Александр Кузьменков // «Alterlit», 2 июня 2021 года
Мама, я лётчика люблю!
Я-то думал, зачем Быков носит лётный шлем и высокие сапоги? А вон оно что оказалось: вживается в образ сталинского сокола. Мама, я летчика люблю!
Напрасный это труд, система Станиславского. Ведь о чём бы Дмитрий Львович ни писал, главными героями всё едино окажутся его сверхценные идеи. Остальное - чистой воды декор, бесплатное к ним приложение.
Но: когда издатели ищут героя, у нас героем становится любой. А живому-то классику сам Бог велел. Д.Б. в одном из интервью прогнозировал: роман будут дико ругать. Но ошибся. Бригада рецензентов уже устроила предсказуемый салют из всех стволов. Галина Юзефович в припадке дежурного восторга выказала феноменальное знание предмета: «Кто-то из героев (например, авиаконструктор Антонов) выступает в романе под собственным именем». Да-а? А не подскажете ли, Галина Леонидовна, когда это Антонов шарашкой командовал? Впрочем, Туполев или Антонов - какая, на фиг, разница? Для архикритикессы важно другое: Д.Б., внебрачный правнук Гомера, создал монументальный эпос, который так и тянет разобрать на щегольские, броские цитаты. Мама, я Быкова люблю!
Оно конечно, девичьему сердцу не прикажешь дело разуметь. Но мне удалось обнаружить в тексте всего одну такую цитату. Правда, воистину броскую, редкого щегольства: «облокотясь на локоть». Высший пилотаж, просто чакра Фролова. После чего стала понятна глянцевая стилистика рецензий: попытка разобраться в устройстве «Истребителя» равнозначна крушению этого монструозного аэроплана.
На Петербургском книжном салоне г-н сочинитель уверял, что читатель «Истребителя» станет другим человеком и никогда не вернется к себе прежнему. До оскомины знакомо по «Июню», который тоже был по самое некуда заряжен тайными знаниями, более действенными, чем печатное слово.
На самом деле всё много проще. Быковская проза - не организм, но механизм: болты, подшипники, шестерни, шпонки. И вместо сердца пламенный мотор - наиважнейшая теория, подлежащая срочной беллетризации.
«Июнь», к примеру, был смонтирован по откровенно надуманной схеме: вторая часть должна составлять половину первой, третья - треть второй и проч. Не диво, что помнится оттуда очень немного: сама схема плюс поголовная мазохистская жажда очистительной гекатомбы. С остальными текстами у меня та же самая незадача. Из «ЖД» в голове уцелела хазарско-варяжская историософия и нелепое «стояние на Калке». А попроси назвать по имени хоть одного героя - ведь не сумею, уточнять придется. Из «Оправдания» помню тамошнюю версию сталинских репрессий - отбор несгибаемых. Из «Орфографии» - манерный подзаголовок «Опера в трех действиях» и Шендеровича в лёгком гриме. И так далее.
Ситуации и персонажи выцветают в первую очередь, потому что вместо драматургии у Д.Б. большей частью авторские ремарки, а людей заменяют аллегории. В «Истребителе» марионетки в очередной раз думают авторские мысли и говорят авторские речи. То наткнешься на знакомых по «Оправданию» «железно-каменных бойцов, которые всё вынесут», то на любимых Быковым стругацких люденов: «только их интересовало бессмертие - все остальные довольствовались корытом», то на Берию-Мефистофеля - с недавних пор у Дмитрия Львовича сплошь и рядом трикстеры, от Христа до Ленина, от Уленшпигеля до Штирлица. Всё это уже не однажды сказано - если не на «Эхе Москвы», то в лекциях, если не в лекциях, то в статьях. Так ведь и Д.Б. по природе своей трикстер, персонаж Тэффи:
«По десяти раз тот же фельетон печатает. Сделает другое заглавие, изменит начало, изменит конец - и готово. Я, говорит, теперь на проценты со старых вещей живу».
«Истребитель» - книга новая только de jure. Композиционно она сродни «Июню»: сборник разнокалиберных рассказов и повестей, кое-как объединенных сквозным героем. Роль его досталась журналисту Льву Бровману, в миру Лазарю Бронтману,- но опять-таки лишь юридически. Фактически это автор, которого хлебом не корми, дай напомнить о своем существовании. Дмитрий Львович является то с ненужным комментарием, то с неуместными в 30-е годы анекдотами брежневского разлива, то с тортом, украшенным актуальной кремовой надписью «Можем повторить!»
Быковский текст, что тоже дело обычное, как минимум наполовину состоит из интертекста. Понятно, работа с целевой аудиторией, верный способ поднять её самооценку: и вы, мол, не лаптем щи хлебаете, читали! Пролог к роману, вывернутая наизнанку гайдаровская «Голубая чашка», ненавязчиво сообщает публике, что сейчас начнется тонкая постмодернистская игра, которую отдельные несознательные элементы незаслуженно именуют литературщиной. Про аллюзии на марфинскую шарашку, по-моему, уже все написали. Про хемингуэевский «Колокол» тоже. Во все тяжкие литературная кадриль грянет в третьей главе, где штурман Степанова-Осипенко встретит в приамурской тайге старообрядцев Зыковых - добро пожаловать в «Таежный тупик». Чуть позже белоказачий полковник, застрявший в зимовье со времен Гражданской, перескажет лётчице сюжет лавреневского «Сорок первого» и попрощается с ней распутинским «Живи, как говорится, и помни». И во всех тёмных углах прячутся ожившие мертвецы, создания зловещего патологоанатома Артемьева. Мама, я доктора… тьфу, да пропади он, живодер. А зомбаки, судя по манерам, явно с «Кладбища домашних животных» забрели.
Их появление в романе об истории советского воздухоплавания не объяснить ничем, кроме авторской прихоти: «сделать производственному роману метафизическую прививку». Хм. Этих двоих не выдержит ни один Боливар. Быковская синергия жанров напоминает провальные эксперименты по скрещиванию обезьяны с человеком. Но у профессора Иванова хоть практическая цель была, а здесь - феномен чистого искусства: нам нет преград ни в море, ни на суше. Ладно, а дальше-то что? Ну, залетел Гриневицкий-Леваневский в Аид, на что прозрачно намекают заросли асфоделей на берегу. Ну, эзотерики солнечным светом питаются и по воде ходят. И?.. Да ничего, кроме ощущения полной инородности: мистика не работает ни на сюжет, ни на концепцию.
Вообще, «Истребителю» при всём желании не взлететь: до неприличия перегружен разнообразными ненужностями. Густо заселенный роман похож на сталинскую коммуналку. По моим не особо точным подсчетам, там около 250 героев, названных по именам, а с безымянными - и вовсе страх сказать сколько. Чаще всего быковские персонажи под стать тампонам ОВ: тоже разового пользования. Лётчик Баранников, статист без речей, появится лишь затем, чтобы выполнить восходящий вираж на параде, о чём сказана ровно одна фраза. Начальнику курса военно-теоретической школы Гамкрелидзе повезло больше, ему целую реплику доверили: «Кто быстро живет - мало живет». К чему они тут, одному сочинителю ведомо.
То же самое можно сказать о фабульных зигзагах, большинство из которых - пришей к бомболюку рукав. В прологе Маруся чуть было не ушла от мужа-писателя к полярному летчику. Думали, кто-то из этой троицы помянут в романе хоть словом? Ага, уже. Или вставная новелла про директора магазина Волынца, безвинно расстрелянного по подозрению в убийстве жены - та к любовнику сбежала. И зачем этот детектив? - да так, к слову. Под занавес откуда ни возьмись возник довесок в полтора авторских листа про дрейф ледокола «Георгий Седов». Но этому есть хоть какое-то объяснение: видимо, договорного объема ради - мама, я моряка люблю! Пришлось.
Чему объяснения нет, так это авторскому и редакторскому браку. Д.Б. самое малое наполовину заселил сталинские наркоматы министрами. Досрочно, аж с 30-летним опережением, ввел в РККА воинское звание прапорщика. И заставил Петрова-Серова подать «заявку на перевод в Испанию» - заявки на приобретение товарно-материальных ценностей снабженцы пишут, а офицеры пишут рапорты. Тоже про Испанию, но еще смешнее: советский военспец под псевдонимом товарищ Эрнесто упорно скрывает свое русское имя даже от соотечественников. Что не мешает ему таскать в кобуре именной пистолет, подаренный еще в Гражданскую. Безупречная логика - правда, Дмитрий Львович?
Так Гомер, говорите? Впору повторить вслед за Белинским: где тут Гомер, какой тут Гомер? Тут просто Быков - и больше никого.