103. Что было, то было… Из личного… человека и штурмана…
Оригинал взят у wlad_ladygin в 103. Что было, то было… Из личного… человека и штурмана…
В ноябре в очередной раз посетил историка Сергиенко Анатолия Михайловича. Просил дать ознакомиться с материалами из папок на ГСС 8-го авиакорпуса ДД. Домой привез две сумки материалов. В этот же вечер пролистал все папки. Но вот одна так зацепила, что просидел до трех ночи, читая нечто дневниковых записей, сделанных по ходу событий и отражающих внутренне состояние человека. Непосредственная открытость его внутреннего мира пугала кокой-то незащищенностью. Сугубо личное, переплеталось с фактами, которые нигде не сыскать и которые дообъясняли то, что уже, казалось, было известным, но были с налетом какой-то недосказанности. И возникал вопрос, а в праве я делать это всеобщим достоянием? Но вот письмо его, которое снимает в этом этическом вопросе все сомнения. Этот человек не против публичности, его определенно, все эти годы что-то мучило, и наконец, он отпустил это. Начну с письма.
Откровенно говоря, мне очень трудно ответить и к тому же письменно. Я очень часто встречаюсь с ребятами разных школ и разных возрастов. С ними в беседах оказывается значительно легче и проще высказать свои мысли о войне и увязать все это с нынешней действительностью. Писать об этом оказалось значительно трудней. Если что ни так, не взыщите.
Кроме того, черновик я не стал переписывать, а попросил перепечатать…
Прочел я свои записи, которые делал 27 лет назад, когда наша оперативная группа в 11 самолетов была на севере, где с аэродрома Ваенга действовали по аэродромам и портам противника. Эти записи делались на бумаге, которая считалась тогда лучшей, а блокноты эти выдавались только для особых нужд и не всем.
Мысли, которые теперь с высоты времени кажутся скучными, я тогда записывал без всякой надежды оставить себе надолго. Но оказалось в семейном архиве они сохранились и если они, эти записи, хоть немного Вам будут полезны, то для меня это будет лестно.
Кроме того, в этом блокноте в самом начале есть некоторые чертежи, схемы, записи. Это след моей подготовки проведения занятий с членами экипажей нашей эскадрильи.
А занятия мы проводили в каждый нелетный день. Эти занятия были в форме обсуждения сложных вопросов, возникших в ходе практической работы.
Примеры брались из непосредственной практики боевой работы над целью и разбирались детально с летчиками и штурманами нашей группы.
Помню позднее, когда мы перелетели на аэродром Новодугино, то в летнее время, после работы ночью и отдыха, мы, штурманский состав нашей эскадрильи после завтрака собирались на речном пляже реки Вазуза и я проводил с ними на песке разбор каждого полета. С начала я всем докладывал, как заходил на цель, как ее поражал и как уходил. После меня все остальные считали своим долгом рассказать, как они выполняли задание. Все это мы чертили на песке и под лучами горячего солнца обсуждали и удачные и неудачные полеты. Надо сказать, что среди штурманов нашей эскадрильи считалось обязательным рассказывать о своих сомнениях, неудачах, а хороший заход и выход, поражение цели считали само собой разумеющимся.
Так в непринужденной обстановке в сочетании с купанием, отдыхали мы, обмениваясь мнениями и учились друг у друга. Такие занятия стали просто потребностью у каждого из нас и в дни, когда интенсивно работали, то особенно каждому осталось рассказать о впечатлениях и, не сговариваясь, шли на пляж купаться, загорать и делать разбор полетов. В других эскадрильях были другие формы учебы. Не смотря на наличие большого опыта, у всех нас была специальная учебная программа, по которой учился весь летный состав.
Посылаю фотографии военных лет. Некоторые из них я сам фотографировал.
К сожалению, в папке с надписью «Владимиров М.Г.» многих фотографий не оказалось, но ценность комментариев к ним не оспорима. Вот некоторые из них:
Летчик Осипов Василий Васильевич мой близкий товарищ. Штурман АЭ Прокудин Алексей, мы все его называли «Сэр Прокудин». Это мой первый наставник. С ним я сделал свой первый боевой вылет. Он многому меня научил в вопросах самолетовождения. Стрелок-радист нашего экипажа Селезнев. С ним я сделал около 100 боевых вылетов. Летчики Романов Петр Иванович и Костя Платонов. Оба считались между нами выдающимися и все в полку считали за честь с ними летать. Летчик Романов и штурман Прокудин составляли один экипаж и пролетали вместе почти всю войну. Горбунов Илларион Иванович отличный летчик и обаятельной души человек.
Летчик Петр Романов, штурман Михаил Владимиров, летчик Константин Платонов
В 1946 году, когда я демобилизовался в знак уважения и на прощание наш комиссар Вдовин Яков Абрамович подарил мне свою рукопись «Дополнение к наградному материалу». Конечно, я был весьма тронут его вниманием. И эту рукопись храню как величайшую ценность. Посылаю ее Вам то же, но надеюсь получить обратно.
С уважением Владимиров.
И так, личные записи человека и штурмана:
4 февраля 1944 года
Сегодня, ожидая команды на вылет, мы сидели с Платоновым и клеили конверты из обрезков карт полетных.
Кончив клеить, на две минутки у нас зашел разговор насчет моей работы, которую мне поручил Вдовин и я говорю ему, не отдам и не покажу больше, так как она вообще не так уж ему необходима. Вот лучше добавить и описать, как мы живем на Севере. - Да, это не плохо, - говорит Костя, - написать все переживания по боевой работе, природу описать, впечатления разного сорта!
И действительно, если писать через день по странице, то после интересно будет читать. Прожил я здесь уже около 3-х месяцев и сколько впечатлений, переживаний промелькнуло за это время. Вот и сейчас слушали, - говорит Ленинград, Приказ Верховного Главнокомандующего... Заговорил и третий Украинский фронт, а вчера взяли Ровно, Луцк. Как они мне знакомы, я же там был и все тропинки знаю, а несколько дней назад окружили 10 дивизий южнее Киева, а еще раньше и продолжает сейчас наступать Ленинградский фронт. Какое неописуемое чувство рождается; Хочется все больше и больше сделать для Победы нашей Родины, ради ее спасения, для Томки, чтобы она жила счастливо и для себя обеспечить веселую, радостную жизнь. И подумать, ведь почти весь Западный фронт от Балтики до Черного моря наступает. И откуда берется столько силы у Руси?
Помню 1941 год, когда он на плечах наших войск врывался и не давал опомниться. Вспоминается Западная Украина, Млынов, Дубно, Ровно, Новоград Волынский, Шепетовка, Тернополь, Бердичев, Житомир, Киев, Прилуки, а еще тяжелее вспоминать Крым и переправу. А 1942 год - Сталинград, Кавказ, мои родные места, где я жил, учился - их топтал немец, это невообразимо. Какое чувство было. Весь народ был подавлен, не было слышно музыки, песен. Все ходили со сжатыми кулаками и хмурыми. Как мне было тяжело, когда в 1942 году немец прорвался на Кавказ и оккупировал его, а там моя мать, отец - ведь они старенькие, им нужен покой, а что они пережили у меня - мурашки по спине пробегают, когда я вспоминаю, что мне рассказывала мать.
Немец говорил под Сталинградом в 19 42 году: "Рус! Буль-бульw. А теперь что мы, русские, скажем немцу, что? Только одно: «Ганс! Капут!»
Мы ликуем, мы радуемся, мы салютуем. Наша берет и будет всегда и везде брать, на то мы; русские!
А мы здесь сидим, на далеком Севере, в Заполярье и воруем хорошую погоду у моря, правда успехи кое-какие есть. Ведь наше место там, в южных схватках. Ну, ничего, придет время.
Вчера приехал начфин, но не тат, кто мне нужен. Я ждал из 68-го с письмом от Томки, а этот только с деньгами, и то не со всеми, не хватило, говорит. Ну что же, подожду второго. Тот должен тоже скоро приехать, а я его жду с письмом, в котором должен быть ответ и вопрос на будущее, как быть дальше, как складывать жизнь на время войны.
Прилетел разведчик: «Ну что, проворонили ночь, середина пути закрыта, а дальше ясно». И черт его знает, с его связью нет связи, возвращался бы сразу обратно и, может, слетали бы. Может, еще полетим, сейчас только без пятнадцати 11 вечера.
7 февраля 1944г.
Вчера не летали, а когда легли спать, то долго-долго не спали, с моим соседом с Платоновым каким-то путем завязали разговор про чертей, ведьм и проговорили до 15 минут третьего ночи. Он начал спать, а я не мог уснуть до начала четвертого. Не спится ни черта, а уснул, наверное, около полчетвертого. Проснулся утром и говорю:
- Костя, мне, наверное, письмо сегодня будет, так как видел во сне стрельбу, пушки разных сортов.
И действительно, прихожу в класс на занятия, там, на столе, лежат письма, посмотрел и мне ровно три письма: одно от Томки и два из дома. Прислали фотокарточку, что я фотографировался с семьей, когда был в отпуску, получилась не особенно важная, ну зато память будет, что я был в отпуску. Сестренка обижается, что не пишу ей. Да что я ей буду писать, пишу же домой и ей привет попутно. Нужно послать ей что-нибудь к ее новому будущему результату - свадьбе и моему племяннику или племяннице, кто там будет.
Томкино письмо прочел и просто не знаю; наверно обидел ее тоном своего письма, на которое она написала ответ. Ну, ничего. Это в пользу пойдет, но что она ответит на второе основное письмо? Интересно; если ответит, что будет именно так, как мы договаривались, то придется выполнить вторую часть моего плана - жениться по приезду. В Выдропужске расписаться, сделать пробную свадьбу, а основную - после войны и отправить ее или к себе домой, или к ее матери. В общем, как она и я решим после. Это вопрос будущего. Хотел взять спирту и тяпнуть по этому случаю сегодня вечером, если не будет боевой работы, но техник занят и не знаю, наверно сегодня организует что-нибудь.
8 февраля 1944 г.
Вчера не летали на боевое задание, и вечером я поехал на аэродром к технику. На лыжах проездил два с лишним часа по сопкам, еле нашел их землянку. Потный, мокрый все-таки нашел и привез пол-литра "чистейшего". За ужином рубанули крепко с Платоновым, пришел домой на большом газу и проиграл две партии в шахматы подполковнику Бирюкову. Когда я проигрывал, Новожилов и Родионов подначивали и я в конце концов поругался с Новожиловым.
Утром сегодня похмелились и вспомнили, что Катя официантка вчера говорила: «Гармошку горбом можно заработать». Сегодня мне приснился сон, когда я днем уснул, Томка встретилась обиженная такая, но когда я подошел к ней, она веселая стала и мы пошли куда-то по дороге. Вот хам Иванов, не уехал еще и письмо задерживается.
Недавно на меня составили аттестацию на звание, и вот этот Иванов повезет их в корпус.
Хочу написать Томке письмо и не знаю, с чего начать, нет ответа, а писать так лишь бы нет никакого смысла, А разрыв между письмами, которые она будет получать около, даже больше 10 дней. Ну, ничего, Милый Томчик!
Выходил сейчас, на погоду посмотрел. О, как хорошо на дворе. Облачишки баллов 5, тонкие, луна скользит между ними тихо, а небо синее и звездное, и настроение такое хорошее.
9 февраля 1944 г.
4-х часовое партийное собрание закончилось. Сколько разного гнилья оно вскрыло: воруют деньги, воруют спирт с самолетов, из-за отсутствия которого мне, может быть, когда-нибудь придется сложить кости на чужой стороне. А они, сволочи, сидят здесь, на аэродроме, не видели и не слышали запаха пороха, сами не соприкасались со смертью, начинают такое делать. Нет нисколько чувства заботы, чувства совести перед теми, кто летает и погибает, и хотят ровняться с ними. О, как это нечестно!
Решением партсобрания выгнали из рядов партии картежника и вора Карчуганова. Так и нужно дальше делать.
Сегодня ровно месяцу как я начал после подъема утром обтираться холодной водой или снегом - это мне дал совет один доктор. Я теперь чувствую себя гораздо лучше и бодрее. Буду этот рецепт выполнять постоянно.
Написал письмо Томке и передал его с начфином, который сегодня едет. Написал так, как и не думал, не могу понять, что меня побудило. Я начал беспокоиться о ее материальном состоянии и о самой Томке, как будто я уже женился на ней. Ведь она письмо мне еще не прислала и я не знаю, какой ответ будет. А я так далеко зашел. Не ошибка ли это моя? Сейчас говорил с Каплюком в его комнате, что-то он намекает мне насчет посылки меня в Выдропужск на помощь Кольке костылю, а то, говорит, он, Меньшаков, там пьянствует, а Мякоте трудно одному справиться с молодежью. Ведь они только начнут летать на задания впервые и их нужно учить. Не знаю, окончательное ли это у него решение?
11 февраля 1944 г.
Вот только что пришел из столовой, там рубанул 100 грамм, заработанные мной в честном бою. Нынешняя ночь была для меня полностью рабочей, увидел «Тирпиц», поджег и взорвал что-то в Киркинесе.
Но по заводу, душу мать, целился, промахнулся, метров 100 не попал. Но когда стали отходить от цели, пожар больше, еще больше взрыв, другой и я его видел за 100 км. Свою работу. Обратно летел и думал - это за Томку. Полетел третий раз и все настроение испортилось из-за того, что режима не выдержал Платонов, я промахнулся и не попал в корабль. А он такой хороший, большой, наверно гансов много на нем было, а осветил - как и первый вылет видел своими глазами. Живой корабль и не попал, ай-яй-яй! Как обидно. Все мои старания сорвались одним неправильным действием, а сам не поправил ошибку.
А сейчас как назло встретил человека из 42-го полка. Спросил насчет письма, которое должен привезти. А мне говорят, что если бы оно было, он бы его уже передал. Еще одна боль.
Уже 9 часов утра. Ложусь спать, В I6-00 делали разбор полетов. Командир полка говорил, чтобы связь самолетов, идущих на бомбардировку кораблей, была самостоятельной между самолетами. Да, это будет большая помощь в выполнении задания. Я об этом раньше тоже думал, можно будет договориться обо всем новом, которое появится в процессе выполнения задания.
После чего зачитали приказ о выполнении 200 полетов. С Прокудиным это первый случай, чтобы так было после обеда. Я нашел начфина Даяторова, которого никак не мог увидеть за два дня, взял у него письмо, в которое я был уверен, что оно у него есть. Этого письма я ждал и ответ такой тоже. Она же, сатапенок, заклеила его так, что я еле расклеил, но содержание это просто документ, по которому можно судить о ее преданности и верности мне - «я буду ждать, чтобы с тобой не случилось. Я всего больше тебя люблю…» Да, это хорошо, конечно, но чтобы это не было словами. Нужно написать письмо. Интересно, какое оно у меня выйдет?
Продолжение следует.
В ноябре в очередной раз посетил историка Сергиенко Анатолия Михайловича. Просил дать ознакомиться с материалами из папок на ГСС 8-го авиакорпуса ДД. Домой привез две сумки материалов. В этот же вечер пролистал все папки. Но вот одна так зацепила, что просидел до трех ночи, читая нечто дневниковых записей, сделанных по ходу событий и отражающих внутренне состояние человека. Непосредственная открытость его внутреннего мира пугала кокой-то незащищенностью. Сугубо личное, переплеталось с фактами, которые нигде не сыскать и которые дообъясняли то, что уже, казалось, было известным, но были с налетом какой-то недосказанности. И возникал вопрос, а в праве я делать это всеобщим достоянием? Но вот письмо его, которое снимает в этом этическом вопросе все сомнения. Этот человек не против публичности, его определенно, все эти годы что-то мучило, и наконец, он отпустил это. Начну с письма.
Откровенно говоря, мне очень трудно ответить и к тому же письменно. Я очень часто встречаюсь с ребятами разных школ и разных возрастов. С ними в беседах оказывается значительно легче и проще высказать свои мысли о войне и увязать все это с нынешней действительностью. Писать об этом оказалось значительно трудней. Если что ни так, не взыщите.
Кроме того, черновик я не стал переписывать, а попросил перепечатать…
Прочел я свои записи, которые делал 27 лет назад, когда наша оперативная группа в 11 самолетов была на севере, где с аэродрома Ваенга действовали по аэродромам и портам противника. Эти записи делались на бумаге, которая считалась тогда лучшей, а блокноты эти выдавались только для особых нужд и не всем.
Мысли, которые теперь с высоты времени кажутся скучными, я тогда записывал без всякой надежды оставить себе надолго. Но оказалось в семейном архиве они сохранились и если они, эти записи, хоть немного Вам будут полезны, то для меня это будет лестно.
Кроме того, в этом блокноте в самом начале есть некоторые чертежи, схемы, записи. Это след моей подготовки проведения занятий с членами экипажей нашей эскадрильи.
А занятия мы проводили в каждый нелетный день. Эти занятия были в форме обсуждения сложных вопросов, возникших в ходе практической работы.
Примеры брались из непосредственной практики боевой работы над целью и разбирались детально с летчиками и штурманами нашей группы.
Помню позднее, когда мы перелетели на аэродром Новодугино, то в летнее время, после работы ночью и отдыха, мы, штурманский состав нашей эскадрильи после завтрака собирались на речном пляже реки Вазуза и я проводил с ними на песке разбор каждого полета. С начала я всем докладывал, как заходил на цель, как ее поражал и как уходил. После меня все остальные считали своим долгом рассказать, как они выполняли задание. Все это мы чертили на песке и под лучами горячего солнца обсуждали и удачные и неудачные полеты. Надо сказать, что среди штурманов нашей эскадрильи считалось обязательным рассказывать о своих сомнениях, неудачах, а хороший заход и выход, поражение цели считали само собой разумеющимся.
Так в непринужденной обстановке в сочетании с купанием, отдыхали мы, обмениваясь мнениями и учились друг у друга. Такие занятия стали просто потребностью у каждого из нас и в дни, когда интенсивно работали, то особенно каждому осталось рассказать о впечатлениях и, не сговариваясь, шли на пляж купаться, загорать и делать разбор полетов. В других эскадрильях были другие формы учебы. Не смотря на наличие большого опыта, у всех нас была специальная учебная программа, по которой учился весь летный состав.
Посылаю фотографии военных лет. Некоторые из них я сам фотографировал.
К сожалению, в папке с надписью «Владимиров М.Г.» многих фотографий не оказалось, но ценность комментариев к ним не оспорима. Вот некоторые из них:
Летчик Осипов Василий Васильевич мой близкий товарищ. Штурман АЭ Прокудин Алексей, мы все его называли «Сэр Прокудин». Это мой первый наставник. С ним я сделал свой первый боевой вылет. Он многому меня научил в вопросах самолетовождения. Стрелок-радист нашего экипажа Селезнев. С ним я сделал около 100 боевых вылетов. Летчики Романов Петр Иванович и Костя Платонов. Оба считались между нами выдающимися и все в полку считали за честь с ними летать. Летчик Романов и штурман Прокудин составляли один экипаж и пролетали вместе почти всю войну. Горбунов Илларион Иванович отличный летчик и обаятельной души человек.
Летчик Петр Романов, штурман Михаил Владимиров, летчик Константин Платонов
В 1946 году, когда я демобилизовался в знак уважения и на прощание наш комиссар Вдовин Яков Абрамович подарил мне свою рукопись «Дополнение к наградному материалу». Конечно, я был весьма тронут его вниманием. И эту рукопись храню как величайшую ценность. Посылаю ее Вам то же, но надеюсь получить обратно.
С уважением Владимиров.
И так, личные записи человека и штурмана:
4 февраля 1944 года
Сегодня, ожидая команды на вылет, мы сидели с Платоновым и клеили конверты из обрезков карт полетных.
Кончив клеить, на две минутки у нас зашел разговор насчет моей работы, которую мне поручил Вдовин и я говорю ему, не отдам и не покажу больше, так как она вообще не так уж ему необходима. Вот лучше добавить и описать, как мы живем на Севере. - Да, это не плохо, - говорит Костя, - написать все переживания по боевой работе, природу описать, впечатления разного сорта!
И действительно, если писать через день по странице, то после интересно будет читать. Прожил я здесь уже около 3-х месяцев и сколько впечатлений, переживаний промелькнуло за это время. Вот и сейчас слушали, - говорит Ленинград, Приказ Верховного Главнокомандующего... Заговорил и третий Украинский фронт, а вчера взяли Ровно, Луцк. Как они мне знакомы, я же там был и все тропинки знаю, а несколько дней назад окружили 10 дивизий южнее Киева, а еще раньше и продолжает сейчас наступать Ленинградский фронт. Какое неописуемое чувство рождается; Хочется все больше и больше сделать для Победы нашей Родины, ради ее спасения, для Томки, чтобы она жила счастливо и для себя обеспечить веселую, радостную жизнь. И подумать, ведь почти весь Западный фронт от Балтики до Черного моря наступает. И откуда берется столько силы у Руси?
Помню 1941 год, когда он на плечах наших войск врывался и не давал опомниться. Вспоминается Западная Украина, Млынов, Дубно, Ровно, Новоград Волынский, Шепетовка, Тернополь, Бердичев, Житомир, Киев, Прилуки, а еще тяжелее вспоминать Крым и переправу. А 1942 год - Сталинград, Кавказ, мои родные места, где я жил, учился - их топтал немец, это невообразимо. Какое чувство было. Весь народ был подавлен, не было слышно музыки, песен. Все ходили со сжатыми кулаками и хмурыми. Как мне было тяжело, когда в 1942 году немец прорвался на Кавказ и оккупировал его, а там моя мать, отец - ведь они старенькие, им нужен покой, а что они пережили у меня - мурашки по спине пробегают, когда я вспоминаю, что мне рассказывала мать.
Немец говорил под Сталинградом в 19 42 году: "Рус! Буль-бульw. А теперь что мы, русские, скажем немцу, что? Только одно: «Ганс! Капут!»
Мы ликуем, мы радуемся, мы салютуем. Наша берет и будет всегда и везде брать, на то мы; русские!
А мы здесь сидим, на далеком Севере, в Заполярье и воруем хорошую погоду у моря, правда успехи кое-какие есть. Ведь наше место там, в южных схватках. Ну, ничего, придет время.
Вчера приехал начфин, но не тат, кто мне нужен. Я ждал из 68-го с письмом от Томки, а этот только с деньгами, и то не со всеми, не хватило, говорит. Ну что же, подожду второго. Тот должен тоже скоро приехать, а я его жду с письмом, в котором должен быть ответ и вопрос на будущее, как быть дальше, как складывать жизнь на время войны.
Прилетел разведчик: «Ну что, проворонили ночь, середина пути закрыта, а дальше ясно». И черт его знает, с его связью нет связи, возвращался бы сразу обратно и, может, слетали бы. Может, еще полетим, сейчас только без пятнадцати 11 вечера.
7 февраля 1944г.
Вчера не летали, а когда легли спать, то долго-долго не спали, с моим соседом с Платоновым каким-то путем завязали разговор про чертей, ведьм и проговорили до 15 минут третьего ночи. Он начал спать, а я не мог уснуть до начала четвертого. Не спится ни черта, а уснул, наверное, около полчетвертого. Проснулся утром и говорю:
- Костя, мне, наверное, письмо сегодня будет, так как видел во сне стрельбу, пушки разных сортов.
И действительно, прихожу в класс на занятия, там, на столе, лежат письма, посмотрел и мне ровно три письма: одно от Томки и два из дома. Прислали фотокарточку, что я фотографировался с семьей, когда был в отпуску, получилась не особенно важная, ну зато память будет, что я был в отпуску. Сестренка обижается, что не пишу ей. Да что я ей буду писать, пишу же домой и ей привет попутно. Нужно послать ей что-нибудь к ее новому будущему результату - свадьбе и моему племяннику или племяннице, кто там будет.
Томкино письмо прочел и просто не знаю; наверно обидел ее тоном своего письма, на которое она написала ответ. Ну, ничего. Это в пользу пойдет, но что она ответит на второе основное письмо? Интересно; если ответит, что будет именно так, как мы договаривались, то придется выполнить вторую часть моего плана - жениться по приезду. В Выдропужске расписаться, сделать пробную свадьбу, а основную - после войны и отправить ее или к себе домой, или к ее матери. В общем, как она и я решим после. Это вопрос будущего. Хотел взять спирту и тяпнуть по этому случаю сегодня вечером, если не будет боевой работы, но техник занят и не знаю, наверно сегодня организует что-нибудь.
8 февраля 1944 г.
Вчера не летали на боевое задание, и вечером я поехал на аэродром к технику. На лыжах проездил два с лишним часа по сопкам, еле нашел их землянку. Потный, мокрый все-таки нашел и привез пол-литра "чистейшего". За ужином рубанули крепко с Платоновым, пришел домой на большом газу и проиграл две партии в шахматы подполковнику Бирюкову. Когда я проигрывал, Новожилов и Родионов подначивали и я в конце концов поругался с Новожиловым.
Утром сегодня похмелились и вспомнили, что Катя официантка вчера говорила: «Гармошку горбом можно заработать». Сегодня мне приснился сон, когда я днем уснул, Томка встретилась обиженная такая, но когда я подошел к ней, она веселая стала и мы пошли куда-то по дороге. Вот хам Иванов, не уехал еще и письмо задерживается.
Недавно на меня составили аттестацию на звание, и вот этот Иванов повезет их в корпус.
Хочу написать Томке письмо и не знаю, с чего начать, нет ответа, а писать так лишь бы нет никакого смысла, А разрыв между письмами, которые она будет получать около, даже больше 10 дней. Ну, ничего, Милый Томчик!
Выходил сейчас, на погоду посмотрел. О, как хорошо на дворе. Облачишки баллов 5, тонкие, луна скользит между ними тихо, а небо синее и звездное, и настроение такое хорошее.
9 февраля 1944 г.
4-х часовое партийное собрание закончилось. Сколько разного гнилья оно вскрыло: воруют деньги, воруют спирт с самолетов, из-за отсутствия которого мне, может быть, когда-нибудь придется сложить кости на чужой стороне. А они, сволочи, сидят здесь, на аэродроме, не видели и не слышали запаха пороха, сами не соприкасались со смертью, начинают такое делать. Нет нисколько чувства заботы, чувства совести перед теми, кто летает и погибает, и хотят ровняться с ними. О, как это нечестно!
Решением партсобрания выгнали из рядов партии картежника и вора Карчуганова. Так и нужно дальше делать.
Сегодня ровно месяцу как я начал после подъема утром обтираться холодной водой или снегом - это мне дал совет один доктор. Я теперь чувствую себя гораздо лучше и бодрее. Буду этот рецепт выполнять постоянно.
Написал письмо Томке и передал его с начфином, который сегодня едет. Написал так, как и не думал, не могу понять, что меня побудило. Я начал беспокоиться о ее материальном состоянии и о самой Томке, как будто я уже женился на ней. Ведь она письмо мне еще не прислала и я не знаю, какой ответ будет. А я так далеко зашел. Не ошибка ли это моя? Сейчас говорил с Каплюком в его комнате, что-то он намекает мне насчет посылки меня в Выдропужск на помощь Кольке костылю, а то, говорит, он, Меньшаков, там пьянствует, а Мякоте трудно одному справиться с молодежью. Ведь они только начнут летать на задания впервые и их нужно учить. Не знаю, окончательное ли это у него решение?
11 февраля 1944 г.
Вот только что пришел из столовой, там рубанул 100 грамм, заработанные мной в честном бою. Нынешняя ночь была для меня полностью рабочей, увидел «Тирпиц», поджег и взорвал что-то в Киркинесе.
Но по заводу, душу мать, целился, промахнулся, метров 100 не попал. Но когда стали отходить от цели, пожар больше, еще больше взрыв, другой и я его видел за 100 км. Свою работу. Обратно летел и думал - это за Томку. Полетел третий раз и все настроение испортилось из-за того, что режима не выдержал Платонов, я промахнулся и не попал в корабль. А он такой хороший, большой, наверно гансов много на нем было, а осветил - как и первый вылет видел своими глазами. Живой корабль и не попал, ай-яй-яй! Как обидно. Все мои старания сорвались одним неправильным действием, а сам не поправил ошибку.
А сейчас как назло встретил человека из 42-го полка. Спросил насчет письма, которое должен привезти. А мне говорят, что если бы оно было, он бы его уже передал. Еще одна боль.
Уже 9 часов утра. Ложусь спать, В I6-00 делали разбор полетов. Командир полка говорил, чтобы связь самолетов, идущих на бомбардировку кораблей, была самостоятельной между самолетами. Да, это будет большая помощь в выполнении задания. Я об этом раньше тоже думал, можно будет договориться обо всем новом, которое появится в процессе выполнения задания.
После чего зачитали приказ о выполнении 200 полетов. С Прокудиным это первый случай, чтобы так было после обеда. Я нашел начфина Даяторова, которого никак не мог увидеть за два дня, взял у него письмо, в которое я был уверен, что оно у него есть. Этого письма я ждал и ответ такой тоже. Она же, сатапенок, заклеила его так, что я еле расклеил, но содержание это просто документ, по которому можно судить о ее преданности и верности мне - «я буду ждать, чтобы с тобой не случилось. Я всего больше тебя люблю…» Да, это хорошо, конечно, но чтобы это не было словами. Нужно написать письмо. Интересно, какое оно у меня выйдет?
Продолжение следует.