Дмитрий Быков // "Сеанс", №63. 25 лет спустя, 2016 год
Дмитрий Быков в программе ОДИН от 6 ноября 2015 года:
<...>
«Что становится со страной после Арканарской резни? Благодаря Стругацким мы знаем, что серых сменяют чёрные. А кто сменяет черных?»
Это очень хороший вопрос. Видите ли, в фильме Германа… Как раз сейчас мне Любовь Аркус заказала для «Сеанса» довольно пространную статью об этом фильме, и мне, наверное, придётся её писать, потому что этот фильм вообще один из моих любимейших. Я его смотрел раз восемь, наверное. Он меня абсолютно завораживает, в отличие, скажем, от «[Моего друга Ивана] Лапшина». Действительно великая картина. Она очень совпадает как-то с моими эмоциями.
И вот как раз эта картина нам показывает, кто приходит после чёрных. Чёрные знаменуют собой некий предел, после которых есть только один шанс спасти страну, спасти людей - пасть жертвой у них на глазах. Понимаете, без жертвы Христа ничего бы не было. Христос тоже пришёл туда, где уже были сначала серые, а потом уже Рим, потом чёрные. При всей прелести и при всём обаянии Понтия Пилата нельзя не признать, что Понтий Пилат - это всё-таки чёрный применительно к Иерусалиму. Не потому, что он махровый революционер, а потому, что он - абсолютная власть. Слово «реакционер» здесь вообще не очень уместно. Он - просто абсолютная власть. «Нет и не было власти, лучшей императора Тиберия». И вот тут в какой-то момент кто-то должен пожертвовать собой. Это и делает, собственно говоря (чего нет у Стругацких), Румата у Германа. И в этом я вижу больший смысл, более высокий.
Там, кстати, гениальная финальная реплика. Помните, когда уезжает на лошадях страшно переменившийся Ярмольник, страшно переменившийся Румата, с небольшой толпой апостолов-единомышленников, играют на саксофоне, и караван, по-моему, играет. И девочка с отцом идёт и спрашивает: «Тебе такая музыка нравится?» Тот так мычит: «Не знаю…» Она говорит: «А у меня от неё живот болит». Это, по-моему, идеальный финал такой картины (от которой тоже у многих болит живот).
После чёрных приходит Христос, после чёрных приходит Бог. Трудно быть Богом, но выхода не остаётся. Помните: «Бога действительно нет, пока кто-то из нас не сознается».
<...>
Крупным планом: Алексей Герман
ИЗМЕНЕНИЕ СТАТУСА
Фильм Алексея Германа «Трудно быть богом» вышел удивительно вовремя и не опоздал бы, появись он даже два-три года спустя. Потому что главная его тема - в отличие от книги, которая, кажется, была не столь безнадежна,- это именно негодность «базовой теории», полное ее несоответствие текущей реальности. Мы, как и Стругацкие в 1963 году, думали, что человеку свойственно стремление к благу и удовольствию. Одни получают удовольствие, как Стругацкие и их герои, от познания мира и коллективного труда, а другие - от взаимного мучительства, и никакое прогрессорство не может превратить одних в других. Люди совершенно не стремятся к удобству и процветанию, их не интересует раскрытие мировых тайн, им интересны сильные физиологические ощущения. Теория Веллера, согласно которой людям важны не столько положительные эмоции, сколько именно эмоциональный диапазон,- оказалась циничней, трезвей, но в каком-то смысле верней, универсальней всех идей Просвещения. И в этом смысле «Трудно быть богом» Германа - экранизация не столько романа-первоисточника, сколько всех поздних Стругацких, мучительно искавших, каким бы это способом превратить Человека Умелого в Человека Воспитанного.
Они полагали, что по крайней мере один способ - это столкновение с иррациональным, непонятным. Другой - регулярное и резкое изменение статуса, как в «Граде обреченном». Третий - фактическая капитуляция перед тем фактом, что все люди разные: высказанная в романе «Волны гасят ветер» догадка о том, что эволюция человечества пойдет далее по двум веткам, и «одна половина человечества бесповоротно обгонит вторую». Герман предлагает христианский ответ, основанный на вдумчивом и нестандартном прочтении Нового завета (хотя, если вдуматься, оно как раз стандартное и единственно возможное): людей нельзя исправить извне, можно только стать одним из них и умереть у них на глазах. Тогда преобразится сначала «малое стадо», а потом и все остальные - потому что если человек за вас умирает, стало быть, у него есть какое-то знание, способное вас спасти. Вот про это - «Трудно быть богом»; в романе Стругацких христианства нет. В фильме герой становится богом: Христос показал, как это делается. Но это раздраженный, озлобленный, желчный Христос, совершенно не любящий такое человечество. Ключевую реплику - «сердце мое полно жалости» - Ярмольник произносит брезгливо, даже сплевывая. Но человечество любить вовсе не нужно, о чем и говорит эта картина в числе прочего. Плох тот учитель, который любит детей, сказал мне как-то один блестящий профессионал. Хорош тот учитель, который может их научить.
«Трудно быть богом» - фильм динамичный, хотя и неспешно раскачивающийся; очень красивый, хотя и построенный на эстетике безобразного; временами смешной, особенно на уровне диалогов,- хотя почти все время страшный.
«- Между прочим, дон Румата, я тоже учился в университете... получил высшее образование...
- Я сейчас всех тут убью, и тебя, студент, первого».
«То, что я с вами разговариваю, дон Рэба, еще не значит, что мы беседуем».
«Смотрим: замки. Ну, думаем, ренессанс. Прилетели, а тут не ренессанс».
Все это непременно еще уйдет в синефильский жаргон.
Эта картина вызвала у меня не раздражение, как у многих, и не возражения, как почти у всех настоящих фанов Стругацких, но огромное облегчение. Хорошо помню, как на первом просмотре я в некоторых местах хихикал, и сидящая рядом Аркус меня утихомиривала: «Быков! Это все-таки не Гайдай!». Если бы Гайдай решился снять фильм с тех позиций, с каких он действительно смотрел на человечество, может, у него и получилось бы что-то подобное. Вообще, начать вдруг говорить правду - это огромное облегчение. Это фильм про то, как Герману надоело говорить людям хорошее и подгонять реальность под базовую теорию. Он показал людей такими, какими видел их в последние десять лет. В фильме очень много дерьма, он похож на страшный сон, но мы знаем, что если снится дерьмо - это вообще-то хорошо, это к деньгам и вообще к благу. И у нас все непременно будет хорошо, надо только досмотреть этот страшный сон до конца. Уже в «Хрусталеве» было видно, как плоть мира душит человека, как порывается он куда-то наружу - к Богу, в молитву, как мальчик ближе к концу, в сортире. Отвращение к себе, к физиологии, к плоти разрушалось бегством в никуда. «Трудно быть богом» - довольно жестокое зрелище, погружающее зрителя в арканарскую гнилую воду, липкие дожди, текущее по стенам дерьмо, но тем сильнее финальный прорыв, ослепительнее снежные кадры с саксофонной музыкой. И прелестный хвостик в виде финального диалога дочери с отцом:
«- Ты любишь такую музыку?
- Не знаю.
- А у меня от нее живот болит».
От фильма Германа тоже у многих живот болит. Но это и хорошо: значит, что-то живое, какая-то живая боль еще остались.
Художественные достоинства этой веселой, презрительной, чрезвычайно крепкой картины я тут разбирать не собираюсь, поскольку не такой уж это бином Ньютона: герои, непрерывно обращающиеся к камере, советующиеся с ней, хамящие ей; дотошно выстроенный мир душного и плоского средневековья; грубость, трактуемая как сила, и тупость, трактуемая как уверенность. Всего этого мы за последнее время насмотрелись. Мы думали, люди захотят свободы, а они захотели Арканара. Но и в Арканаре есть шанс возродиться. Для этого надо всего-навсего умереть.
В этом смысле у Германа получилось идеальное пророчество, реализация которого началась с его собственной смерти.
Фильм стал культовым в большинстве домов русской Америки и чрезвычайно популярен у современного студенчества. Для начала это нормальная аудитория, хорошая стартовая площадка. Что до полной реализации германовских пророчеств: шествие черных в самом разгаре, и поступь нового Руматы уже слышна: не только Руматы Карающего, но и Руматы Преображенного.