, а от гашиша может быть инсульт?
Я почувствовал, как лопается в мозгу сосуд, и горячая кровь заливает полушария.
― Инсульт! ― прокричал Симург. ― Доигрался!
Но тут отыскался Шольц. Номер получилось набрать с пятого раза, пальцы давили мимо кнопок.
― Здорово, это Елизаров. Ты сейчас дома?
― Ну, ты же на домашний звонишь, а я отвечаю. Значит, дома…
― Тут такое дело, я обожрался у Вити печенья. Можно я к тебе приеду, мне одному нехорошо…
Шольц похмыкал: ― Ну, приезжай, конечно. Адрес помнишь?
Превозмогая инфаркт, инсульт и паралич, я сбежал вниз, к велосипеду.
― Какой Шольц! ― вопил, цеплялся за ноги Симург. ― Тебе надо в госпиталь Фридрихсхайн! Это за углом! Ради всего святого!
― Иди на хуй! Заткнись! ― послал я чертова паникера Симурга.
Он тихо, по-стариковски, заплакал: ― Мать пожалей!..
Я гнал велосипед к Шольцу. Наверх по Данцигерштрассе, потом повернуть на Грайфсвальдер к парку имени Эрнста Тельмана. И где-то там среди неведомых дорожек стоят башни-близнецы, две двадцатичетырех ― или не помню сколько ― этажки. В одной из них ― только в какой?! ― обитает Шольц.
― А! А! Тормози! Ты забыл дома мобилу! Все пропало! ― вспомнил на полдороге Симург. ― Как ты позвонишь Шольцу, если что?! Давай обратно! В больницу!
― Покричу ему! Он услышит!
― А голос хоть есть? ― сомневался Симург. ― Проверь…
Со стороны это выглядело, наверное, так: несется всклокоченный небритый человек: ― Шольц! Шольц! Шольц!
А ведь так и недолго голос сорвать ― я подумал, и в ту же секунду остался без голоса. Из горла вылетал то ли свист, то ли фальцет.
― Теперь все кончено! ― в который раз отчаялся Симург. ― Вон мужик идет, у него сострадательное лицо, крикни ему: «Хильфе!»…
Я слез с велосипеда, потому что к каменному Тельману вели ступени. Следом плелся и канючил Симург.
― Ну, хорошо, не инсульт, не паралич. Но ты на руки свои посмотри. Они ж синие. Ты задыхаешься?
Я задумался об этом и немедленно задохнулся. Воздуха не стало. Я резко потянул горлом пустоту ― раз, другой…
― Спасите! ― взвыл Симург. ― Задыхаюсь!
Я закричал. Утраченный недавно голос сразу же вернулся ко мне.
― Я больше никогда не буду жрать эту дрянь! Клянусь!
― Верю! ― всхлипывал Симург. ― А знаешь, почему не будешь?..
― Почему?
― Мертвые не едят!..
Я вскочил в седло. Мне показалось, что безвоздушное пространство должно прекратиться за поворотом. Я вырулил прямо к подъезду первой башни.
Кинулся к панели с фамилиями жильцов. В глазах зарябило. В гигантском доме, как в улье, добрая тысяча людей. Не обычный взвод из двадцати жильцов, а целый полк. Я никогда не найду среди них Шольца. Дыхания по прежнему не было.
― Все кончено, ― прошептал Симург. ― Я ведь предупреждал… Такой молодой… Такой талантливый…
Я летел пальцем по табличкам. Как-то с размаху нашел! Вдавил кнопку звонка…
Из мембраны домофона отозвался Шольц: ― Добрался? ― затрещал, открываясь, замок, я потянул дверь. ― Поднимайся, семнадцатый этаж…
― У нас нет никаких сил, ― залился девичьими слезами Симург. ― Нет сил…
Безвольная свинцовая слабость гирями повисла на теле: ― Шольц, плиз, я сам не доберусь…
― Ладно, жди…
Я ждал, придерживая дверь, а Шольц все не шел.
Молчавший до того Симург, оборвал рыдания: ― А ты хоть дома не перепутал? Они же одинаковые. Что если Шольц живет в другой башне? Он оттуда вышел! Уже давно! А тебя не нашел! Потому что ты, как дурак, стоишь тут!..
Я озадачился и задышал ― легочный приступ тоже оказался мерзкой обманкой…
Но вдруг реально Шольц спустился из второй башни? Надо бы проверить…
― Дверь только не бросай, ― подсказал Симург. ― А то захлопнется! Заебемся снова звонок искать…
Я как можно шире ее распахнул, медленную дверь. И побежал прочь от крыльца, чтоб глянуть ― не ищет ли меня Шольц возле соседнего «близнеца». Потом бегом назад, чтобы не дать двери защелкнуться…
Погубленный печеньем разум отказался от всякой логики ― если я дозвонился Шольцу по домофону, то уж наверное, он выйдет из этого же подъезда…
Я все открывал настежь дверь, потом мчался во двор ― пару секунд выглядывал Шольца, и спешил на крыльцо…
Спустился Шольц, в шортах и тапочках. Он был чем-то похож на «рукколу» Витю, только в лице его преобладали лукавые монголоидные черты.
Истерик и провокатор Симург почему-то застеснялся Шольца: ― Ты скажи ему, что если вдруг упадешь в обморок, чтобы он «скорую» вызвал, ― вяло посоветовал Симург. И куда-то подевался…
― Отпустило, что ли? ― понял Шольц.
Наваждение кончилось ― все разом, как если бы близорукий надел очки и увидел. Или было темно, и включили свет. Щелчком прекратилось. Я лишь почувствовал, что покрылся липким, густым, как солидол, потом.
― Отпустило…
― Ну, пошли тогда чаю попьем, ― предложил Шольц.
Из высотного окна Шольца открывалась замечательная панорама. Город напоминал добросовестный музейный макет ― со спичечными домами, с трамвайными путями и электропроводами. Глядя на башню Александерплатц, я понял, что она вовсе не чупа-чупс, а пронзенный спицей мяч для гольфа.
В теплое закатное небо будто подбросили марганцовки, оно истекало химическим багрянцем. Где-то на дне, чуть повыше картонных деревьев кувыркались крошечные летучие мыши, похожие на крупицы.
― Это не Симург, ― сказал Шольц. ― И не внутреннее Я. Это гашиш с тобой говорил. Просто ты ему не понравился, и он тебя пугал…
Я соглашался. В конце концов Шольц имел полное право изображать из себя дона Хуана.
― Кстати… Я не стал бы называть это «трипом». Собственно, «трипа» у тебя и не было…
― А что же?
― Так… ― он улыбнулся. ― Обычная «шуга»…
Спустя час я засобирался домой. Велосипед, который я оставил непристегнутым у подъезда, оказался на месте ― чудесным образом его не тронули вездесущие берлинские тати.
Монотонное вращение педалей оживило поэтическую железу. Помню, в дороге родилось четверостишие, перепев раннего Высоцкого:
Мой первый трип был мексиканский гриб,
Второй мой трип ― печение с гашишем.
Ребята напишите мне письмо!
― Не бзди, братуха, завтра же напишем!..
.