Дмитрий Быков // «Дилетант», №1, январь 2022 года

[jewsejka]

«В каждом заборе должна быть дырка» ©


Генри Дарджер

1

Пишу я это в Чикаго, где Дарджер (а никто до сих пор не знает, как правильно,- Даргер или Дарджер, потому что никто к нему по фамилии не обращался) прожил всю жизнь, с незначительными отлучками. 81 год страданий, одиночества и комплексов, сублимированных в 25.000 страниц двух его фантастических романов. Есть люди, которые читали их целиком. В Чикаго, где когда-то Дарджеру было так одиноко, есть теперь размещающийся в трёх комнатках мемориальный центр его имени. Одну из комнаток занимает полная, хотя и чуть уменьшенная, реконструкция его меблирашки, в которой он, старейший жилец, просуществовал полвека, ведя дневник наблюдений за погодой и коллекционируя пузырьки от пилюль, их нашлось у него несколько сотен. Он также писал свою автобиографию, хранил множество журналов, вырезал из них картинки и делал коллажи. Он также рисовал акварельные иллюстрации к своим книгам, они стоят теперь от тысячи долларов на виртуальных аукционах и неуклонно дорожают.

Мы как-то поспорили с моим другом и соавтором Максимом Чертановым (он же Маша Кузнецова, но Машу никто не знает, кроме близких, а Чертанов - знаменитый писатель, у него порядка двадцати бестселлеров): судьба Дарджера трагична или триумфальна? Понятно, что одно другому не мешает, но чего больше? Я считаю, что даже на фоне XX века, в котором кровавых зверств зашкаливающе много, его жизнь исключительно печальна; печальней, чем у Андрея Платонова, у Шаламова даже, хотя последние их годы чем-то схожи. А Чертанов говорит: нет, это судьба победителя, и не только посмертно. Он сумел из своих обстоятельств сделать символ, и не зря теперь безумцы всего мира выставляются в музее его имени, и значки с его изображением, перерисованным с единственной сохранившейся фотографии, носят гордые аутсайдеры, представители маргинального искусства. Он победил, потому что написал своё, пусть даже это своё никто не читает, кроме специалистов. Судить, короче, вам.

Что мы о нём знаем достоверно? Немногим больше, чем соседи по этой меблирашке. Чикаго вообще город суровый, ветреный, режущий, ледяной, хотя и красивый добротной американской красотой рубежа XIX-XX веков, когда он развивался чуть ли не быстрей всей остальной Америки. Он знаменит бойнями, на которых забивали скот, и бойнями, которые устраивала мафия, битком набит бандитьём, коммерсантами и прочими инициативными людьми. Человеку здесь одиноко, особенно вечером, если ему, конечно, некуда пойти. Огромному большинству людей пойти некуда. Если бы Генри Дарджер написал свои книги об этом, они стали бы бестселлерами. Но он писал не об этом, а об огромной вымышленной планете, где девочки - сёстры Вивиан - подняли восстание против рабовладельцев, использующих детский труд.

Он родился 12 апреля 1892 года, дом сохранился (350 W. 24th Street), до него у родителей было двое детей, судьбы которых неизвестны. Отец - тоже Генри, моряк на пенсии, инвалид, мать - Роза, домохозяйка, она умерла четыре года спустя, рожая младшую сестру Дарджера. В школу Генри Дарджера приняли сразу в третий класс по причине выдающегося интеллекта, но когда ему было девять, отец впал в полную беспомощность и попал в дом престарелых, где прожил ещё восемь лет; младшую сестру отдали на удочерение, и след её потерялся, а Генри попал в католический приют Богородицы, откуда его за плохое поведение перевели в приют для умственно отсталых. Никаким умственно отсталым он, разумеется, не был, но это была такая репрессивная мера, нередко применяемая и в наше время, только уже не в Штатах: у него было пристрастие к мастурбации, за которое он и поплатился. Кому там было разбираться с его психологическими травмами и высоким интеллектом? Ещё он издавал всякие непонятные звуки и делал неконтролируемые движения, иногда среди урока,- скорей всего, у него был синдром Туретта или целый набор обсессий, но это уже догадки позднейших исследователей. Кроме того, он много выдумывал про себя, создавал целый биографический миф, и это пошло по разряду вранья, вызывало насмешки одноклассников и репрессии учителей, и всё это привело к перемещению в школу для дураков, где ему стало вовсе уж невыносимо. Детей там привлекали к разнообразному тяжёлому труду и жестоко наказывали. Он сбежал, его вернули, год спустя удрал снова - на этот раз удачно - и прибежал к своей крёстной матери, которая сумела его пристроить уборщиком в католический госпиталь, на каковой должности он и проработал до 1963 года, пока не вышел на пенсию. Все остальные события в его жизни были воображаемыми. А, нет, было ещё два. Во время Первой мировой его ненадолго призвали в армию, но вскоре он вернулся в Чикаго. Больше никуда не отлучался. И у него был единственный друг в приюте, Уильям Шлёдер, с которым они поклялись всю жизнь защищать детей от эксплуатации и насилия, но ничего сделать не могли, потому что до них никому не было дела. Шлёдер покинул Чикаго в тридцатые, но до самой его смерти в 1959 году они с Дарджером состояли в переписке.

В 1913 году он наблюдал разрушительный торнадо - на Пасху - и описал его в последнем своём романе, сравнительно кратком, всего на четыре тысячи страниц. Он называется «Сладкий пирог».

Был ещё один эпизод, самый двусмысленный. В Чикаго, в семье австро-венгерских эмигрантов Парубеков, 40-летней домохозяйки Каролины и 42-летнего маляра Франтишка, росла пятилетняя дочь Илей (Элишка), то ли восьмой, то ли девятый ребёнок в семье. Поскольку католики Парубеки в Штатах перестали посещать церковь, хотя и сохранили веру, церковных записей о точном количестве детей и датах их рождения нет. 8 апреля 1911 года Илей отпросилась у матери пойти к тётке, но до тётки не дошла; на следующее утро Франтишек обратился в полицию. Тут же возник слух, что девочку похитили цыгане - легенда о похищениях детей цыганами так же всемирна и живуча, как кровавый навет. Как тут не вспомнить о законе парных случаев: ровно за месяц до этого, 11 марта 1911 года, был убит Андрюша Ющинский, убийство которого немедленно было интерпретировано «Союзом русского народа» как ритуальное, и началось потрясшее всю Россию «дело Бейлиса». Тут же дети вспомнили, что видели Илей, якобы отбивающуюся, в руках у двух женщин - наверняка цыганок,- а потом вспомнили, что она разговаривала на улице с незнакомцем, тоже явно цыганом, кем ещё мог быть незнакомец? Как раз неподалёку от того района в Чикаго, где жили Парубеки, видели фургон бродячих цыган, и такой фургон немедленно задержали уже в 50 милях от Чикаго, и в нём обнаружили девочку-блондинку, но вот беда, девочка оказалась цыганкой, бывает. Как и в случае Бейлиса, выплеснулось самое пещерное мракобесие: отец Илей обратился к ясновидящему, тот сказал, что девочка в Висконсине, стали обыскивать всех цыган Висконсина, а 11-летняя Лилиан Вульф рассказала, что её за четыре года до этого тоже похищали цыгане и заставляли просить милостыню, но она сбежала с помощью встречного фермера и готова рассказать все подробности. Девочка попала в газеты, а один из искателей-добровольцев вспомнил, что в Висконсине живёт Элайджа Джордж, которого называют цыганским королём, но притянутый к ответу Элайджа Джордж ничего полезного сообщить не мог и был отпущен. 9 мая 1911 года тело Илей выловили из чикагского дренажного канала, отец её поначалу не опознал, но мать сказала: «Да, это Илей; слава Богу, девочка моя, что ты не у цыган». Реакция странная, но в шоке и не такое говорят. Поскольку девочку искали всем городом и окрестностями, на её похоронах было около трёх тысяч человек, ход поисков подробно освещался в газетах, фотографию Илей печатали на первых полосах - странная и страшная фотография, надо сказать: ничего ангельского, испуганное, как бы инопланетное лицо.

Убийцу так и не нашли. Никаких следов насилия на теле не было, и полиция предположила, что Илей задушили (изнасилована она не была, одежда не повреждена). Генри Дарджер, который в это время уже работал санитаром и снимал комнату в меблирашке, следил за расследованием, а фотография Илей Парубек стала его фетишем. Однажды он её потерял - и решил, что его ограбил сосед по пансиону; этого соседа он возненавидел (точней, ненавидел и раньше, но тут прямо-таки уверился в его злонамеренности. Пропало не только фото, но и что-то ещё из его богатств - подобранные на улице игрушки, какие-то пузырьки...). Разумеется, никакой сосед его не грабил, но Дарджеру надо было кого-то винить в своих бедах. Он молился, чтобы фотография вернулась (часто посещал мессу в соборе, вообще был ревностным католиком). А вскоре начал сочинять роман - Илей Парубек стала прототипом Анни Аронбург, отважной девочки, поднявшей восстание против угнетателей и замученной ими в результате жестоких пыток. Пытки описаны с обычным для Дарджера тщанием. Тогда и возникла версия, что Дарджер сам мог быть каким-то образом причастен к её убийству. В пользу невиновности Дарджера говорит то, что маньяк обычно не может остановиться после первого убийства - а никаких аналогичных нераскрытых случаев в Чикаго не было, и жизнь его всегда была на виду у соседей, и ничего маньяческого в его поведении не было. Между тем психиатр Макгрегор сделал собственный вывод по рукописям и биографии Дарджера: «Психологически он был несомненный серийный убийца». То есть социальный аутизм и фиксация на пытках и насилии налицо, но иногда подобные импульсы удаётся подавлять - если, например, так же маниакально писать обо всём, что маньяку представляется. Допускаю, что Дарджер, человек слабый и запуганный, выбрал такой способ сублимации обуревавших его желаний - описывая пытки, казни и массовые убийства на тысячах страниц своего романа «История сестёр Вивиан, известная как Царство несбыточного, гландеко-ангелинианская война, вызванная восстанием детей против рабства» (1911 - конец 1930-х, 15.145 страниц).

2

Наверное, несколько десятков человек прочли эти десятки тысяч страниц; во всяком случае, книги с подробным анализом романов Дарджера выходят ежегодно, а микрофильмы запрашиваются в музее, и вот буквально вчера я видел в киоске этого же музея книгу об особенностях трактовки детства в его прозе, богато иллюстрированная монография, хоть и крошечным тиражом и по дикой, почти стодолларовой цене; но специалисты покупают. Вообще же, как справедливо указано в статье о Дарджере в лондонской энциклопедии 1999 года «Современные художники», единственным читателем и полновластным хозяином мира, описанного Дарджером, был он сам, и если никто не читал его книг, то это и правильно: он же их писал не для других. В каком-то смысле это было идеально чистое творчество - для себя единого, для обуздания собственных маний.

Источники стиля Дарджера - Библия, которую он читал регулярно, детские приключенческие книжки самого низкого разбора и история Гражданской войны в Америке; во всяком случае, тема его романа - борьба против рабства, только не негритянского, а детского. Вероятно, эта тема интересовала его в самом деле, потому что бесправия он в детстве навидался и натерпелся. Что же до сублимации, так ведь и Пазолини, снимая антифашистское по авторскому определению «Сало», недвусмысленно наслаждался. Это как Толстой сказал о купринской «Яме»: он якобы осуждает, но, описывая, сладострастничает, и от человека со вкусом скрыть этого нельзя. Лучше описывать, чем делать, правда же?

Что касается художественной ценности сочинений Дарджера, тут мнения расходятся. Действие происходит на огромной планете, по сравнению с которой наша Земля так же мала, как по сравнению с Землёй Луна. Там есть страна христианская, Аббиенния, в которой живут семь принцесс Вивиан (их портреты украшают теперь стены чикагского музея), и есть антихристианская, ужасная, в которой мучают христианских священников и разнообразно угнетают детей; она называется Гланделиния. Ещё там действуют защищающие детей дружелюбные драконы, Бленгигломенианцы, сокращённо Бленгины, которые осведомлены о существовании Бога и взяли его сторону. Ещё там появляются бабочки с человеческими головами, собака с кошачьей головой, ужасные змеи табореанцы, достигающие 8.000 футов, и ряд других фантастических серпентов и инсектов. Гланделиния - военная диктатура, ею правят генералы, чьи привычки и биографии Дарджер подробнейшим образом проработал: один из них, как поясняет подпись в музее, срисован с Григория Распутина и обладает его причудливым и зверским характером. Откуда Дарджер знал о Распутине? Ну, читал же он газеты, из которых вырезал картинки; Распутин был брендом, а за массовой культурой Дарджер следил. Нет сведений, читал ли он хоть одну взрослую книгу,- его познания в истории американской Гражданской войны тоже оставались на уровне подростковых брошюр. Фантастические животные, населяющие планету, напоминают героев комиксов, которые Дарджер покупал за гроши либо подбирал на улицах.

Всё это изображено на трёх сотнях огромных (хотя начинал он с маленьких) иллюстраций на тщательно склеенных листах - частично коллажных, частично рисованных. Неоднократно Дарджер изображал обнажённых девочек с пенисами - то ли потому, что видел своих сестёр Вивиан андрогинами, потому что они наделены огромной мощью и магическими способностями, то ли - что реальней - он просто никогда не видел голую женщину и не предполагал, что она устроена иначе. Ну то есть весь эротический опыт этого инкапсулированного человека, как называл его Джон Макгрегор, сводился к мастурбации. Главная тема романа - война за освобождение детей из рабства. Эта величайшая в истории война продолжалась четыре года и семь месяцев. Дарджер подробнейшим образом описывал бои, перечислял всех погибших с датами жизни и биографиями,- конечно, это было написано не для постороннего чтения. Он таким образом творил свой мир, в котором пребывал постоянно, кроме тех восьми часов, которые отрабатывал в больнице на самой грязной должности санитара-уборщика. Из его комнаты постоянно доносились разные голоса - это он сам с собой на эти разные голоса разговаривал. Кто из одиноких детей не делал так? Дарджер, сказано в монографии Макгрегора, оставался вечным обиженным и одиноким подростком, и почерк у него был детский. Впрочем, от руки он писал только дневник наблюдений за погодой и подписи к иллюстрациям. Все пятнадцать томов его романа напечатаны на машинке, которую он приобрёл в двадцатые, и на ней же печатал он продолжение - «Безумный дом».

Вот в этом продолжении, насчитывающем всего семь томов по тысяче страниц, уже есть намёк на серьёзную литературу, есть идеи, которые он непонятным образом сгенерировал первым - а потом они сделались достоянием массовой культуры. Там к девочкам Вивиан присоединяется их брат Пенрод, и они командируются на Землю, в Чикаго, где детей тоже угнетают; поселяются они в страшном доме, населённом призраками, и чтобы всех призраков и демонов из этого дома изгнать, надо очистить по отдельности каждую из его комнат, отслужив в них мессу. Там и рисунки Дарджера становятся гораздо уверенней: в одной комнате, например, обитают две огромные руки, которые ловят всякого вошедшего, в другой - какое-то летучее пламя... Мало того что в доме полно враждебных сущностей - он сам обладает сознанием и противодействует принцессам; питается он детьми, которые в него забредают и пропадают. В конце концов сёстрам Вивиан и самому автору приходится спасаться из ужасного здания бегством. Тут предсказаны мотивы множества триллеров - от «Града обречённого» Стругацких с его красным зданием до «Дома листьев» Марка Данилевского; вообще мыслящий злонамеренный дом - частый сюжет триллеров XX века, но многое Дарджер придумал первым, только об этом не узнал никто. Все его бесконечные тома были обнаружены лишь в 1973 году, когда у него окончательно разболелось колено и он не смог больше карабкаться к себе на второй этаж. Тогда по его собственной просьбе его сдали в дом престарелых. Единственная фотография Дарджера снята незадолго до того, как он туда переселился,- жильцы что-то отмечали и снялись в своих меблирашках, вот там на лестнице сидит Дарджер, маленький, скукожившийся, с пустыми глазами, лысой головой в старческой гречке и редкими усами.

В доме престарелых он иногда смотрел телевизор, почти ни с кем не разговаривал, а Натана Лернера, фотографа, единственного человека, который его навещал изредка, почти не узнавал. Скоро он слёг и на следующий день после своего дня рождения, 13 апреля 1973 года, умер. Считается, что смерть в день рождения или около - удел праведников или по крайней мере людей исключительных; считается, что так повезло Шекспиру. В один из последних своих визитов Лернер рассказал, что зашёл в комнату к Дарджеру - надо было готовить её для сдачи новому жильцу,- и увидел там множество самостоятельно переплетённых томов и сотни иллюстраций. «Старик, да ты великий художник!» - сказал ему Лернер. «Да»,- прошелестел Дарджер равнодушно. До судьбы собственного наследия ему уже не было никакого дела, как и до собственной жизни. 1 января 1971 года он записал в дневнике: «Ещё одно одинокое Рождество, ещё один Новый год, с которым меня никто не поздравил. Мне очень грустно, я обижен, но не мстителен, хотя, наверное, и следовало бы».

Трудно предположить, как сложилась бы его судьба - и судьба его наследия - в любой другой стране. Но история жизни Генри Дарджера - именно американская история, потому что в Америке человеку предоставлено полное право быть собой, жить независимо и одиноко и расплачиваться за свой выбор. В любой другой стране его, может, как-то вовлекали бы в общий быт - в СССР уж точно,- но и от наследия его мало бы что осталось: вынесли бы на помойку да и забыли. И это была бы идеальная судьба именно для такого наследия. Но не такова Америка: она посмертно сделала из Дарджера героя. На его могиле - плита среди травы на кладбище Всех Святых - написано: «Художник. Защитник детей». Его картины и прозу передали сначала в фонд аутсайдерского искусства, а потом в музей, в котором реконструировали его комнату и открыли для посетителей, сохранив и все его пузырьки от лекарств, и журналы, из которых он вырезал свои коллажи. Вышел том его избранных писаний - фрагменты из романов и дневников. Картины стали выставляться и продаваться на художественных аукционах, можете заказать в сети, если есть свободные деньги. О нём сняли три документальных фильма, показали несколько спектаклей, каждый год издают книги с реконструкцией его биографии и попытками разнообразных психиатрических диагнозов. Его называют если не самым известным, то по крайней мере самым странным из американских самодеятельных писателей и художников.

3

С Дарджера началась мода на так называемое аутсайдерское, или интуитивное, искусство; творчеством душевнобольных интересовались и до этого, но вот считать ли Дарджера душевнобольным? Нет сомнений, что, сложись его судьба иначе, он со своими способностями выбился бы в детские писатели и художники; но грань тонка, и легко допустить, что он дал бы волю своим тёмным фантазиям, которые, по мнению большинства биографов, неразрывно были связаны у него с представлениями о сексе. Частые описания насилия, пыток, битв были, вероятно, его единственным способом избавиться от навязчивых кошмаров,- но нет никакой гарантии, что, будь он чуть более социализирован, рано или поздно он нашёл бы и другой способ и отыгрался на окружающих. Возможно, его одиночество было отчасти и сознательным выбором - не только следствием абсолютной робости и некоммуникабельности, но и самоизоляцией. Люди его пугали, и все соседи, которых потом пристальнейшим образом опрашивали, могли вспомнить только разговоры с ним о погоде. У него была прямо-таки фиксация на погоде - иначе с чего бы он её записывал каждый день? Хотя, с другой стороны, какие ещё события были у него в жизни?

Есть ещё одна версия его творчества - так сказать, историческая. У Дарджера много защитников, и когда Макгрегор начинает упрекать его в фиксации на болезненной жестокости, ему возражают: а разве в XX веке не было беспрерывных кошмаров, о которых Дарджер не мог не знать? Разве не мог он испытывать трагические предчувствия и разве в последние сто лет не мучали детей? И в житиях святых, которые он, ревностный католик, добросовестно читал,- тоже громоздятся такие кошмары, каких ни один маньяк не выдумает (в СССР такое чтение поставляли биографы пионеров-героев, тоже особо внимательные к пыткам). Не маньячество Дарджера тут виновато, а страшная реальность, в которой он, одинокий, беззащитный и потерянный, справлялся со своим страхом единственно достойным способом: переводил его в творчество. А что в этом творчестве детская сентиментальность соседствует с детской жестокостью - так это обычное соседство, Дарджер недалеко ушёл от «Хижины дяди Тома» с умирающей девочкой Еванджелиной Сен-Клер, да и от Диккенса, которого явно читал. И вообще возникает чувство, что его со всеми его рукописями выдумала Петрушевская.

Представьте себе эту невыносимую, долгую, жалкую, бесплодную, одинокую жизнь; представьте этот набор ритуалов и суеверий, это копание в человеческих отбросах и отходах, самую грязную и малооплачиваемую работу, зрелище беспрерывных больничных страданий на фоне ада XX века,- и эту комнатёнку, в которой он прожил с 1932 года после скитаний по другим таким же; этот приют для других таких же одиночек, где до него никому нет дела; это существование без связей, развлечений, даже без алкоголя, которого Дарджер не переносил,- и фанатичное сочинительство, и дотошное рисование бабочек с человеческими головами и собак с кошачьими; и в особенно патетических местах его фирменное восклицание «Я, писатель, клянусь!» - словно без этой клятвы читатель не поверит. И эта странная смесь книжных, изысканных, научных терминов и уличного жаргона, на котором он пишет; и эти бесконечные перечни никогда не существовавших сержантов и рядовых, погибших в четырёхлетней планетарной войне с участием драконов (словно он предсказал «Игру престолов»)... А мы удивляемся, откуда в мире эта экспансия фэнтези; да оттуда! Невозможно утешить одинокую душу ползучим реализмом, реальность XX века такова, что впору выдумывать драконьи и бабочковые войны! Дарджер был душевнобольной аутсайдер с маниями и фиксациями, но те, у кого внутри не сидит такой Дарджер, больны гораздо более опасной болезнью и вдобавок не понимают этого вовсе.

Я всегда, бывая в Чикаго, посещаю дарджеровский музей. Он расположен по адресу 756 N Milwaukee Ave, заходите при случае, там доброжелательные гиды и киоск, торгующий произведениями самодеятельных художников, не обязательно, кстати, ненормальных. Вот сейчас там экспозиция «Преодоление травмы», например, висят картинки одного проповедника, который рисует ангелов-хранителей, утверждает, что его рукой в такие минуты водит Господь. Прямо в центре стены большой сине-зелёный ангел, не имеющий пола, как и положено, очень грустный, на фоне сельского пейзажа с неприкаянными собачками и коровками и такими же людишками. Ну, это такой Средний Запад, чудаки из рассказов Шервуда Андерсона или Уилы Кэсер. И сбоку - подробнейший, мелко переписанный список мест из Библии, где упоминаются ангелы-хранители. Я прямо вспомнил - с утра в голове крутилось:

Так вот: мой ангел-хранитель, под чьей корявой рукой
Спасается сочинитель,- я думаю, он такой.
Вы локтем его толкаете, он как бы всегда в нокауте,
Он как бы всегда в Грейхаунде над чёрной ночной рекой...

У американцев свои душевные болезни, как и у русских - свои, и Дарджер навеки стал символом социального аутизма и посмертного торжества. В России любят, например, своих гениев сначала гнобить по социальным или политическим мотивам, а потом превозносить. Американская жизнь, напротив, устроена так, что сначала это бесконечная гонка и вытеснение слабаков, а потом, посмертно, воздавание должного этим слабакам: вот ведь, не просто жил на обочине и ютился в каморке, а создавал титанический эпос в защиту деток. И чем этот эпос так уж отличается от марвеловских комиксов или «Матрицы»? Только тем, что при жизни автора за него не заплатили ни копейки?

Нормальных нет. Здоровых нет. Кто не аутсайдер, тот не человек.

ПОРТРЕТНАЯ ГАЛЕРЕЯ ДМИТРИЯ БЫКОВА | подшивка журнала в формате PDF