Guitarra Antiqua - «Путешествие» В.Ирвинга, ч.1

[rar_archive]

навигатор guitarra-antiqua Rustik68 ©1998

Вашингтон Ирвинг. «Альгамбра»:

ПУТЕШЕСТВИЕ


 


Весной 1829 года автор этого сочинения, привлеченный в Испанию любопытством, проехался из Севильи в Гранаду в общество приятеля, сановника русского по­сольства в Мадриде. Нас, уроженцев разных концов земли, свел случай, а сходство вкусов сделало пас спутниками в странствии по романтическим нагорьям Андалузии. Куда бы ни привел его долг службы - в придворном ли круговращеньи или в созерцаньи неподдельного величия природы,- если эти страницы попадутся ему на глаза, да напомнят они ему о превратностях нашего совместного пути, в особенности же об одном случае, когда он выказал столько доброты и благородства, что ни годы, ни мили не изгладят этой памяти (автор полагает себя вправе открыть, что его спутником был князь Долгоруков, ныне российский посол при персидском дворе - примеч. В. Ирвинга к пересмотренному изданию).

Однако прежде всего надо мне сделать несколько предварительных замечаний об испанском ландшафте и о том, каково путешествовать по Испании. Торопливое воображение рисует Испанию краем южной неги, столь же пышно-прелестным, как роскошная Италия. Таковы лишь некоторые прибрежные провинции; по большей же части это суровая и унылая страна горных кряжей и бескрайних степей, безлесная, безмолвная и безлюдная, первозданной дикостью своей сродни Африке. Пустынное безмолвно тем глуше, что раз нет рощ и перелесков, то нет и певчих птиц. Только стервятник и орел кружат над утесами и парят над равниной да робкие стайки дроф расхаживают в жесткой траве; но мириад пташек, оживляющих ландшафты иных стран, в Испании не видать и не слыхать, разве что кое-где в садах и кущах окрест людских селений.

В глубинных областях путешественник вдруг окажется среди нескончаемых полей, засеянных, сколько видно глазу, пшеницей или поросших травой, а иногда голых и выжженных, но тщетно будет он озираться в поисках землепашца. Покажется наконец на крутом склоне или на каменистом обрыве селеньице с замшелым крепостным валом и развалинами дозорной башни - укрепленья былых времен, времен междоусобиц и мавританских набегов; но и нынче испанские крестьяне не утеряли обыкновения держаться сообща, ибо надобность защищать друг друга остается, пока кругом рыщут разбойничьи шайки.

Хотя Испания по большей части лишена древесного убранства и не пленяет мягкой прелостью возделанных земель, все же в суровом испанском ландшафте есть свое особое благородство: он вполне под стать здешним жителям, и полагаю, что я стал лучше понимать горделивых, закаленных, непритязательных и воздержанных испанцев, их мужественную стойкость в невзгодах и презрение ко всякой неге и роскоши, с тех пор как повидал их страну.

Вдобавок в этой жесткой простоте испанской земли есть нечто настраивающее душу на возвышенный лад. Нескончаемые равнины Кастильи и Ла Манчи, во всю ширь раскинувшиеся перед глазами, красит именно их нагота и нескончаемость: они торжественно-величавы, подобно океану. Блуждая по этим бескрайним степям, взгляд различает там и сям разбредшееся стадо и при нем пастуха, недвижного, как изваяние, с топким посохом, торчащим ввысь, словно пика; пли длинную вереницу мулов, медлительную, как верблюжий караван в пустыне; или одинокого всадника с ружьём и кинжалом, степного бродягу. Так что и в стране и в обычаях, и в самом облике жителей есть что-то арабское. Все и везде ненадёжны и все при оружии. И землепашец на полях, и пастух в степи не расстаются с мушкетом и ножом. Зажиточный селянин вряд ли поедет на рынок без своего trabuco (исп. - короткое ружьё с раструбом), а, пожалуй прихватит и пешего слугу с ружьём на плече; к самому ближнему путешествию готовятся будто к походу.

Дорожные опасности предрешают и способ путешествия, в миниатюре подобный восточному каравану. Arrieros, или погонщики, собираются в конвой и отправляются затем в назначенный день вооружённой кавалькадой; желающие присоединяются к ним и усиливают отряд. Таким-то первобытным способом и происходит обмен товарами и вестями. Без погонщика мулов здесь шагу не ступишь; а он уверенно бороздит страну, пересекая полуостров от Пиренеев и Астурии к Альпухарре, Серранье де ла Ронда и до самого Гибралтарского пролива. Он экономен и неприхотлив: перемётные сумы из грубой материи вмещают весь его запас провианта, у луки висит кожаная бутыль с вином или водой: ведь путь лежит по выжженным горам и безводным равнинам; разостланная попона - его постель, вьючное седло - изголовье. Он низкого роста, но ладно скроен и мускулист - видно, что крепок, смугл до черноты; его решительный, но спокойный взгляд порой вдруг вспыхивает; держится он открыто, по-мужски вежливо и никогда не пройдёт мимо вас без степенного напутствия «Dios garde a usted! Va usted con Dios? Caballero!» («Храни вас господь! Господь с вами, кабальеро!»).

Часто мул несёт на себе всё достояние хозяина, и тот держит оружие под рукой, у седла, наготове для смертельной схватки: правда, ездят погонщики скопом, отпугивая мелкие бандитские шайки; и вооружённый до зубов одинокий bandolero (исп. - разбойник) на своём андалузском скакуне кружит над ними, не рискуя напасть, как пират возле каравана торговых судов.

У испанских погонщиков неистощимый запас песен и баллад, скрашивающих их бесконечные странствия. Напевы их диковаты, просты и монотонны. Поют они старательно, громко, заунывно, сидя боком в седле, и мулы их, похоже, с несказанной важностью прислушиваются и вышагивают в такт пению. Поют старинные романсы о битвах с маврами, житийные стихи или какие-нибудь любовные песенки, а едва ли не чаще - баллады о дерзких контрабандистах и отважных бандолеро, ибо испанские простолюдины почитают пройдоху и грабителя лицами поэтическими. Частенько погонщик тут же и сочиняет песню, и в ней описываются окрестные виды или дорожные происшествия. В Испании бездна певцов-импровизаторов: говорят, что это пошло от мавров. С какой-то смутной усладой внимаешь их напевам, оглашающим дикую и унылую местность под неизменное позвякиванье колокольцев.

Особенно живое впечатление оставляет встреча с вьючным обозом на каком-нибудь перевале. Сначала слышатся колокольца передних мулов, незатейливым переливом нарушающие высокогорную тишь; а может статься, голос погонщика, который укоряет ленивого, неповоротливого мула или во всю мочь распевает старинную балладу. Наконец видны и сами мулы, мерно шествующие извилистою тропой по скалистым кручам - то под обрыв, в полный рост вырисовываясь на небесном фоне, то в гору, выбираясь из выжженного ущелья. Они приближаются, и вот уже перед глазами колышется их пестрое убранство: шерстяные попоны, султаны, ковровые чепраки; провожая их взглядом, видишь неизменное трабуко, притороченное позади вьюков, и припоминаешь, что дорога ненадежна.

Древний эмират Гранада, в былые пределы которого нам предстояло углубиться, занимал когда-то одну из самых гористых областей Испании. Необозримые сьерры, цепи гор, на которых нет ни деревца, ни кустика, испещренные цветными мраморами и гранитами, воз­носят опаленные вершины к иссиня-черным небесам; однако в их каменном лоне укрыты зеленые и плодоносные долины, где сад одолевает пустыню и где самые скалы словно поневоле рождают инжир, апельсины и лимоны и облекаются миртом и розою.

В этой горной глуши взору вдруг предстают стены крепостей и селеньиц, примостившихся на уступах скал, подобно орлиным гнездам, и окруженных мавританскими укреплениями, или развалины дозорных башен, венчающие каменные пики, - и на память приходят рыцарские времена, воины христиан и сарацинов и легендарное покорение Гранады. На высоких перевалах через сьерры путник то и дело принужден спешиться и ведет свою лошадь вверх или вниз по крутым каменистым склонам, словно по обломанным лестничным ступеням. Иногда дорога вьется над пропастью, и бездна не отгорожена парапетом, - а затем ведет вниз темной и опасной кручей. Иногда она следует по неровным краям barrancos - оврагов, источенных зимними потоками, чуть видной тропою контрабандиста, а зловещий крест, свидетельство грабежа и убийства, воздвигнутый поодаль на груде камней, напоминает путешественнику, что разбойники не дремлют и что сейчас он, может статься, бредет под оком незримого бандолеро. Иногда, пробираясь извилистым путем по узкой лощине, путник вдруг слышит сиплое мычание и видит над собой на зеленом выгоне стадо свирепых андалузских быков, предназначенных для арены. Я испытывал, если можно так выразиться, приятный ужас, наблюдая вблизи этих страшных и могучих животных, пасущихся на родных лугах в первозданной дикости, вдали от людей: им знаком только их пастух, да и тот иной раз робеет к ним приблизиться. Густое мычание этих быков и тот грозный вид, с каким они поглядывают вниз со своих скалистых круч, придают еще дикости и без того диким местам.

Я, кажется, невольно увлекся и чересчур затянул рассказ о путешествии по Испании; однако ж все иберийские воспоминания как-то по-особому притягательны для воображения.

Путь наш в Гранаду лежал через горы, еле заметными тропами, где, по слухам, хозяйничают разбойники, так что мы приняли все необходимые предосторожности. Самая ценная часть наших пожитков была отправлена с оказией днем-двумя раньше; при нас остались только платье, скудные дорожные пожитки и деньги на расходы - с некоторым избытком, на откуп от грабителей, если рыцари с большой дороги удостоят пас нападения. Беда, коли прижимистый путник воздержится от этой предосторожности и попадет к ним в лапы с пустым кошельком - тому, пожалуй, достанется от них на орехи за такую скаредность: «неужели кабальеро должны рыскать по дорогам и рисковать виселицей за здорово живешь?»

Для нас нашлась пара крепких жеребцов; третьего, нагруженного нашей скудной поклажей, оседлал дюжий парень-бискаец лет двадцати - наш провожатый, конюх, лакей и в особенности телохранитель. По этому по­воду он вооружился внушительным трабуко - тяжеленным мушкетоном, которым пообещал защитить нас от всевозможных ратеро - пеших разбойников-одиночек; но если какая-нибудь банда, положим «Сыны Эсихи», нападет гуртом, тут он, говоря по чести, бессилен. Вначале он очень хвастался своим оружием; но увы, оно протряслось у него за седлом, даже и незаряженное.

Условлено было, что путевые расходы на корм и конюшню берет на себя владелец лошадей, на его же иждивеньи и наш оруженосец, которому мы, однако, втихую намекнули, что уговор уговором, а если он будет служить толково и исправно, то мы позаботимся и о нем и о лошадях, а выданные ему деньги останутся у него в кармане. Эта нежданная щедрость да вовремя предложенная сигара совершенно покорили его сердце. Он и так-то был парень услужливый, веселый и добродушный, с постоянными поговорками и прибаутками на языке, вроде прославленного Санчо, образца всех оруженосцев, имя которого, кстати, мы ему и присвоили; и, как сущий испанец, он вёл себя с нами приветливо и дружелюбно, но и в самом буйном веселье ни на миг не терял почтительности.

Так мы понемногу собрались в путь; главное же - мы хорошенько запаслись добродушием и были искренне готовы довольствоваться малым; ведь нам предстояло странствие поистине контрабандистское: как устроимся, так и ладно, с кем сведет бродяжья судьба, с теми и хорошо. В Испании как же иначе и путешествовать. А если эдак настроиться и приготовиться, то что за страна для путешественника! В любом постоялом дворе приключений не меньше, чем в зачарованном замке, любая трапеза едва ли не колдовство! Пусть кто хочет жалуется, что им не хватает шлагбаумов на дорогах и гостиниц - всех тех удобств, которыми потчует благоустроенная и на общий лад цивилизованная страна, а по мне лучше кое-как карабкаться по горам, пробираться наобум, наугад, наудачу; и пусть нас встречают с немудрящим и все же неподдельным гостеприимством, которое придает столько очарования доброй старой романтической Испании!

Так настроившись и так экипировавшись, мы выехали из «чудного града Севильи» ярким майским утром в половине седьмого; нас провожали верхом знакомая дама с кавалером, расставаясь с нами по-испански. Путь наш лежал мимо древней Алкалы да Гвадайра (Алкалы-на-Айре), благодетельницы Севильи, снабжающей ее хлебом и водой. Здесь живут пекари, которым Севилья обязана отменными и прославленными хлебами; здесь выпекаются роскас (исп - крендели), известные под заслуженным именем pan de Dios (хлеб господень), которыми, кстати, мы велели нашему Санчо набить дорожные сумки. Недаром этот благодетельный пригород именуется «хлебницей Севильи», Алкала де лос панадерос: большая часть здешних обитателей состоит при пекарне, и навстречу нам брели вереницы ослов и мулов, навьюченных огромными корзинами с караваями и кренделями.

Я сказал, что Алкала снабжает Севилью водой. Здесь расположены большие резервуары-водохранилища, сооруженные римлянами и маврами; от них к городу тянутся стройные акведуки. Алкальские родники столь же славны, как здешние пекарни: говорят, что и хлеб такой вкусный отчасти потому, что вода мягкая, сладкая и чистая.

Здесь мы задержались у развалин старого мавританского замка: это излюбленное место севильских пикников, и нам припомнились многие проведенные здесь приятные часы. Длинные стены в прорезях бойниц окружают квадратную громаду с остатками подземных закромов (масморас). Гвадайра огибает холм у подножия развалин, журча среди камышей и кувшинок; склон порос рододендронами, шиповником, желтым миртом, дикими цветами и благоуханным кустарником, и вдоль берегов тянутся апельсиновые, лимонные, гранатовые рощи; из них доносилось пение раннего соловья.

Через речку переброшен живописный мост, у въезда на который стоит ветхая мавританская замковая мельница, защищенная башней желтого камня; на стене ее сушилась развешанная рыбачья сеть, неподалеку на воде покачивалась лодка; крестьянки в ярких платьях шли по выгнутому мосту и отражались в тихоструйном потоке. Сцена на радость художнику-пейзажисту.

Старые мавританские мельницы у мелких речушек встречаются в Испании повсюду и напоминают о былых тревожных временах. Все они каменные и часто имеют вид башен с бойницами и парапетами: это бастионы тех буйных дней, когда жителям по обе стороны границы грозил внезапный набег и торопливый грабеж, когда мужчинам приходилось работать при оружии и заботиться о временном укрытии на случай опасности.

Следующая наша стоянка была в Гандуле, тоже у руин мавританского замка с развалинами башни, на которой гнездились аисты; но видна была оттуда вся кампинья - плодородная долина, в окружении дальних вершин Ронды. Такие замки строились как твердыни - охранять равнины от набегов, когда враги опустошали поля, угоняли с пастбищ овец и коров, захватывали крестьян; и длинные кавалькады торопливо скрывались в горах.

В Гандуле мы обнаружили сносную гостиницу: люди добрые знать не знали, сколько нынче времени, время у них вызванивают раз в сутки, в два пополудни, а до этого живи вдогад. Мы догадались, что настал обеденный час, и; спешившись, спросили поесть. Пока еду готовили, мы побывали во дворце, бывшем обиталище маркиза Гандульского. Там царило запустение: остались два-три жилых покоя, па редкость бедно обставленных. Кое-что, впрочем, напоминало о былом великолепии: терраса, по которой когда-то разгуливали прекрасные дамы и благородные кавалеры; пруд и заброшенный сад, заросший виноградом, с обомшелыми пальмами. Здесь нам встретился толстый священник; он нарвал букет роз и любезно преподнес его пашей даме.

Дворец был на горе, а под горой - мельница у тихой речки среди апельсиновых и алойных дерев. Мы пристроились в тени, и мельники, оставив работу, подсели к нам и закурили, ибо андалузцы всегда готовы поболтать. Они поджидали цирюльника, который раз в неделю приезжал и выбривал им подбородки. Он вскорости прибыл: парень лет семнадцати верхом на осле, донельзя гордый своими новыми альфорхами, или седельными сумками, только что купленными на ярмарке. Один доллар за них предстояло ему заплатить в нюне, на святого Иоанна, уж к тому-то времени волосяная жатва принесет нужный доход.

Когда башенные часы проронили два удара, мы уже покончили с обедом, простились с севильскими друзьями, оставили мельников попечениям брадобрея и отпра­вились в путь, который лежал через кампинью. Это была обычная испанская широкая равнина: мили и мили ни дома, ни деревца. Беда здесь путнику вроде нас, застигнутых бурными ливнями: ни прибежища, ни укрытия. Нас только н спасали наши испанские плащи, почти до земли покрывавшие всадника и лошадь, но они тяжелели с каждой милей. Едва успевал кончиться один ливень, как медленно, по верно собирался другой; по счастью, в промежутке светило н палило андалузское солнце; плащи наши испускали клубы пара, еле успевали слегка подсохнуть н снова мокли.

В послезакатный час мы добрались до Арахаля, маленького нагорного городка. Там была суетня по случаю прибытия отряда мигелетов, прочесывавших окрестности на страх грабителям. Во внутренних районах страны к иноземцам не привыкли, и весь городок, понятно, тут же занялся толками и пересудами. Хозяин с двумя или тремя умудренными старцами в бурых плащах изучал наши подорожные в углу гостиной, а альгвасил переписывал их при тусклом свете лампы. Подорожные писаны были по-иностранному и озадачивали их; но наш оруженосец Санчо помогал им разобраться, превознося нас до небес с испанской велеречивостью. Мы тем временем щедро оделили присутствующих сигарами, расположив к себе сердца, и все захлопотали о том, как бы нас получше принять. С визитом явился сам коррехидор, и по мановению хозяйки в нашу комнату торжественно внесли громадное кресло с тростниковым сиденьем, предназначенное для его персоны. Отужинал с нами и командир патрульного отряда, говорливый балагур-андалузец, которому довелось воевать в Южной Америке; он рассказывал о своих амурных и военных подвигах, не скупясь на пышные фразы и выразительные жесты и таинственно закатывая глаза. Он поведал нам, что у него есть список всех окрестных бандитов, что он, как бог свят, выловит их, мерзавцев, с первого до последнего, и предлагал в провожатые любого из своих солдат. «Для охраны, сеньоры, хватит одного человека: бандиты знают меня и знают моих людей: любой из них нагонят ужас на всю сьерру». Мы поблагодарили его в том же стиле и заверили, что под охраной несравненного Санчо нам не страшны все вместе взятые разбойники Андалузии.

Так, ужиная с нашим воинственным другом, мы заслышали звон гитары и щелканье кастаньет, а потом хор завел народную песню. Оказалось, что наш хозяин созвал певцов и музыкантов, собрал окрестных красоток, и теперь трактирный дворик-патио стал сценой подлинно испанского празднества. Мы уселись рядом с хозяином, хозяйкой и командиром отряда под дворовою аркой; гитара гуляла по рукам, и подлинным Орфеем здешних мест был шутник-сапожник. Он был недурен собой, с длиннейшими черными бакенбардами, рукава закатаны до локтя. Он перебирал струны, как истинный мастер, и спел любовную песенку, осклабившись на женщин, которые его явно жаловали. Потом станцевал фанданго с пышногрудой андалузянкой, к общему восторгу зрителей. И никто из девиц не мог сравниться с прелестной дочкой хозяина Пепитой, которая где-то пропадала, прихорашивалась и явилась в венке из роз: она отличилась в болеро с молодым красавцем-драгуном. Мы велели хозяину оделить всех вином и сластями; и, хотя сборище было пестрое - солдаты, погонщики и деревенские, - никто не преступил трезвых приличий. Сцена была уготована для художника: живописная группа танцоров, патрульные в полувоенном платье, крестьяне в своих бурых плащах; не пропустить бы, кстати, тощего старого альгвасила в коротком черном плаще: он не обратил никакого внимания на все проис­ходящее и уселся в углу, прилежно пишучи в тусклом свете большой медной лампады, словно во дни Дон Кихота.

Настало утро, яркое и душистое, самое что ни на есть майское утро, если верить поэтам. Арахаль мы покинули в семь часов, и весь постоялый двор вышел нас провожать; мы отправились своим путем плодородными полями, засеянными пшеницей и заросшими травой, полями, которые летом, к концу жатвы, лежат пересохшие, унылые и печальные: кругом нет ведь ни домов, ни людей, словно на давешнем переходе. Люди попрятались по нагорным деревенькам и крепостям: можно подумать, что эти плодородные долины все еще ждут набегов мавра.

К полудню мы оказались возле купы деревьев у заросшего ручья. Здесь мы остановились перекусить. Место было прекрасное, среди пышных цветов и душистых трав, а кругом пели птицы. Зная, что испанские трактиры бедны и что ехать нам по безлюдной местности, мы уж постарались набить альфорхи* нашего оруженосца запасами провизии, а его бота - кожаная бутыль, вмещавшая чуть ли не галлон, - была доверху наполнена изысканным вальдепеньяским вином. От этого наше благополучие зависело даже больше, чем от его трабуко, и мы прямо-таки заклинали его не оставлять заботами сумки и бутыль; и надо отдать ему должное - даже его тезка, запасливый Санчо Панса, был не столь ревностным добытчиком. Хотя и альфорхи и бота то и дело старательно опустошались, у них было чудесное свойство восполнения, ибо наш недремлющий оруженосец прибирал все, что оставалось от гостиничных трапез, для придорожных пиршеств, до которых он был преве­ликий охотник.

/*Здесь надо заметить, что альфорхами называются квадратные карманы по концам матерчатой полосы в полтора фута длиною, образованные подверткою. Полосу эту протягивают под седлом, и карманы висят по бокам, словно чересседельные сумки. Это арабское изобретение. Бота - кожаный бурдюк, или бутыль изрядного размера, узкогорлая. Она тоже с Востока. Так мне стало понятно смущавшее меня в детстве евангельское предупреждение - не наливать новое вино в ветхие мехи, то бишь бурдюки (примеч. авт.)/

Он разложил перед нами на траве роскошную закуску, гвоздем которой был изумительный севильский окорок, и, отсев подальше, угощался остатками из глубин сумок. Раз-другой приложившись к боте, он возвеселился и застрекотал, словно кузнечик, опившийся росы. Я заметил, что он набивает свои альфорхи так же, как Санчо снимал пробу на свадьбе Камачо; оказалось, что он не худо знает историю Дон Кихота и, подобно многим простым испанцам, почитает ее подлинной. - Все это было давным-давно, сеньор,- сказал он с вопросительным видом.

- Да, очень давно,- отвечал я.

- Пожалуй, больше тысячи лет назад, - но все еще с некоторым сомнением во взгляде.

- Пожалуй, не меньше.

Оруженосец остался доволен. Нашему простодушному слуге необычайно льстило сравнение с Санчо, который тоже был не дурак закусить, и всю дорогу он сам себя иначе не называл.

Покончив с едой, мы расстелили плащи на лужайке под деревом и па славу отдохнули, по испанскому обычаю. Между тем небо затянуло и с юго-востока подул резкий ветер; мешкать не следовало. К пяти часам мы прибыли в Осуну, расположенный на откосе город с пятнадцатитысячным населением, церковью и разрушенным замком. Подворье было за городом и выглядело довольно сумрачно. Вечер выдался холодный, постояльцы теснились в углу, поближе к брасеро (исп. - жаровия), где хозяйничала иссохшая старуха, похожая на мумию. Встретили нас косыми взглядами, как и принято у испанцев встречать чужаков, но мы дружелюбно и почтительно приветствовали милостивых государей, прикоснувшись к полям сомбреро, и тем потрафили испанской гордости; когда же мы уселись среди них, запалили сигары н пустили портсигар по кругу, победа была полная. Я не знавал такого испанца, чтобы позволил превзойти себя в любезности, а предложить здешнему простолюдину сигару (пуро) - значит стать его приятелем. Только упаси вас бог предлагать ее высокомерно-снисходительно: всякий из них кабальеро и не поступится достоинством ради подачки.

Наутро, покинув Осуну в ранний час, мы углубились в горы. Извилистый путь вел по живописной, по безлюдной местности; за обочиной там и сям возникали кресты, свидетельства преступлений: мы вступали в «разбойные пределы». Этот дикий и глухой край безмолвных долин и логовин, разделенных горными кряжами, издавна славен своими бандитами. В девятом столетии здесь правил беспощадною рукой мусульманский разбойничий главарь Омар ибн Гассан, непокорный даже халифам кордовским. Во времена Фердинанда и Изабеллы сюда вторгался частыми набегами Али Атар, старый мавританский властитель твердыни Лоха, тесть Боабдила, и места эти были прозваны «садом Али Атара»; здесь скрывался знаменитый испанский головорез Хосе Мария.

Днем мы перебрались через Фуэнте ла Пьедра неподалеку от соленого озерца с тем же названием; в его овальной глади как в зеркале застыло отражение дальних гор. И тут мы завидели Антекеру, древний город воителей, укрытый в лоне мощной сьерры, пересекающей Андалузию. Он лежал в долине, являвшей картину пышного плодородия, в обрамленьи скалистых гор. Миновав тихую речку, мы поехали вдоль живых изгородей, мимо садов, где заливались вечерние соловьи. К ночи мы достигли городских ворот. В этом старинном городе все было как искони. Слишком он далеко отстоит от торных путей, и торговые караваны не вытоптали здесь давних обычаев. Я увидел стариков, на чьих головах, как прежде, красовалось монтеро, стародавняя охотничья шапка, когда-то обычная повсюду в Испании; молодежь носила маленькие шляпы с круглой тульею и подвернутыми кверху полями, как опрокинутые чашки на блюдечках; шляпы украшали черные банты, словно кокарды. Женщины все были в мантильях и баскиньях. Парижские моды не достигли Антекеры.

Мы ехали по широкой улице и остановились у подворья Сан Фернандо, Антекера хоть и солидный город, но, как уже было замечено, стоит в стороне от больших дорог, и я предвидел жалкое помещение и предвкушал дурную пищу. Однако я приятно обманулся: нас ждал обильный стол и, что еще важнее, уютные, чистые комнатушки и мягкие постели. Санчо чувствовал себя, словно собственный тезка, когда тот добрался до герцогской кухни, и мне было сообщено перед ночлегом, что альфорхи полным-полнешеньки.

На другое утро (4 мая) я совершил раннюю прогулку к развалинам старого мавританского замка, который был в свое время воздвигнут на руинах римской крепости. Здесь, усевшись на развалинах осыпающейся башни, я насладился великолепным и многокрасочным зрелищем, которое прекрасно само по себе и вдобавок овеяно романтической памятью и туманными легендами, ибо я был в самом сердце края, славного битвами мавританских и христианских витязей. Подо мною, в горной теснине простерся древний воинственный город, столь часто упоминавшийся' в летописях и балладах. Вон из тех ворот, вон по тому склону прогарцевал отряд испанских кабальеро, храбрейших и знатнейших: они отправились покорять Гранаду, и все были иссечены в горах Малаги, и вся Андалузпя погрузилась в траур. А за воротами простерлась долина - сады, поля, луга, - уступающая прелестью разве что прославленной долине Гранадской. Справа над долиною высился кряж и нависала Скала Влюбленных, откуда бросились дочь мавританского властителя и ее несчастный любовник, когда их настигла погоня.

Когда я шел вниз, из церкви и монастыря под горой вознесся призыв к заутрене. На базарной площади уже собирался и толпился парод, торгующий щедрыми плодами долины, ибо здесь находится главный окрестный рынок. В изобилии продаются свежесорванные розы: ведь андалузянке, замужней и незамужней, нужна, для завершения наряда, роза в иссиия-чёрных волосах.

Вернувшись на подворье, я застал нашего Санчо в оживленной беседе с хозяином гостиницы и двумя-тремя его прихлебателями. Санчо как раз досказал какую-то чудную историю про Севилью, и хозяин, видно, решил, что надо рассказать что-нибудь не хуже и про Антекеру. Когда-то, поведал он, на одной городской площади был фонтан под названием El fuente del toro (бычий фонтан), потому что вода хлестала из пасти быка, чья голова была изваяна из камня. А под изваянной головой было высечено:

En frente del toro
Se hallen tesoro

(Во лбу у быка таится сокровище). Многие рыли землю у фонтана, но трудились попусту и денег не нашли. На­конец один умник истолковал надпись иначе. Во лбу (frente) быка, а не где-нибудь нужно искать сокровище, вот он его и найдет. Явился он с молотком поздно ночью и разнес бычью голову вдребезги. И что же, вы думаете, он там нашел?

- Золото и брильянты! - взволнованно выкрикнул Санчо.

- Ничего не нашел, - сухо возразил хозяин. - И фонтана не стало.

Прихлебатели хозяина разразились хохотом: Санчо попросту поддели дежурной хозяйской шуточкой.

Мы покинули Антекеру в восемь утра и ехали вдоль речушки, мимо садов и цветников, источающих весенние ароматы и звенящих соловьиным пением. Мы обогнули Скалу Влюбленных (е1 penon de los enamorados), а утром миновали высокогорный городок Арчидона; над ним вздымалась гора о трех вершинах и высились развалины мавританской крепости. Немалым трудом далась нам крутая каменистая улица, которая вела в город, хоть она и носила бодрое имя Калье Реаль дель Льяно (Королевская Равнинная улица), но еще труднее было спускаться по другому склону.

Перейти ко второй части «Путешествия» В.Ирвинга

Текст публикуется по изданию:
Вашингтон Ирвинг. Альгамбра. М., Наука, 1979.




Вернуться к оглавлению в статье Вашингтон Ирвинг
Другие избранные главы из книги "Альгамбра" В.Ирвинга:
Кое-что об архитектуре морисков
Посольский чертог