Дмитрий Быков // "Огонек", 1993 год
ОСЕННИЙ ПРИЗЫВ
Недавно Б. Ельцин подписал президентский Указ о проведении Всероссийского дня призывников.
Праздник - это приятно. Призывник на нынешнем армейском жаргоне: «дух». Духов, стало быть, день. Сколько помню свое замирание перед почтовым ящиком в ожидании военкоматовской повестки, и не мечтал тогда о чем-то подобном, о праздничном. Правда, и будней казарменных не боялся. По неведению - какие они. Да, нет пока в мире государства без армии. Бывшие республики Союза еще президентов не успели избрать, послов к соседям не назначили, национальных валют не ввели, но собственные войска заимели прежде всего. И не о том спор, надо это или не надо. Конечно, кто-то должен защищать границы, охранять особо важные объекты, держать при необходимости оборону. Расхождение у гражданских с военными только в одном - какой именно армии быть. Станет ли отныне День призывника днем согласия между ними? Будем надеяться. Нужно надеяться.
«Настоящий мужчина,- сказал за кадром настоящий мужчина,- умеет управляться с боевой техникой».
- Вжжжик! - сказала боевая техника и взлетела.
«Настоящий мужчина,- простонала за кадром настоящая женщина,- мастерски владеет своим телом».
Настоящий мужчина взмыленно взмыл на турник. Потом побежал. Влез на стену. Повалил дым. Мелькали гордые сапоги.
«Настоящий мужчина,- дохнул мужчина после паузы,- гордится званием защитника России!» Судя по голосам, им там, за кадром, было хорошо.
На экране Настоящий Россиянин в десантном берете отдал честь ветерану и протянул ему руку. Ветеран встал и с чувством пожал протянутое. Вольтова дуга преемственности вспыхнула через экран. Камера пошла вверх и уперлась в чистое небо Родины.
«Армия сделает тебя настоящим мужчиной!» - игриво пригрозила за кадром настоящая женщина.
...«Музобоз» поскрипывал на поворотах. Алена Алина представляла очередную «Ксюшу». На этот раз Ксюшу звали «Призывник мой Леха». Случившийся тут же подполковник сказал:
- Буду краток. Армии нужна такая песня. Во-первых, потому что нужна, и, во-вторых, потому что песня.
Алена Алина стала идти призывным строевым шагом на фоне красных звезд. «Леха, Леха,- затянула она,- без тебя так плохо!» Леха скакал по полосе препятствий, мастерски владея своим телом. Потом курил в толпе доброжелательных товарищей. «Жаль, девчонок не берут»,- стонала Алена Алина. На лице ее читалась готовность продемонстрировать в армии чудеса самоотдачи и сделать мужчин из всех желающих. Призывников рвало на призывные пункты. Шел сентябрь 1992 года.
«Мы так долго ругали армию,- сказал молодой журналист, весь из себя,- что совсем позабыли: армия необходима!» Не знаю, служил он или нет, но, судя по тому, что не покраснел при этих словах, его священный долг счастливо миновал. А больше всего на свете мне хотелось бы поглядеть на его гладкое лицо при вручении повестки.
...Тема безнадежна.
Было бы удивительно, если бы все не повторялось на новом витке. Молодая российская государственность стремглав обрастает всей атрибутикой прежней империи. Советская Родина называется теперь Отечеством, коммунистическая идеология сменилась пра-вославной, священники благословляют российское воинство и служат молебны перед полками. Те же люди занимают те же места, но знак поменялся.
Армию теперь любят. С ней, как и с русским национализмом, нельзя не заигрывать Ее рекламируют. О ней пишут песни, значительно уступающие «Не плачь-девчонке».
Мы быстро угомонились. Прочли Полякова, Терехова и Ермакова, пошумели об альтернативной службе, пообещали отказаться от стройбатов (но не от железнодорожных войск, прокладывающих четверть всех магистралей в стране). Стройбатов стало меньше, и только. Маршал Язов, утверждавший когда-то, что «дедовщины» в армии нет, а «маменькиным сынкам» так и надо, пьет горькую чашу раскаяния в «Матросской Тишине». Солдатских матерей перестали гонять из приемных. Срок службы сокращен до полутора лет. Институт дает отсрочку, но все новые университеты платные, и те, у кого нет двадцати тысяч, по-прежнему служат. Поступление в бесплатный вуз стоит сегодня от сорока до ста пятидесяти тысяч. Разговоры о том, чтобы не посылать служить далеко от дома, благополучно заглохли: Россия велика. В ближнее зарубежье обещали не отправлять, но там и без того полно заложников из Москвы и Питера, которым довелось призваться год-два назад.
Что еще изменилось? Исчез, рассыпался в прах прежний образ врага. Кого избрать возможным противником теперь - исламского фундаменталиста, внутреннего врага, представителей фонда Горбачева,- новая российская государственность пока не решила: пушки уставились в пустоту.
Армия не знает, кому она принадлежит. Армию и флот делят и не могут поделить. Армия плохо представляет себе, что и от кого она защищает. В этих условиях говорить о дисциплине смешно: дисциплина - во имя чего? Дезертиры, как мы по старинке называем беглецов, находятся в бегах по три-четыре года, успевают жениться и вы-растить детей, когда их случайно обнаруживают (слава Богу, редко). Иные призывники умудряются «косить» от армии годами. Чтобы противостоять коновальным медкомиссиям, квадратным военкомам и высокоинтеллектуальной нашей милиции, нужно не меньшее мужество, чем для выхода на площадь. Ибо служба в армии не выполнение почетного долга, а добровольно-принудительная обязаловка.
Я служил в Советской Армии. Мне повезло: я попал в хорошую часть. Наркоз отошел, и спустя три года я могу вспомнить об армии без мата.
Поговорим о главном: в последнее время апология армии наметилась, так сказать, не только сверху, но и снизу. Насчет «верхов» - все закономерно. Но, Боже мой, каково слушать диссидента, который с благодарностью вспоминает о пермской зоне, где он многому научился и очистился страданием! Матрос, которого гнули-месили три года во флоте, с гордостью вспоминает об этом как об универсальной школе жизни. Это почище пастернаковской лошади, которая с упоением рассказывает, как ее объезжали в манеже.
Для нашей традиции вообще характерна апология страдания. Может, оттого у нас при любой власти все и складывается так ужасно, что страдание мы поныне считаем благотворным? Не желая понять, что боль и унижение - это прежде всего школа ненависти?
Человек должен страдать. «Чем хуже, тем лучше». Под эту концепцию легко подогнать отсутствие самого необходимого, пресловутое армейское воровство, годами не ремонтированные ледяные казармы. Тяжкой млат, дробя стекло, кует булат. Поэтому, вероятно, у нас так много ржавого булата и так мало стекла.
...Армия ждет своего «Архипелага». Эта книга может оказаться посильнее чем «Фауст» Гете. Даже по фактуре. Когда грянули выстрелы Сакалаускаса, доведенного до отчаяния и перестрелявшего караул во время этапа во внутренних войсках, стали опрашивать зеков, которых этот караул конвоировал. Что делали с рядовым Сакалаускасом старослужащие? Зеки испуганно ответили: «Мы такого прежде не видели».
Сакалаускас сошел с ума во время следственного эксперимента. Его заставляли вспомнить, как все было. Что с ним учиняли расстрелянные, покуда были живы. Рассказывая, он впал в истерику - и сошел с ума на глазах у следователей. Он был тихий, добрый, замкнутый прибалт, очень привязанный к дому. В армии его третировали. За что?
Это и занимает меня больше всего: кому в армии жить плохо? Что вытесняет человека в нишу «чмыря»? Что доводит его до убийства или самоубийства?
...Я никогда не дружил с К. и мало знал его. Да он и не слишком к себе подпускал. Он был человек трудный, умный и ярко одаренный. Он играл в театральной студии, снялся в нескольких фильмах (в одном - в большой, серьезной роли). Был призван в армию. Там пропал какой-то документ - якобы по его вине, якобы секретный. К. пригрозили дисбатом. От этого ломались и более крепкие люди. Он повесился. После его смерти выяснилось, что к пропаже документа он непричастен. Да и документу-то цена была копейка, судя по всему. К. был единственным сыном у матери-одиночки.
...Я пришел в часть через два года после гибели Ш. Он был ленинградцем - часть стояла как раз на окраине Питера. Ш. был чрезвычайно домашним человеком, и адаптация к армии оказалась для него практически непосильна. Его здорово били. Мать приезжала к нему еженедельно, привозила поесть, он встречал и провожал ее слезами. Этот высокий, полный, плачущий мужчина восемнадцати лет запомнился всем. От греха его в числе других решено было перекинуть в другую часть - далеко от Ленинграда. Он повесился в дороге, на ремне.
В армии вообще два способа самоубийства. Вешаются или стреляются. Стреляются обычно в карауле, и командование объясняет такие самоубийства «письмом от изменившей девочки».
Таких историй больше ста тысяч. Я вспомнил именно эти две, потому что, во-первых, они известны мне достовернее прочих, а во-вторых, потому, что они наиболее типичны. Есть две категории людей, бедствующих в армии,- в том-то и беда, что армия их, по сути, уравнивает. Первые - традиционно безрукая, одомашненная, впечатлительная интеллигенция, «книжные черви», всегда недовольные существующим порядком вещей и болезненно реагирующие на унижение. Вторые - неумехи, не блещущие никакими особенными талантами, но сразу и охотно принимающие такой порядок вещей, при котором все шишки падают на их головы. В нишу «чмыря» попадает и неумеха-интеллектуал, и неумеха просто. От этого не менее жалко вторых. Но интеллигенция тем самым низводится на последнюю ступеньку социальной иерархии. Да и вообще армия не что иное, как безупречно работающий на протяжении 75 лет механизм по уничтожению отечественной интеллигенции. Да, в армии плохо «маменькиным сынкам». Но именно «маменькины сынки» в большинстве своем составляют золотой фонд нации. У нас едва-едва успела наметиться реабилитация таких понятий, как «индивидуализм» и «нонконформизм», только-только ценности коллективизма, силы и государственной необходимости стали отходить на второй план... Но блаженная пауза между двумя государственностями тянется недолго.
Испугавшись собственных выводов, я пошел к социопсихологам.
Алексей Рощин, выпускник МГУ, тема диплома - «Армейский коллектив как малая группа и основные законы его жизни»:
- в «чмыри» люди вытесняются по нескольким признакам. Ты был сыном, отцом, мужем, другом, студентом - стал голым человеком на голой земле. У тебя нет ничего, кроме мускулов, национальности, места рождения (повод создать «землячество» и тем спастись) и внешности. Так вот, это обкорнание своего «Я» труднее всего переживают люди, привязанные к дому. Хозяева, работники, сельские жители или, наоборот, городские мальчики чаще всего единственные дети. Те, кто по сути своей сегодня призван спасать страну. В том, что у нас почти нет таких людей, что мы под собою не чуем страны, первая заслуга принадлежит армии.
Второй фактор: впечатлительность, внушаемость. Если принять правила игры, врасти, вжиться в них (это называется интериоризацией насилия), можно легко поверить, что ты действительно недостоин называться человеком, если не умеешь чистить сортир. Я знаю поистине страшный случай: в Афганистане один из молодых в госпитале на кухне выпил несколько стаканов уксуса. Это так называемое «самоубийство от усталости»: дальше терпеть не было сил. Его не повезли в Центральный госпиталь в Кабуле, хотя он сжег себе все внутренности: шансов, что выживет, мало, а БТР гонять на ночь посчитали нецелесообразным. Решили ждать партии. Он лежал в палате с «дедами». Утром на него прикрикнули, он с трудом встал и пошел за тряпкой мыть пол. Этот случай уже фактически посмертного мытья полов не дает мне покоя. Человек до такой степени свыкся со своей нишей, что оставался в ней и после самоубийства. Выжил ли он - не знаю».
Третий фактор. Главный. Отсутствие опыта ролевого общения. Что такое армия? Воистину школа жизни в СССР, ибо в ней взаимодействуют не люди, но роли. Внимание к чисто человеческим качествам сослуживца гибельно. Человечность тут неуместна; уместна субординация. Один из моих знакомых, студент, попал в часть, где «дедом» был его бывший однокурсник. Студент кинулся к другу с распростертыми объятиями - и получил жесточайший отпор: какой я тебе однокурсник? Я «дед» твой! Этот тип был самым жестоким из всех его мучителей. Вся советская жизнь рассчитана на совков, или, как назвал это социолог Б. Кочубей, на С-личностей. С-личность предельно социализирована, она ориентирована только на место в общественной иерархии. Тот, кто не имеет опыта такого общения - в детском саду, в школе, на производстве,- в армии автоматически становится «чмырем». И выходит из нее сложившимся совком, вполне готовым к жизни как в СССР, так и в государстве российском. Государству необходим человек, открывающий рот только тогда, когда его спрашивают, и свыкшийся с иерархизацией общества сверху донизу.
В армии существует минимум способов соревнования. Кроме физической силы и внешнего вида, тебе нечем отличиться. Отсюда болезненное внимание к своему внешнему виду, к своим физиологическим отправлениям (часовое выдавливание прыщей перед зеркалом для иных одно из основных развлечений в свободное время...). Отсюда бесконечная изобретательность в оформлении дембельских альбомов, пришивание погон и якорьков, поиски золотого галуна... Отсюда жесточайшая иерархизация в одежде. Знающий человек с первого взгляда определит, кто перед ним - «дед» с ремнем на яйцах или «сын», затянутый в рюмку (ремень по размеру головы). Отсюда же преувеличенное внимание к личной гигиене, безумная чистоплотность, фанатические уборки. Людям творческим, привыкшим к художественному беспорядку и не слишком заботящимся о внешнем виде, в армии крайне тяжело.
- Ты рисуешь столь мрачную картину, что читателя жалко. Кому-то ведь служить... Говорили, что если солдат загрузить до предела, времени на «дедовщину» просто не останется.
- Это вредная чушь. «Дед» не имеет права работать, следовательно, если солдата загрузить еще больше, аппарат принуждения заработает только интенсивнее.
С «дедовщиной» в армии можно бороться только одним способом: сделать так, чтобы увольнение из армии было самым страшным наказанием. Что ты смеешься? Все смеются...
...Путь в ГУЛАГ начинается с ареста, по Солженицыну; путь в армию - с военкомата. Туда едешь сам, и в этом (сам в пасть маршируешь, сам акулу собой фаршируешь) есть нечто особенно трогательное. Троллейбус твой поедет домой, а ты нет. Стремительная голая пробежка по кабинетам врачей (осмотр прежде занимал меньше минуты; сейчас совсем уж больных не призывают, но мы помним, как еще два года назад армию наводняли чуть не слепыми, глухими и сумасшедшими: студентов уже не призывали, а надо было чем-то комплектовать войска). Снисходительные ухмылки медсестер, срам, страх, гусиная кожа. Судьба здесь решается без учета твоих пристрастий и климатических предпочтений, о которых, разумеется, ты для проформы спрошен. Работает конвейер. До призыва все - от секретаря до военкома - смотрят на тебя и твоих родителей как на врага, после вручения военного билета - как на проглоченную пищу, с оттенком умиления и почти сострадания. А непременный ветеран, выступающий перед призывниками! А фотографии, в видах патриотического воспитания развешанные по стенам! А идиотское бравирование страшными рассказами друг перед другом и непременная надпись в уборной: «Пусть накакают в штаны поджигатели войны, и да будет сей сортир бастион борьбы за мир!» Смеховая культура, мир наизнанку.
В военкоматах на призывника орут все. Он должен привыкать. Его ненавидят за то, что он еще не в пасти, а то, глядишь, выскользнет! Его судьба решается за секунды. А уж на городских призывных пунктах, где досуг задержавшихся команд состоит из выяснения отношений и беспрерывного идиотского подметания плаца, призывник вызывает почти болезненную ненависть офицеров. Родители осаждают вход, сыновья пытаются передать записку с будущим адресом службы (военная тайна!) - нет, нет, увольте. Армию вспоминать могу. Городской сборный пункт, ГСП - не стану.
- Что посоветовать призывникам? На самом деле для того, чтобы не попасть в нишу «чмыря», вовсе не обязательно быть качком, или драить пол, или слушаться «дедушек». Все это не панацея. Физическая сила подчас даже вредит. У меня есть друг, тончайший человек, умница. Кроме того, он мастер у-шу. В армии он долгое время пытался сопротивляться «дедовщине», не выдержал и чуть не убил кого-то. Сам еле спасся от последствий и долго еще не мог прийти в себя. Так что разговоры о том, что сильных не трогают, тоже бред. Сильным тяжелее. Их сильнее ломают. Способ существует один: соблюсти тончайшую компромиссную грань между ролью и перевоплощением. Стараться «подставляться» так, чтобы было наименее больно. Или уж если подставляться ты категорически не желаешь и стирать портянки не будешь никому, держись до конца. Ибо иначе возникает то, что психологи называют «когнитивным диссонансом». «Дед» видит, что ты ненавидишь, презираешь его, а портянки стираешь. И тогда он хочет тебя доломать, перегружая работой, доводя до отчаяния унижениями... Если стоишь на своем - стой до конца...
Эту идею еще до Рощина в разговоре со мной высказал его однокурсник Максим Леей. Ему принадлежит собственная теория армейской службы.
- Если интерпретировать армейскую ситуацию в экзистенциалистских терминах, то это классическая ситуация «другой», «отдельной» жизни. Вот смотрите: на погранзаставах молодого называют «пузырь», затем «личина», затем «жучок», «жук» и «старый жук». Это полная цепочка развития насекомого - от зародыша до гибели. Армия - это отдельная жизнь продолжительностью в два года. И не случайно «дед» обращается к молодому, как настоящий старик к юноше: «Вот мы в ваши годы...» Но основным законом этой жизни, ее доминантой является стремление к ее окончанию. К смерти. К дембелю. А следовательно, основным мотивом становится саморазрушение, вообще деструкция. Отсюда приступы тяжелой, необъяснимой злобы, стремление все ломать, крушить, избивать других, лезть на кулаки самому... С этим невозможно бороться. Если загрузить солдата боевой подготовкой, лишить сна и покоя, бросать с сельхозработ на строительные - не изменится ничего: тенденция к саморазрушению останется прежней. В армии, например, матом не ругаются, им разговаривают. Почему? Потому что мат наи-более отчетливо отражает два доминирующих стремления этой жизни (Фрейд вообще считал их подсознательной доминантой человеческого существования). Это стремление к смерти и половое влечение. Это наиболее адекватный для той жизни язык. Язык смерти.
- Значит, выхода нет?
- Кроме альтернативной службы или профессиональной наемной армии, я его не вижу. И в США сержант не жалеет сил, выбивая из молодого пополнения гражданскую вольницу. Однако там в службе есть элемент добровольности. И группа принудительного членства там не тотальна. Есть возможность уйти из расположения на ночь...
... И поскольку нельзя призвать бойкотировать армию - да и едва ли у кого-то хватит духу всерьез бойкотировать призыв всей страной,- я призываю к следующему.
Прежде всего пусть государство российское амнистирует наконец тех, кто сбегал из частей или «откашивал» от призыва. Америка простила своих «дезертиров» времен Вьетнама. Подлостью и трусостью было бы, не сопротивляясь, лезть в пасть «чудища обла, огромна, стозевна». Отпусти, Россия, своих сынов, которые пытались спасти в себе людей.
И еще призываю я: если уж нельзя отказаться от армии, откажитесь наконец от военных строителей, военных железнодорожников, военных гражданских! Армия, которая только убирает картошку, моет казармы и красит траву перед приездом начальства, никуда не годится в деле обороны и немногим лучше в деле труда.
И к последнему призываю я. Если уж нельзя изменить положение дел, если приходится относиться к армии как к Неизбежному Злу, если по-прежнему будет пополняться архив Комитета солдатских матерей, собирающих данные об унижениях и трагедиях в войсках, не рекламируйте ЭТУ армию! Не заманивайте в нее служить! Не замазывайте щелей и трещин, не делайте в очередной раз хорошую мину при плохой игре! Не возрождайте «Служу Советскому Союзу», не будьте апологетами идиотизма и подлости, постыдитесь! Потому что сейчас, когда я это пишу, кто-то все равно на счет отжимается от пола, бреется полотенцем, чистит чужие сапоги и пьет мочу пополам с водой.
И сейчас, когда вы это читаете, тоже.
.