Дмитрия Львовича поют...

[jewsejka]

Александр Шипов ss4vls4ss :

You can watch this video on www.livejournal.com

Развивая П.

Европа пыжится, зараза, нам продавать мешая газ. Но у Европы нету газа - он сконцентрирован у нас! Он вызревает в зыбкой топи, где свет потух, а люд протух: его не может быть в Европе, поскольку это русский дух. Он вроде местного спецназа, и вы задумайтесь сперва: когда у вас не будет газа, вы перейдете на дрова. Тогда вам станет очевидна несправедливость ваших слов, вам станет больно и обидно, к тому ж у вас ведь нет и дров! Вы все там дружите домами, бабла полно, но дров-то нет, - а мы их столько наломали, что можно греться двести лет. Об этом вам не ради фразы сказал правительства глава: у вас там дух - у нас тут газы, у вас права - у нас дрова. Мы, может, звери перед вами и все живем не по уму, но до сих пор топить правами не удавалось никому.

Дрожи, голодный и раздетый Европы Западной жилец. Раз нету дров - топи газетой… Но нет и прессы, наконец, за чечевичную похлебку твердящей наглое вранье, такой, чтоб захотелось в топку швырнуть немедленно ее. Приятно русскую газету швырнуть в печной уютный ад. У вас подобной прессы нету - и разве ваши так горят?! А наши так наглы и робки, в них так цветет белиберда, что иногда без всякой топки они сгорают со стыда. И хоть ума у вас палата, он не поможет в этот раз - похоже, топливо, ребята, вам брать опять-таки у нас.

Нам не обидно, мы привыкли, что нет почтения ни в ком… Но если нет газет - то фиг ли: иные топят кизяком. Простите, что такая проза нам служит пищей для ума: кизяк - особый вид навоза, кирпич сушеного дерьма. По воле праведного Бога, что нас хранит на этот раз, у нас его настолько много, что отдыхает даже газ. Оно растет, оно не тает, оно буквально застит свет - у вас самих его хватает, но столько не было и нет. Универсальная приправа, национальная черта - оно налево и направо, на всякий вкус, на все сорта, и в нашем рвении холопьем, под стоны местных Диотим, мы всех натопим, всех затопим в два счета, если захотим.

Что ж, недалек конец рассказа. Распорядился ход планет, что там, в Европе, нету газа, и нету дров, и прессы нет - такой, которая бы в топку просилась русским языком, - и наконец ее, холопку, Господь обидел кизяком. Ей-ей, пора бежать оттуда. Ее, с мошной ее пустой, спасла бы только диктатура - но ведь, похоже, нет и той. Она дивила всю планету, но, проиграв, пошла на дно: ее в Европе больше нету, зато у нас ее полно. Сегодня, в двадцать первом веке, мечте фантастов голубой, - у нас диктатор в каждом ЖЭКе и в поликлинике любой; накачан бешеным откатом, безмерной властью облечен, - у нас в любом сидит диктатор, не понимающий ни в чем, и каждый дурень - спору нету, все дурни грамотны уже, - готов немедля сжить со свету другого дурня из ЖЖ. Народ у нас довольно хмурый, ему ли злобу побороть? Мы все набиты диктатурой, она буквально наша плоть; наш опыт ничему не учит, а если учит, то не нас; нас диктатура так же пучит, как нашу землю пучит газ; она корежит наши лица и отравляет мирный труд, и мы готовы поделиться - но почему-то не берут.

Когда б пришла такая фаза, что мир и вправду был готов забрать у нас избыток газа, а вслед за ним избыток дров, и государственную прессу, что понимает все сама, и вслед за ней, для интересу, избыток местного дерьма, и диктатуру, что под старость преобразилась в рококо, - не знаю, с чем бы мы остались.

Но как вздохнули бы легко!

You can watch this video on www.livejournal.com

Начало зимы

1

Зима приходит вздохом струнных:
“Всему конец”.
Она приводит белорунных
Своих овец,
Своих коней, что ждут ударов
Как наивысшей похвалы,
Своих волков, своих удавов,
И все они белы, белы.

Есть в осени позднеконечной,
В ее кострах,
Какой-то гибельный, предвечный,
Сосущий страх:
Когда душа от неуюта,
От воя бездны за стеной
Дрожит, как утлая каюта
Иль теремок берестяной.

Все мнется, сыплется, и мнится,
Что нам пора,
Что опадут не только листья,
Но и кора,
Дома подломятся в коленях
И лягут грудой кирпичей -
Земля в осколках и поленьях
Предстанет грубой и ничьей.

Но есть и та еще услада
На рубеже,
Что ждать зимы теперь не надо:
Она уже.
Как сладко мне и ей - обоим -
Вливаться в эту колею:
Есть изныванье перед боем
И облегчение в бою.

Свершилось. Все, что обещало
Прийти, - пришло.
В конце скрывается начало.
Теперь смешно
Дрожать, как мокрая рубаха,
Глядеть с надеждою во тьму
И нищим подавать из страха -
Не стать бы нищим самому.

Зиме смятенье не пристало.
Ее стезя
Структуры требует, кристалла.
Скулить нельзя,

Но подберемся. Без истерик,
Тверды, как мерзлая земля,
Надвинем шапку, выйдем в скверик:
Какая прелесть! Все с нуля.

Как все бело, как незнакомо!
И снегири!
Ты говоришь, что это кома?
Не говори.
Здесь тоже жизнь, хоть нам и странен
Застывший, колкий мир зимы,
Как торжествующий крестьянин.
Пусть торжествует. Он - не мы.

Мы никогда не торжествуем,
Но нам мила
Зима. Коснемся поцелуем
Ее чела,
Припрячем нож за голенищем,
Тетрадь забросим под кровать,
Накупим дров и будем нищим
Из милосердья подавать.

<...>

You can watch this video on www.livejournal.com

* * *

Когда бороться с собой устал покинутый Гумилев,
Поехал в Африку он и стал охотиться там на львов.
За гордость женщины, чей каблук топтал берега Невы,
За холод встреч и позор разлук расплачиваются львы.

Воображаю: саванна, зной, песок скрипит на зубах…
Поэт, оставленный женой, прицеливается. Бабах.
Резкий толчок, мгновенная боль… Пули не пожалев,
Он ищет крайнего. Эту роль играет случайный лев.

Любовь не девается никуда, а только меняет знак,
Делаясь суммой гнева, стыда и мысли, что ты слизняк.
Любовь, которой не повезло, ставит мир на попа,
Развоплощаясь в слепое зло (так как любовь слепа).

Я полагаю, что, нас любя, как пасечник любит пчел,
Бог недостаточной для себя нашу взаимность счел,-
Отсюда войны, битье под дых, склока, резня и дым:
Беда лишь в том, что любит одних, а палит по другим.

А мне что делать, любовь моя? Ты была такова,
Но вблизи моего жилья нет и чучела льва.
А поскольку забыть свой стыд я еще не готов,
Я, Господь меня да простит, буду стрелять котов.

Любовь моя, пожалей котов! Виновны ли в том коты,
Что мне, последнему из шутов, необходима ты?
И, чтобы миру не нанести слишком большой урон,
Я, Создатель меня прости, буду стрелять ворон.

Любовь моя, пожалей ворон! Ведь эта птица умна,
А что я оплеван со всех сторон, так это не их вина.
Но, так как злоба моя сильна и я, как назло, здоров,-
Я, да простит мне моя страна, буду стрелять воров.

Любовь моя, пожалей воров! Им часто нечего есть,
И ночь темна, и закон суров, и крыши поката жесть…
Сжалься над миром, с которым я буду квитаться за
Липкую муть твоего вранья и за твои глаза!

Любовь моя, пожалей котов, сидящих у батарей,
Любовь моя, пожалей скотов, воров, детей и зверей,
Меня, рыдающего в тоске над их и нашей судьбой,
И мир, висящий на волоске, связующем нас с тобой.

You can watch this video on www.livejournal.com

* * *

У меня насчет моего таланта иллюзий нет.
В нашем деле и так избыток зазнаек.
Я поэт, но на фоне Блока я не поэт.
Я прозаик, но кто сейчас не прозаик?

Загоняв себя, как Макар телят,
И колпак шута заработав,
Я открыл в себе лишь один, но большой талант -
Я умею злить идиотов.

Вот сидят, допустим, - слова цивильны, глаза в тени,
Говорят чего-нибудь о морали...
Я еще не успел поздороваться, а они
Заорали.

И будь он космополит или патриот,
Элита или народ, красавец или урод,
Раскинься вокруг Кейптаун или Кейп-код,
Отчизна-мать или ненька ридна, -
Как только раскроет рот,
Да как заорет, -
Становится сразу видно, что идиот.
А до того иногда не видно.

Иногда я что-нибудь проору в ответ,
Иногда с испугу в обморок брякнусь.
Я едва ли потребен Господу как поэт,
Но порой полезен ему как лакмус.

Может быть, фейс-контроль. А может, у них дресс-код.
Может быть, им просто не нравится мой подход
К их святому, напыщенному серьезу,
Я не знаю, чем посягаю на их оплот
И с чего представляю для них угрозу.

А писанье - продукт побочный, типа как мед.
Если каждый день на тебя орет идиот,
Поневоле начнешь писать стихи или прозу.

You can watch this video on www.livejournal.com

Десятая баллада

И подходят они ко мне в духоте барака, в тесноте, и вони, и гомоне блатоты. Посмотри вокруг, они говорят, рубака,- посмотри, говорят, понюхай, все это ты! Сократись, Сократик,- теперь ты спорить не будешь. И добро б тебя одного - а ведь весь народ! Полюбуйся на дело рук своих, душегубец, духовидец, свободолюбец, козлобород! На парашу, шконку, на вшивых под одеялом, на скелеты, марширующие по три,- полюбуйся своим надличностным идеалом, на свои надменные ценности посмотри. Посмотри - вертухаи брюкву кидают детям. Посмотри - доходяг прикладами гонят в лес. Если даже прекрасная дама кончилась этим, если даже ночная фиалка - куда ты лез?! Твое место здесь, шмотье твое делят воры, на соседних нарах куражатся стукачи. Посмотри, дерьмо, чем кончаются разговоры об Отечестве. Вот Отечество, получи. Что, не нравится? Забирай его под расписку. Шевели ноздрей: так пахнет только в раю. И суют мне под нос пайку мою и миску - мою черную пайку, пустую миску мою.

Ваша правда, псы, не щадите меня, Иуду, это сделал я, это местность моей мечты. Да, я им говорю, о да, я больше не буду, никогда не буду, меня уже нет почти. Слава Богу, теперь я знаю не понаслышке (а когда я, впрочем, не знал в глубине души?): вертикалей нет, имеются только вышки, а на вышках мишки, а у них калаши! Отрекаюсь от слов, от гибельной их отравы, как звалась она в старину. Позор старине. До чего я знал, что всегда вы будете правы - потому что вы на правильной стороне, потому что вы воинство смрада, распада, ада, вы цветущая гниль, лепрозной язвы соскоб, ибо все идет в эту сторону - так и надо,- и стоять у вас на пути - значит множить скорбь, значит глотки рвать, и кровь проливать как воду, и болото мостить костями под хриплый вой; что поделать, я слишком знаю вашу свободу - несравненное право дерева стать травой! О блаженство распада, сладостный плен гниенья, попустительства, эволюции в никуда, о шакалья святость, о доброта гиенья, гениальность гноя, армада, морда, орда! Вы - осиновый трепет, ползучий полет осиный, переполз ужиный, сладкий мушиный зуд. Никаких усилий - поскольку любых усилий несравненный венец мы явственно видим тут! Поцелуй трясину. Ляг, если ты мужчина. Не перечь пружине, сбитая шестерня. Это я, говорю я вам, я один причина, это я виноват во всем, убейте меня.

И внезапно в моем бараке постройки хлипкой затыкаются щели и вспыхивают огни. Вот теперь ты понял, они говорят с улыбкой, вот теперь ты почти что наш, говорят они. Убирают овчарку, меняют ее на лайку, отбирают кирку, вручают мне молоток, ударяют в рельс, суют мне белую пайку и по проволоке без колючек пускают ток.

You can watch this video on www.livejournal.com

Война объявлена: 4. Три просьбы

1

О том, как тщетно всякое слово и всякое колдовство
На фоне этого, и другого, и вообще всего,
О том, насколько среди Гоморры, на чертовом колесе,
Глядится мразью любой, который занят не тем, что все,
О том, какая я немочь, нечисть, как страшно мне умирать
И как легко меня изувечить, да жалко руки марать,
О том, как призрачно мое право на воду и каравай,
Когда в окрестностях так кроваво,- мне не напоминай.
Я видел мир в эпоху распада, любовь в эпоху тщеты,
Я все это знаю лучше, чем надо, и точно лучше, чем ты,
Поскольку в мире твоих красилен, давилен, сетей, тенет
Я слишком часто бывал бессилен, а ты, я думаю, нет.

Поэтому не говори под руку, не шли мне дурных вестей,
Не сочиняй мне новую муку, чтобы в сравненье с ней
Я понял вновь, что моя работа - чушь, бессмыслица, хлам;
Когда разбегаюсь для взлета, не бей меня по ногам.
Не тычь меня носом в мои болезни и в жалоб моих мокреть.
Я сам таков, что не всякой бездне по силам в меня смотреть.
Ни в наших днях, ни в ночах Белграда, ни в той, ни в этой стране
Нет и не будет такого ада, которого нет во мне.

2

О, проклятое пограничье,
Чистота молодого лба,
Что-то птичье в ее обличье,
Альба, Эльба, мольба, пальба -
Все я помню в этом хваленом,
Полном таинства бытии.
Ты всегда железом каленым
Закреплял уроки свои.

Ни острастки, ни снисхожденья
Мне не надо. Я не юнец.
Все я знал еще до рожденья,
А теперь привык наконец.
И спасенья не уворую,
И подмоги не позову -
Чай, не первую, не вторую,
Не последнюю жизнь живу.

Но зачем эта страсть к повторам?
Как тоска тебя не берет
От подробностей, по которым
Можно все сказать наперед!
Нет бы сбой, новизна в раскладе,
Передышка в четыре дня -
Не скажу «милосердья ради»,
Но хотя б перемены для.

Как я знаю одышку года,
Вечер века, промозглый мрак,
Краткость ночи, тоску ухода,
Площадь, башню, вагон, барак,
Как я знаю бессилье слова,
Скуку боя, позор труда,
Хватит, хватит, не надо снова,
Все я понял еще тогда.

3

Аргумент, что поделать, слабый:
С первой жертвой - почти как с бабой,
Но быстрей и грязней,
Нежели с ней.

Как мы знаем, женское тело
Сладко и гладко,
Но после этого дела
Гнусно и гадко.

Так и после расстрела,
Когда недавно призванный рядовой
Изучает первое в своей биографии тело
С простреленной головой.

Дебютант, скажу тебе честно:
Неинтересно.

Так что ты отпустил бы меня, гегемон.

You can watch this video on www.livejournal.com

* * *

Старуха-мать с ребенком-идиотом -
Слюнявым, длинноруким, большеротым -
Идут гулять в ближайший лесопарк
И будут там смотреть на листопад.

Он не ребенок. Но назвать мужчиной
Его, что так невинен и убог,
С улыбкой безнадежно-беспричинной
И с головою, вывернутой вбок?

Они идут ссутулившись. Ни звука -
Лишь он мычит, растягивая рот.
Он - крест ее, пожизненная мука.
Что, если он ее переживет?

Он не поймет обрушившейся кары
И в интернате, карцеру сродни,
Все будет звать ее, и санитары
Его забьют за считаные дни.

О, если впрямь подобье высшей воли
Исторгло их из хаоса и тьмы
На этот свет - скажи, не для того ли,
Чтоб осторожней жаловались мы?

А я-то числю всякую безделку
За якобы несомый мною крест
И на судьбу ропщу, как на сиделку
Ворчит больной. Ей скоро надоест.

Но нет. Не может быть, чтоб только ради
Наглядной кары, метки нулевой,
Явился он - в пальто, протертом сзади,
И с вытянутой длинной головой.

Что ловит он своим косящим глазом?
Что ищет здесь его скользящий зрак?
Какую правду, большую, чем разум,
Он ведает, чтоб улыбаться так?

Какому внемлет ангельскому хору,
Какое смотрит горнее кино?
Как нюх - слепцу, орлиный взор - глухому,
Взамен рассудка что ему дано?

Что наша речь ему?- древесный шелест.
Что наше небо?- глина и свинец.
Что, если он непонятый пришелец,
Грядущего довременный гонец?

Что, ежели стрела попала мимо
И к нам непоправимо занесен
Блаженный житель будущего мира,
Где каждый улыбается, как он?

Что, ежели, трудов и хворей между,
Он послан в утешенье и надежду -
Из тех времен, из будущей Москвы,
В которой все мы будем таковы?

You can watch this video on www.livejournal.com

Видеообращение

Майор Дымовский из Новороссийска, Отечества и Путина слуга, крутой оперативник, гений сыска, хотя и приторможенный слегка, почувствовал, что кризис на пороге и что дела в стране нехороши, и разместил в своем видеоблоге к премьеру обращенный крик души.

Он там ему сказал, что честь имеет, что жизнь ему уже не дорога, что типа у него рука немеет, а медики не лечат ни фига, что долго он терпел и вот решился, поскольку жизнь буквально доскребла; что двух он жен на должности лишился (они ушли, поскольку нет бабла); что все новороссийское начальство относится к майорам, как к скотам, а так как он со многими общался, то так повсюду, а не только там; что произвол начальников чиновных в Новороссийске бешено раздут, что вынужден сажать он невиновных, а то иначе денег не дадут, что вот ему уже не дали справку, хоть он зубец и будущий отец… «Давайте вообще уйдем в отставку!» - он предложил премьеру наконец.

Немедля зароилось много слухов. В Новороссийск инспекторы стеклись. По виду наш майор - типичный Глухов, сбежавший, если помните, в Тифлис, с той разницей, что тот сбежал с оружьем, а этот вынес мусор из избы, - но Родина с рыданием белужьим готова им обоим дать как следует. Естественно, у этих двух диковин различья осязаемые есть: был Глухов нем, Дымовский - многословен. Тот - дезертир, а этот все про честь. У Глухова движенья были ватны, а этот брав и выправкой удал, - но оба до того неадекватны, что я бы им оружия не дал. Майор ведет такие разговоры, как будто он обкуренный в дугу, и если таковы у нас майоры - старлея и представить не могу.

Не думаю увлечь своим примером того, кто нацгерой и полубог, но если б я России был премьером - я тоже бы завел видеоблог, где уделял бы время разговору с народом, не желающим лизать, и там бы утомленному майору ответил симметрично, так сказать.

- Майор! Я вам отвечу, как умею, - сказал бы я Дымовскому тогда б. - Я был майор, я тоже честь имею и сам тружусь, как на галерах раб. Безрадостно живу и небогато, в бюджете дыры, в сердце пустота, меня почти не уважает НАТО и смотрит на меня, как на скота. В стране не видно войск боеготовых, и преданных дай Бог найдется полк. Порой и я сажаю невиновных, но это наш, майор, служебный долг. К тому же в местных кражах и растратах виновны все, замечу не шутя. У нас в России нет невиноватых, включая ваше новое дитя. Страну пора отправить в переплавку. Спасибо вам, коллега, за совет - я думаю давно уйти в отставку, но для таких, как я, отставки нет. Не следует считать меня злодеем, хоть в этом направленье я расту. А главное - что мы еще умеем? Придется нам остаться на посту, - и вам, и мне, - смиряя буйный норов и видя обстановку без прикрас: здесь нету для меня других майоров. Других премьеров тоже нет для вас. На стенку коммунальную не влазьте и не сходите с бедного ума. Мы действуем в такой системе власти, что вечно возрождается сама. Не следует греховными устами звать к переменам Родину свою. Хотите - поменяемся местами? Все будет точно так же, зуб даю. Так сделали языческие боги, чей замысел суров и бестолков. Мерси за то, что бунтовали в блоге, а ведь могли палить, как Евсюков. Мерси и мне: я правлю, стыд отбросив, зато не лицемерю ни хрена, - а мог бы, как неистовый Иосиф. Иль как Иван (смотрели Лунгина?). Тогда наш век эффектней был бы прожит, но что уж тут поделать - не дано.

Конечно, так ответить он не может. Но по глазам же видно все равно.

You can watch this video on www.livejournal.com

Новая графология-2

Если бы кто-то меня спросил,
Как я чую присутствие высших сил -
Дрожь в хребте, мурашки по шее,
Слабость рук, подгибанье ног,-
Я бы ответил: если страшнее,
Чем можно придумать, то это Бог.

Сюжетом не предусмотренный поворот,
Небесный тунгусский камень в твой огород,
Лед и пламень, война и смута,
Тамерлан и Наполеон,
Приказ немедленно прыгать без парашюта
С горящего самолета,- все это Он.

А если среди зимы запахло весной,
Если есть парашют, а к нему еще запасной,
В огне просматривается дорога,
Во тьме прорезывается просвет,-
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Внушает надежду там, где надежды нет.

Но если ты входишь во тьму, а она бела,
Прыгнул, а у тебя отросли крыла,-
То это Бог, или ангел, Его посредник,
С хурмой «Тамерлан» и тортом «Наполеон»:
Последний шанс последнего из последних,
Поскольку после последнего - сразу Он.

Это то, чего не учел Иуда.
Это то, чему не учил Дада.
Чудо вступает там, где помимо чуда
Не спасет никто, ничто, никогда.

А если ты в бездну шагнул и не воспарил,
Вошел в огонь, и огонь тебя опалил,
Ринулся в чащу, а там берлога,
Шел на медведя, а их там шесть,-
Это почерк дьявола, а не Бога,
Это дьявол под маской Бога
Отнимает надежду там, где надежда есть.

You can watch this video on www.livejournal.com

* * *

Я назову без ложного стыда
Два этих полюса:
Дурак боится слова «никогда»,
А умный пользуется.
И если жизнь его, как голова,
Трещит-разламывается,-
Он извлекает, как из рукава,
Величье замысла.
Я не увижу больше никогда
Тебя, любимая,
Тебя, единственная, тебя, балда
Себялюбивая.
Теперь ты перейдешь в иной регистр
И в пурпур вырядишься.
Отыгрывать назад остерегись:
Вернешься - выродишься.
Мне, пьедестала гордого лишась,
Тебя не выгородить -
А так еще мы сохраняем шанс
Прилично выглядеть.

Я, грешный человек, люблю слова.
В них есть цветаевщина.
Они из мухи делают слона,
Притом летающего.
Что мир без фраз? Провал ослизлой тьмы,
Тюрьма с застольями.
Без них плевка не стоили бы мы,
А с ними стоили бы.

Итак, прощай, я повторяю по
Прямому проводу.
Мне даже жаль такого слова по
Такому поводу.
Простились двое мелочных калек,
Два нищих узника.
А как звучит: навек, навек, навек.
Ей-Богу, музыка.

You can watch this video on www.livejournal.com

* * *

Я не могу укрыться ни под какою крышей. Моя объективность куплена мучительнейшей ценой - я не принадлежу ни к нации явно пришлой, ни к самопровозглашенной нации коренной. Как известный граф, создатель известных стансов о том, что ни слева, ни справа он не в чести,- так и я, в меру скромных сил, не боец двух станов, точней, четырех, а теперь уже и шести. Не сливочный элитарий, не отпрыск быдла, я вижу все правды и чувствую все вранье - все мне видно, и так по мне обидно, что злые слезы промыли зренье мое.

Кроме плетенья словес, ничего не умея толком (поскольку другие занятья, в общем, херня) - по отчим просторам я рыскаю серым волком до сей поры, и ноги кормят меня. То там отмечусь, то тут чернилами брызну. Сумма устала от перемены мест. Я видел больше, чем надо, чтобы любить Отчизну, но все не дождусь, когда она мне совсем надоест. Вдобавок и слишком выдержан, чтобы спиться, и слишком упрям, чтоб прибиться к вере отцов. Все это делает из меня идеального летописца, которого Родина выгонит к черту в конце концов.

Что до любви, то и тут имеется стимул писать сильнее других поэтов Москвы. От тех, кого я хочу, я слышу - прости, мол, слушать тебя - всегда, но спать с тобою - увы. Есть и другие, но я не могу терпеть их. Мне никогда не давался чистый разврат. Слава Богу, имеются третьи, и этих третьих я мучаю так, что смотрите первый разряд. Портрет Дориана Грея, сломавший раму, могильщик чужой и мучитель своей семьи, я каждое утро встречаю, как соль на рану. И это все, чего я достиг к тридцати семи.
Отсюда знание жизни, палитра жанровая, выделка класса люкс, плодовитость-плюс.

- Собственно говоря, на что ты жалуешься?

- Собственно, я не жалуюсь, я хвалюсь.

You can watch this video on www.livejournal.com

* * *

Смерть не любит смертолюбов,
Призывателей конца.
Любит зодчих, лесорубов,
Горца, ратника, бойца.

Глядь, иной из некрофилов,
С виду сущее гнилье,
Тянет век мафусаилов -
Не докличется ее.

Жизнь не любит жизнелюбов,
Ей претит умильный вой,
Пухлость щек и блеск раструбов
Их команды духовой.

Несмотря на всю науку,
Пресмыкаясь на полу,
Все губами ловят руку,
Шлейф, каблук, подол, полу.

Вот и я виюсь во прахе,
О подачке хлопоча:
О кивке, ресничном взмахе,
О платке с ее плеча.

Дай хоть цветик запоздалый
Мне по милости своей -
Не от щедрости, пожалуй,
От брезгливости скорей.

Ах, цветочек мой прекрасный!
Чуя смертную межу,
В день тревожный, день ненастный
Ты дрожишь - и я дрожу,

Как наследник нелюбимый
В неприветливом дому
У хозяйки нелюдимой,
Чуждой сердцу моему.

You can watch this video on www.livejournal.com

Тактическое

Разбуди лихо, пока оно тихо,
Пока оно слабо, пока оно мало,
Пока не проснулось, пока не потянулось,
Пока не надулось, пока не расцвело.
Покуда не в славе, покуда не в праве,-
Не встало на поток, не раззявило роток:
Протирает зенки, ходит вдоль стенки,
Хочет укусить, да боится попросить.

Не давай лиху дремать в колыбели,
Подбирать слова, накачивать права.
Разбуди лихо, пока оно еле,
Пока оно только, пока оно едва,
Пока оно дремлет, чмокая губою,
Под напев матери, под крылом отца.
Пока лишь юроды, вроде нас с тобою,
Слышат, как оно по-тя-ги-ва-ет-ца.

Чеши ему пятку, вливай в него водку,
Стучи во все бубны, ори во весь рот,
А когда разбудишь - сигай ему в глотку,
Чтобы все увидели, как оно жрет.
Может, поперхнется, может, задохнется,
Задними скребя да передними гребя…
А как само проснется, уже не обойдется:
Всех умолотит, и первого тебя.

Помнишь канцонету про умную Грету,
Плакавшую в детстве - мол, смерть впереди?
Разбуди лихо, пока его нету,
Выдави из чрева и тут же буди!
Словес нет, чудес нет, помощи небес нет.
Лучшая среда для нашего труда.
Когда сожрет много, оно само треснет,
Но это когда, но это когда…

You can watch this video on www.livejournal.com

Война объявлена, 2. Army of lovers

Юнцы храбрятся по кабакам, хотя их грызет тоска,
Но все их крики «Я им задам!» - до первого марш-броска,
До первого попадания снаряда в пехотный строй
И дружного обладания убитою медсестрой.
Юнцам не должно воевать и в армии служить.
Солдат пристойней вербовать из тех, кто не хочет жить:
Певцов или чиновников, бомжей или сторожей,
Из брошенных любовников и выгнанных мужей.

Печорин чистит автомат, сжимая бледный рот.
Онегин ловко берет снаряд и Пушкину подает,
И Пушкин заряжает, и Лермонтов палит,
И Бродский не возражает, хоть он и космополит.

К соблазнам глух, под пыткой нем и очень часто пьян,
Атос воюет лучше, чем Портос и Д'Артаньян.
Еще не раз мы врага превысим щедротами жертв своих.
Мы не зависим от пылких писем и сами не пишем их.
Греми, барабан, труба, реви! Противник, будь готов -
Идут штрафные роты любви, калеки ее фронтов,
Любимцы рока - поскольку рок чутко хранит от бед
Всех, кому он однажды смог переломить хребет.

Пусть вражеских полковников трясет, когда орда
Покинутых любовников вступает в города.
Застывшие глаза их мертвее и слепей
Видавших все мозаик из-под руин Помпей.
Они не грустят о женах, не рвутся в родной уют.
Никто не спалит сожженных, и мертвых не перебьют.

Нас победы не утоляют, после них мы еще лютей.
Мы не верим в Родину и свободу.
Мы не трогаем ваших женщин и не кормим ваших детей,
Мы сквозь вас проходим, как нож сквозь воду.
Так, горланя хриплые песни, мы идем по седой золе,
По колосьям бывшего урожая,
И воюем мы малой кровью и всегда на чужой земле,
Потому что вся она нам чужая.
.