Беседа Михаила Веллера с Дмитрием Быковым // сборник "Друзья и звёзды", 2012 год
.
Михаил Веллер
ДРУЗЬЯ И ЗВЁЗДЫ
издательство: "Астрель", 2012 год
твёрдый переплёт, 416 стр.
тираж: 3.000 экз.
ISBN 978-5-271-45083-9
ДМИТРИЙ БЫКОВ. КАК ПИСАТЕЛЬ, ЖУРНАЛИСТ, ГРАЖДАНИН И ПОЭТ
окончание, начало здесь
[Дмитрий Быков:]
- Да в компьютере было, конечно. Но представляешь - я везу роман в «Новый мир» и у меня его крадут по дороге?! Но все обошлось, и я его отдал, они напечатали роман,- и после этого его так ругали, что французы его немедленно перевели! А дальше уже стало можно профессионально существовать.
[Михаил Веллер:]
- Это замечательно, но я не помню, чтобы «Оправдание» ругали! Критика к нему отнеслась вполне благосклонно.
[Дмитрий Быков:]
- Это смотря какая критика. К нему благосклонно отнеслись два-три человека, такие как Лёва Данилкин, более-менее молодые. А например, журнал «Знамя» опубликовал разнос на 17-ти страницах: безграмотный, тупой… Мне как раз мой издатель - такой замечательный Рубинштейн-парижанин сказал: как только я прочел эту рецензию, я понял, что так ругать заурядное произведение не могут, я у вас его покупаю за тысячу евро.
Больше дать не могу, поскольку вы автор начинающий.
Я с радостью взял эту тысячу евро, надо тебе сказать. И до сих пор где-то она у меня лежит не потраченная, как символический капитал. Рубинштейн мне заплатил без договора, без ничего, просто сунул мне эту тысячу. Это был первый такой международный успех, который с тех пор не повторился. Все следующие книги покупались с гораздо большей волокитой. А «Оправдание» купили через месяц.
[Михаил Веллер:]
- Конечно, сумма безобразная. Французы давно слывут скупердяями во всей Европе, но сам факт все-таки прекрасен. Иногда за удовольствие можно еще и приплатить.
[Дмитрий Быков:]
- Я думаю, да. У тебя ведь во Франции выходили вещи, насколько я помню? И «Звягин» выходил…
[Михаил Веллер:]
- Ты знаешь, да, но это за меня все делал как агент мой старый знакомый, который иногда извещал меня по телефону, так что я ни в каких тягомотных переговорах не участвовал. Хотя суммы были, скажем так, не сильно велики.
[Дмитрий Быков:]
- Но, во всяком случае, за тысячу евро, я думаю, ты не соглашался?
[Михаил Веллер:]
- У меня-то с самого начала была большая статья в «Монд» по поводу «Легенд Невского проспекта», это влияет на отношение и гонорары. Хотя вообще все это совершенно не важно.
[Дмитрий Быков:]
- А, ну да. Ты гремел после этого. Слушай, а тебе самому не обидно, что «Легенды» знают лучше, чем более серьезные тексты? Почему «Легенды» все так знают?..
[Михаил Веллер:]
- Есть книги для широкого потребления, есть для узкого. Разные фактуры, разные тиражи, круг понимания тоже разный. Сегодняшние французские представления о литературе подрывают у меня веру в будущее цивилизации. Это тебе не Стендали с Гюго…
[Дмитрий Быков:]
- Хотя когда я читал «Балладу о знамени» - один в комнате,- я так ржал сам с собой, что это чего-то стоит! Она действительно очень смешная. «Я буду перед тем строем стоять в середине, а вы - по бокам!»
[Михаил Веллер:]
- Я же говорю - кристальная память!..
[Дмитрий Быков:]
- Какая идиотская история, картина армии, какая смешная! Что-то в ней, конечно, есть, я тебе скажу.
[Михаил Веллер:]
- Жаль, за идиотизм премий не дают. И что касается премий, сегодня главная книжная - «Большая книга», которую в первый же год по заслугам дали именно тебе за «Пастернака».
[Дмитрий Быков:]
- Ее дали Пастернаку, в сущности. Я даже выработал такую успешную формулу (она действительно прижилась), что биографию Пастернаку не смог испортить даже Сталин, где уж мне. Я считаю, что это правда серьезно, потому что я все время, пока писал книжку, чувствовал невероятную легкость, невероятную помощь. Материал сам плыл в руки - и это потому, что Пастернак вот как-то загробно помогал.
Совсем не то было с Окуджавой - который очень сильно мешал…
А вот с Маяковским сейчас очень интересно: он сначала очень мешал, но с какого-то момента все-таки снизошел, купился, открылся, и все пошло замечательно. Сейчас я просто плаваю в книге, работа идет очень быстро, а сначала не давалось.
[Михаил Веллер:]
- Люди из нашей эмиграции, кого я встречал в Германии, во Франции, в Штатах,- они именно о «Пастернаке» из всех твоих книг в первую очередь говорили с придыханием.
[Дмитрий Быков:]
- А есть такая формула: «я ненавижу Быкова, но…». Вот я ненавижу Быкова - но его книга о Пастернаке, и так далее. Это для меня некоторая загадка! Кто бы обо мне что хорошего ни говорил - всегда с оговоркой: да, Быкова я терпеть не могу, но стихи… или - Быкова я терпеть не могу, но Пастернак… или, там, проза… Мне кажется, что просто Бог дал мне такую противную внешность и самолюбивые манеры, а ведь на самом деле в душе я человек хрупкий, деликатный и аккуратный. Но вот я выгляжу как есть, чтоб всякие дурные люди не смогли меня уесть. Может быть, это такая мимикрия, которая меня и спасает. Когда вы меня читаете, господа,- я обращаюсь к вам! - пожалуйста, не думайте дурного, я на самом деле очень пушистый.
[Михаил Веллер:]
- А кто это сказал, что у тебя противная внешность?.. Это ты сам придумал или подслушал?
[Дмитрий Быков:]
- Это про меня в основном пишут антисемиты - и, может быть, они правы. Она у меня действительно противная. И я их тоже не люблю. Если говорить серьезно, то формула «я не люблю Быкова, но…» меня устраивает больше, чем: «я люблю Быкова, но вот его романы - это фуфло первостатейное». Лучше пусть будет Быков - фуфло, чем его романы. Потому что Быков рано или поздно исчезнет, а вот романы продолжат свое трудное бытие.
[Михаил Веллер:]
- Хотелось бы, чтобы стихи твои также вошли во времена после нас, во что я решительно верю.
[Дмитрий Быков:]
- Очень хотелось бы. А внешность - это простительно, и личность - простительно. Я вот наблюдаю, как многие при жизни ненавидели Слепакову, а после смерти записались в лучшие друзья. Почему? А вот замечательно сказал Кушнер: «При жизни мы им мешаем». Очень точное замечание!
[Михаил Веллер:]
- Хорошая формулировка…
[Дмитрий Быков:]
- А после жизни - уже ничего. Думаю, ты и сам сталкивался с этим многократно.
[Михаил Веллер:]
- Все мы с этим сталкивались, и много еще с чем и с кем сталкивались. О тех, кому мы мешаем, и тех, кто уже не мешает нам: сколько у тебя сейчас всего написано романов и сколько биографий?
[Дмитрий Быков:]
- Если я стану считать… то это много. У меня три трилогии.
Написана историческая трилогия, она уже окончена и издана: «Оправдание», «Орфография» и «Остромов».
Написана частично современная трилогия: «Списанные убийцы», «Камск». «Списанные убийцы» написаны, но я их не печатаю, а «Камск» я пишу.
Есть еще у меня романы «ЖД», который я ставлю выше всего мною написанного, «Эвакуатор» и «Роман Икс», который я сейчас закончил. Собственно, всё.
А биографии у меня: «Пастернак», «Окуджава», и на будущий год я должен издать Маяковского, надеюсь. Исполнится ему 120 лет, и я хочу к этой дате как-то приурочить книжку, которая вчерне готова. Но там еще мучиться и мучиться, потому что, к сожалению, Маяковский сейчас требует мобилизации огромного контекстного слоя. Надо очень много чего объяснять про советскую власть, чего нам с тобой объяснять не надо, потому что мы при ней жили. Книга получается не столько о Маяке, сколько о 20-х годах. Это для меня очень важный период, очень значимый. Я думаю, что этой книгой наживу себе страшное количество врагов, потому что для меня советский проект - великий проект, и поэтому я ее пишу очень осторожно. Но ничего не поделаешь, летом следующего года она выйдет (если все мы будем живы).
[Михаил Веллер:]
- Я загибал пальцы, потом на руках кончились, а ботинки снимать неудобно как-то. Это получается двенадцать, если я не ошибаюсь.
[Дмитрий Быков:]
- Больших где-то так. Я стихотворные сборники не считаю, потому что это в режиме дневника пишется и не заставляет меня особо напрягаться.
[Михаил Веллер:]
- Сборники публицистики ты тоже не считаешь.
[Дмитрий Быков:]
- Не считаю. И не считаю сборники сказок, их было довольно много. Не считаю роман «Правда» совместно с Максимом Чертановым. Не считаю какие-то сборники критические. Это всё неинтересно, потому что делается параллельно с основной работой. Но романов вот столько. Больше пока я ничего не выдал.
[Михаил Веллер:]
- Это замечательно, примечательно и не окончательно. Естественный вопрос: Дмитрий Львович, сколько часов в сутки вы спите? Если на это остается время?
[Дмитрий Быков:]
- Ну, я сплю шесть.
[Михаил Веллер:]
- Второй вопрос: а сколько часов в сутки вы работаете?
[Дмитрий Быков:]
- Смотря что называть работой. Пишу я четыре часа в сутки. Больше никогда. А думаю часов восемь, наверное. Прибавим к этому всякую поденщину, командировки какие-нибудь, какие-то работы на радио, газеты, журналы, прочее… Но больше четырех часов писать невозможно физически. После уже становишься очень опустошенным.
[Михаил Веллер:]
- Знакомо. А вот сколько же страниц выходит из-под твоих порхающих пальцев за эти четыре часа?
[Дмитрий Быков:]
- Это сложная проблема. У меня бывает, выходит две страницы, а бывает, что десять. Ну вот очень трудно пишется «Икс». Потому что это роман в такой как бы манере, в которой я не писал никогда прежде. Это очень странная книга, я потом тебе расскажу отдельно.
А вот «ЖД» писался удивительно легко - в каком-то смысле, конечно. И хотя пять лет на него ушло, но это просто было наслаждение. И поэтому книга сначала была двухтомная, ее пришлось очень сильно ужимать.
То есть это все «очень зависит». Обычно у меня на роман уходит от двух до четырех лет. Это, по-моему, норма.
[Михаил Веллер:]
- Но в течение этих «от двух до четырех» ты параллельно делаешь еще массу работы, и иногда пишешь еще одну книгу - а может быть, и не одну,- не считая поденщины, стихов и публицистики.
[Дмитрий Быков:]
- Миш, ты меня как никто понимаешь, и что меня кормить литература не будет, понимаешь. Я не знаю, что нужно делать, чтобы литература сейчас начала кормить писателя. Скажу тебе больше - для меня что-то морально неправильное, если все работают, а я только что-то сочиняю от балды. Мне всегда представлялось правильным работать по принципу: «землю попашет, попишет стихи». Журналистика тебе дает какую-то связь с реальностью, какие-то профессиональные навыки. И ты не можешь писать исключительно по вдохновению, а пишешь по принуждению. И в любом случае мобилизуешься для писания быстро.
Я бы бросать работу не хотел, скажу тебе честно. Вот я не могу жить в обстановке, когда мне не звонят каждый день и не говорят: вот такого-то числа до обеда ты должен сдать то-то. Иначе я очень большую часть времени буду просто лежать на диване. Я очень люблю это занятие, и у меня не будет стимула с него встать.
[Михаил Веллер:]
- Перед нами вырисовывается просто какая-то идеально-образцовая личность, потому что я вот, негодяй, здесь совершенно банален и больше всего на свете обожаю ничего не делать, а исключительно расхаживая, поглядывая на потолок и гуляя кругами, садиться за стол тогда, когда захочется, и гори все ясным пламенем!
[Дмитрий Быков:]
- Подожди, ты садишься за стол, когда захочется? Мне это надо понять.
[Михаил Веллер:]
- Ну, у меня получается так, что в одно и то же время, потому что мне этого всегда хочется.
[Дмитрий Быков:]
- А у тебя такого нет, что тебе бы звонили и говорили: вот это должно быть сдано тогда-то! Нет?
[Михаил Веллер:]
- Я настолько это ненавижу, что никогда подобным не занимаюсь.
[Дмитрий Быков:]
- Но тогда ты действительно счастливец… Вопрос о стимуле писателя сакрален. Мне раньше было очень легко, потому что я видел смысл во всем, что делаю. А сейчас, последние года три, мне эти смыслы приходится для себя изобретать.
[Михаил Веллер:]
- Погоди-ка, вот это колоссально. Какие же поэт и писатель Быков видел смыслы в том, что он делает, еще три года назад? И каких сегодня не видит?
[Дмитрий Быков:]
- Я жил с ощущением, что если я что-то пойму, а потом это скажу,- то это изменит реальную ситуацию в жизни, в мире, хоть насколько-то. Ну, было ощущение, что я проговариваю текст, мысли, образы, слова, для того чтобы людям, это читающим, легче стало жить или они изменили бы что-то в своей жизни. Вот так мне казалось для себя.
Потом я понял, что на ближайшее, во всяком случае, время мы, по-видимому, обречены на эти циклические повторения поступков и ситуаций,- на тупик, на вырождение. Такое понимание меня очень сильно напрягало. Последние три года я писал с огромным физическим трудом. Я просто пинками загонял себя за стол. Стихов стало писаться мало.
И только в последний год мне показалось - что-то зашевелилось. Может быть, народ еще не до конца смирился с предназначенной ему участью, с участью мусора. И это меня как-то очень зажгло. И я за прошлый год написал книжку стихов, романчик. Как-то интересно мне стало жить!
[Михаил Веллер:]
- Я для себя сформулировал: сам я мал и изменить не могу ничего, но если моя мысль станет общим достоянием, то что-то в мире сможет сдвинуться.
[Дмитрий Быков:]
- И она чуть было не стала достоянием, но у меня было ощущение в последние три года, что мне не к кому обращаться. Что мой читатель либо уехал, или спился, или умер. А сейчас я увидел вдруг опять этого читателя, и буду стараться с ним опять разговаривать. Может, я и обольщаюсь…
[Михаил Веллер:]
- Это нормально, когда к сорока годам творческий человек вдруг упирается в вопрос, а на фига он всё это творил. А потом, кто покрепче, выходит на какой-то новый уровень. И вдруг Быков, который никогда особо не совался ни в какие политики (я такого не помню), в последние полгода стал до чрезвычайности заметной фигурой в российском кипении зимы 11/12-го года.
[Дмитрий Быков:]
- Грустна мысль, что это как-то увязывается с личным сорокалетием. Мне хотелось бы надеяться, что это не так…
В книге о Маяке я ведь сам пишу дословно следующее: для Маяковского революция была выходом из творческого тупика. Потому что он всё уже написал - а тут появился шанс принять участие в более глобальном переустройстве всего. И он в сем переустройстве поучаствовал по полной программе. Ну действительно - весь Маяковский к 17-му году уже написан. И он попытался делать себя и свое дело на другом уровне. Хорошо или плохо - не важно, но - сделал!
У меня немножко другое. Я совершенно не могу существовать без отзывов. Такая у меня проблема. Конечно, я на необитаемом острове тоже что-нибудь сочинял бы, но… это было бы плохо. Мне отзыв нужен! У меня три года назад было полное ощущение, что исчезла среда, вот моя среда обитания не существует. И вдруг, когда я эту снова среду увидел, где-то в последние месяцы прошлого года,- мне показалось, что теперь преступно будет от нее уклониться. Только этим и вызван этот мой политический переход в поход. Хотя, может, ты и прав, и я просто ищу там новый материал.
[Михаил Веллер:]
- Я думаю, что совпадение. Личного и общественного. Творческой личности с тупым, но проснувшимся обществом. Начало любого движения всегда многообещающе.
[Дмитрий Быков:]
- Новый материал, из этого уже можно делать литературу.
[Михаил Веллер:]
- Нет такого старого материала, чтоб из него нельзя было делать литературу. Вот скажи - ты сейчас хоть можешь вспомнить, когда и с чего впервые начал писать свои гениальные «письма счастья»? Вот самое первое письмо?
[Дмитрий Быков:]
- Могу, спасибо на добром слове. Я скажу так: была одна ситуация еще до «писем счастья». Мне в 96-м году надо было в «Собеседнике» писать очерк о Чубайсе - его политическую биографию. Я понял, что все, что я о нем могу написать, будет очень скучно. Тогда я написал в стихах. И получилось хорошо. И появилась сначала эта рубрика в газете «Собеседник». Потом я это перенес в «Огонек». А потом, после очередной перекупки «Огонька», меня завербовали, пригласили в «Новую газету». По сути говоря, «Новая газета» меня подобрала, потому что в «Огоньке» все время было чего-то нельзя - а в «Новой газете» стало все можно.
Так что в «Огоньке» «Письма счастья» печатались с 2000-го года. А до этого долго в «Собеседнике», с 96-го. «Собес» выпускал это в специальной вкладке, было очень весело! У меня была такая собственная вкладка.
А по времени это почти совпало с женитьбой. Я помню это почему? Потому что если бы не появившаяся у меня семья - я бы в жизни не стал писать политический портрет Чубайса. Я тогда уже не отказывался ни от чего, потому что денег было очень мало. 95-й год - это было время, когда вообще денег было очень мало, у всех знакомых, у всех нормальных людей. Их и сейчас не очень много, но тогда их не было совсем. И моя Ирка тогда несчастная работала в газете «Иностранец», писала там о радостях зарубежного образования, о российских совместных предприятиях и совместных всяких прелестях,- а я мучился с этими чертовыми политическими рубриками.
[Михаил Веллер:]
- Открой, пожалуйста, человеку, который сам стихов не пишет (в 17 лет не считается): как можно вот так вот брать и, кроме всех прочих многих работ, раз в неделю (такое ощущение, что левой ногой ты играешь на скрипке!) писать вот такой поэтический текст: длинный, легкий, изящный, классно стилизованный под кого-то из классиков, при этом наполненный смыслом, злободневный и смешной? Скажи - как это у тебя получается?!
О! - тупой вопрос: как приходит вдохновение, или оно у тебя всегда - это твое постоянное состояние?
[Дмитрий Быков:]
- Ты лучше меня знаешь, что с какого-то возраста ты вдохновение просто вызываешь, и всё. Вот ты пишешь две строки - а третья к тебе уже приходит. На самом деле просто нужно раскочегарить эту машину внутри.
[Михаил Веллер:]
- Сколько же тебе нужно минут, чтобы раскочегарить «эту машину» для написания «письма счастья», например? Две минуты, час?
[Дмитрий Быков:]
- Ну нет… На «письмо счастья» у меня уходит обычно часа два. Это значит, что первые полчаса я придумываю общий ход и сочиняю, как это будет выглядеть в целом. Обычно я в это время раскладываю пасьянс «паук» или играю в «сапера». Потом, когда все в уме разложено и, ну, внутренне сделано, можно писать первую строфу. Дальше все, как правило, идет само.
За рулем очень хорошо сочиняется.
[Михаил Веллер:]
- В феврале 11-го года ты придумал, создал, запустил и раскрутил грандиозный проект «Поэт и гражданин», он же после пертурбаций «Гражданин поэт». Страна от этих стихов аж балдела. Резонанс необычайный. Какой текст был первый?
[Дмитрий Быков:]
- Сейчас расскажу по порядку.
Начало - это Наташа Васильева. Внезапно случилась история, когда секретарь Хамовнического суда Наташа Васильева взяла да и рассказала всю правду о том, как сверху нагибали судью Данилкина для сочинения второго приговора Ходорковскому. И я понял, что это можно написать только как некрасовскую «долюшку женскую».
Как сейчас помню - в «Собеседнике», глубокой ночью, что-то я там за работой засиделся, и само собой пошло-покатило, я написал эту Наташу Васильеву с удивительной легкостью! В полпервого ночи позвонил Верке Кричинской - нашему продюсеру на «Серебряном дожде». И хохотали мы ужасно! И все это как-то мгновенно организовалось и лихо полетело.
А дальше ролик этот пошел в Сети, количество просмотров быстро догнало саму Наташу Васильеву. Тогда на канале поняли, что этим стоит заниматься всерьез. Неожиданно как-то это бабахнуло!..
А вторая такая вещь удачная к первой подошла… Ох, я помню прямо с невероятной живостью… Землетрясение, цунами, в Японии грохнула Фукусима, очень быстро подорожала нефть, и Россия на всех чужих катастрофах очень сильно поднялась. И я написал такую версию Десятой главы «Онегина»: «Тряслися грозно Пиренеи, Египет трясся и Тунис…» и так далее. Я ужасно люблю эту штуку!
Вот после этого Мишка Ефремов мне сказал: кажется, с тобой можно иметь дело. Эту главу я больше всего люблю, потому что она понравилась Мишке, а он человек практически с образцовым вкусом. И вот с этого, со второго номера, я считаю, что у нас пошло.
[Михаил Веллер:]
- Я больше всего смеялся над Тимошенко, которая летит до середины Днепра. Это же восхитительно. И разумеется, над «Вороной и лисицей» - Путин поет меж поп-звездами в пользу детей, и ворона роняет сыр. Охренеть.
[Дмитрий Быков:]
- «Ворона и лисица» - это крутой был номер. Но считается, что самый популярный - «Путин и мужик». Хотя я, грешным делом, больше всего люблю «Гамлета». Это когда Тень Отца появляется и Гамлета смещает. Это было после этой знаменитой рокировки 24 сентября, но мне там больше всего нравится реплика про Кудрина. И когда я Кудрина спросил, как он оценивает свою деятельность, он ответил: «…и вообще хороший был министр». Это мне показалось большим успехом!
[Михаил Веллер:]
- Вообще гениально.
[Дмитрий Быков:]
- Помнишь, когда там: «…когда не надо, ты ужасно быстр, Полоний у британцев! - Это Кудрин. Он был и бережлив, и целомудрен, и вообще хороший был министр». Когда они его протыкают там, помнишь? Это Васильев придумал протыкание.
[Михаил Веллер:]
- По логике вещей, по устройству человека,- человек юный, ну лет двадцати, очень эгоистичен и эгоцентричен. Это инстинкт: ему надо делать свою жизнь! Обтаптывать свою площадку, вырывать свой кусок и менять мир! К старости человек становится консерватором-конформистом, куда более социально-озабоченным - потому что свое, что можно, он уже сделал. И теперь ему есть гораздо больше дела до всего окружающего. Ибо теперь его задача - это сохранить. Новаторство молодых и консерватизм старых - это один из элементов устройства общества.
Так вот, чаще всего в политику идут молодые, которые хотят все перевернуть - юные революционеры,- и уже немолодые, опытные, подостывшие, которые хотят сохранить все лучшее, но плохое изменить, чтобы было лучше всем, во благо всем. И вот ты, находясь как раз посередине меж революционных возрастов, отчасти обратился к деятельности, которая вроде и не политическая - но все-таки и политическая. Эти выступления, марши и митинги - сегодня в России что-то может измениться!..
[Дмитрий Быков:]
- Это очень жилистая тема. Действительно, «Левада-Центр» провел опрос: кто составляет большинство на митингах и площадях. Ему я верю - получились сходные результаты. Больше 60 процентов - это мужчины в возрасте от 40 до 50. Это тот возраст, когда понимаешь, что ты можешь умереть при Путине. И этого ты не хочешь. Понимаешь?
Я понял, что у меня это, может быть, последний шанс, как говорил Набоков, «рывком поднять свою жизнь на другую высоту». Потому что иначе в 40 лет мысль о том, что еще 12 будет так,- она невыносима!!!
В двадцать - плевать! Я боюсь думать, каково пятидесятилетним, потому что им еще страшнее. А шестидесятилетним - им в большой степени по фиг, потому что им уже надо думать о мироздании…
Но представить себе, что твои последние активные годы, действительно бойкие годы, когда еще чего-то хочешь и что-то можешь, твои последние хорошие годы пройдут при мертвом болоте,- это совершенно невыносимо…
Я не могу назвать еще одну причину. Если я об этом скажу, то убью свою репутацию. Но я все равно скажу. Я сошлюсь тогда на то, что это не мне пришло в голову. Я переведу стрелки на Стивена Кинга - хорошего писателя, который сказал, что мужчина в сорок - сорок пять понимает, что у него наступают последние репродуктивные десять лет. В это время очень важно найти женщину, которой он бы хотел нравиться. Ради нее он еще способен на великие дела. Кинг это сказал, оправдывая поведение Клинтона в ситуации с Моникой Левински. Я не могу транспонировать это на свою биографию, но могу сказать одно: хотя я прочно женат,- что и говорить, мне еще хочется нравиться. И поэтому мне еще хочется что-то делать, чтобы женская половина аудитории смотрела и думала: о-го-го!
Поэтому не нужно сводить все порывы и действия только к политическому мотиву. Это еще, если угодно, и последний припадок молодости. Последний припадок чисто мужской лихости.
[Михаил Веллер:]
- Тестостерон как горючее революционных преобразований. А почему бы и нет?
[Дмитрий Быков:]
- Я недавно об Аркадии Гайдаре писал довольно много. У него всегда рядом идет: революция и любовь. Николай Островский: тоже - революция и любовь! Они форсили перед девушками, а девушки форсили перед ними. В общем, революция - это всегда довольно эротическое занятие.
И не зря же на этих митингах происходит столько знакомств. А в мое время - на баррикадах 91-го года завязывалось столько браков! Ведь я, собственно, жене первой сделал предложение в потрясающей форме. Когда мы с ней вместе отдежурили ночь у Белого дома, я сказал, что после этой ночи я обязан жениться, как честный человек.
(Хотя всё главное, как ты понимаешь, произошло до баррикад. А произошло оно в Таллине, между прочим. Мы приехали, и оттуда нас выдернул путч. Тоже интересно. А тебя там в это время не было.)
[Михаил Веллер:]
- Обалдеть от этой революционной любви! А меня там в это время не было… Рано утром девятнадцатого я как раз прилетел в Москву и тут же отплыл к Волге на теплоходе с фантастами, у нас конгресс на нем был. Мы понятия не имели в восемь утра, что происходит и почему танки вдоль шоссе из аэропорта стоят. Издевались еще: что за идиотские учения? А потом только радио и слушали, телевизор на борту мало где в плавании брал.
[Дмитрий Быков:]
- Много с Таллином связано эротического, много!
[Михаил Веллер:]
- Как правильно называется эта лига, только не сексуальных реформ, а поддержки за честные выборы?
[Дмитрий Быков:]
- А ты прав - это лига сексуальных реформ. Она называется «Комитет избирателей», а еще есть лига «Комитет гражданского движения». Две организации.
[Михаил Веллер:]
- А ты согласен с высказыванием Шевчука, что если только там начнут заниматься политикой, то он уйдет?
[Дмитрий Быков:]
- Ну, у Шевчука своя программа. Я его очень люблю. Он замечательный человек. У него свои принципы, у меня свои. Я надеюсь, что эта организация будет политической - не сейчас, а потом, когда из нее что-то разовьется. Но если люди не хотят заниматься политикой - почему они должны ею заниматься? Вот Улицкая, например, не хочет,- а я хочу. Сейчас эта лига существует как зародыш, а что из нее получится потом - увидим… Я бы хотел, чтоб она стала основой для партии среднего класса. Если получится - хорошо, не получится - ладно, переживем.
[Михаил Веллер:]
- Но как можно входить в руководство лигой, разделять ее взгляды, причем именно свои взгляды нести в массы и размножать,- и при этом полагать, что это не политика? Если это не политика - то что это?
[Дмитрий Быков:]
- У нас о политике за долгое время представление устоялось очень простое: политика - это место, где торгуют выгодными должностями. Это не так. Политика - это пространство идейной борьбы. Я понимаю это так. Если кто-то воспринимает политику как грязь, значит, люди навидались слишком много грязи. Я за то, чтобы вернуть политическому пространству его изначальное значение.
Политика - это концентрированное выражение морали. Какова мораль у страны - такова у него политика. А мораль у нас сейчас, как мы можем судить по политике, в очень плохом состоянии.
[Михаил Веллер:]
- Есть грязь, в которую сеют овес, а есть грязь, в которую суют мордой. В политике есть много сортов грязи, и что примечательно - не все они вредные. Не стоит смешивать в одну кучу.
[Дмитрий Быков:]
- Чернышевский говорил: есть грязь естественная, есть грязь больная. У нас политика - грязь больная. А естественная - ну, я всегда считал себя человеком политическим, для меня это один из способов отвлекаться от мыслей о смерти, о старости, о физиологической бренности. Человечество придумало очень мало таких отвлечений: наука, культура и политика. В науке я, слава Богу, мало что понимаю, а вот культура и политика - это да.
[Михаил Веллер:]
- Политику никто не придумывал. Она получается сама собой. Так что же хотят члены «Лиги», при этом не занимаясь политикой? Они хотят сказать власти, как власти должно себя вести - и верят, что в таком случае власть, то есть те люди, которые ее составляют, будут вести себя лучше? Или пристыженная и вразумленная власть пойдет на честные выборы - и добровольно отдаст власть другим людям, которые будут поступать правильно? Я мысль не пойму…
[Дмитрий Быков:]
- Мысль та, чтобы восстановить в обществе какие-то моральные авторитеты. Вот есть в мире несколько моральных авторитетов, которые властям говорят: ребята, вы заигрались. Это правильная, в общем, тактика.
Поскольку себя я моральным авторитетом не считаю - то полагаю, что без борьбы у нас ничего не получится. И без политики у нас тоже ничего не получится. И просто так своим присутствием, как Гранин в Петербурге или до этого Лихачев, освящать своим наличием культурную парадигму - это мне и в восемьдесят лет будет неинтересно. А сейчас неинтересно тем более.
Поэтому я думаю, что это безусловно политическое начинание. Это начинание должно быть как можно более активным и требованием прозрачности выборов ограничиться не может. Протестное движение должно фиксировать, во-первых, любую тотальную пропаганду на телевидении, любую клевету, любые идеологические залпы, которые оттуда раздаются, и быстро что-то им противопоставлять. Оно должно, во-вторых, требовать максимальной открытости от всех кандидатов и отслеживать их лозунги. В-третьих, оно должно отслеживать популистские или ксенофобские лозунги и оперативно с этим бороться или с этим полемизировать. Оно должно следить за моральным климатом выборов. Это политическая задача, что для меня совершенно несомненно.
[Михаил Веллер:]
- Следить за моральным климатом выборов - полностью согласен. Но кроме того - на твой взгляд, должна лига иметь свою внятную, конкретную программу устройства страны к лучшему? Собирается ли она давать ответ на вопрос (который отнюдь не русский, любые дикари всегда задавали себе этот вопрос): что делать?
[Дмитрий Быков:]
- Я сторонник тех взглядов, что если рынок не может сам себя отрегулировать, то политика как раз может. Достаточно снять ненужные барьеры и организовать пространство прямой политической дискуссии. Это уже есть в Интернете, но в Интернете это носит такой придавленно-подпольный характер, хотя в Интернете есть настоящая Россия. Я абсолютно убежден, что если дать сейчас людям смотреть, что они хотят, говорить, что они хотят, думать, и вообще дать ощущение, что ум приветствуется, мы через два года будет жить в другой стране. Вот сейчас, в 2012-м, у нас еще есть эти два года! И если мы и их профукаем - то мы бесповоротно уйдем на задворки мира. А я с этим смириться не могу.
.
Михаил Веллер
ДРУЗЬЯ И ЗВЁЗДЫ
издательство: "Астрель", 2012 год
твёрдый переплёт, 416 стр.
тираж: 3.000 экз.
ISBN 978-5-271-45083-9
ДМИТРИЙ БЫКОВ. КАК ПИСАТЕЛЬ, ЖУРНАЛИСТ, ГРАЖДАНИН И ПОЭТ
окончание, начало здесь
[Дмитрий Быков:]
- Да в компьютере было, конечно. Но представляешь - я везу роман в «Новый мир» и у меня его крадут по дороге?! Но все обошлось, и я его отдал, они напечатали роман,- и после этого его так ругали, что французы его немедленно перевели! А дальше уже стало можно профессионально существовать.
[Михаил Веллер:]
- Это замечательно, но я не помню, чтобы «Оправдание» ругали! Критика к нему отнеслась вполне благосклонно.
[Дмитрий Быков:]
- Это смотря какая критика. К нему благосклонно отнеслись два-три человека, такие как Лёва Данилкин, более-менее молодые. А например, журнал «Знамя» опубликовал разнос на 17-ти страницах: безграмотный, тупой… Мне как раз мой издатель - такой замечательный Рубинштейн-парижанин сказал: как только я прочел эту рецензию, я понял, что так ругать заурядное произведение не могут, я у вас его покупаю за тысячу евро.
Больше дать не могу, поскольку вы автор начинающий.
Я с радостью взял эту тысячу евро, надо тебе сказать. И до сих пор где-то она у меня лежит не потраченная, как символический капитал. Рубинштейн мне заплатил без договора, без ничего, просто сунул мне эту тысячу. Это был первый такой международный успех, который с тех пор не повторился. Все следующие книги покупались с гораздо большей волокитой. А «Оправдание» купили через месяц.
[Михаил Веллер:]
- Конечно, сумма безобразная. Французы давно слывут скупердяями во всей Европе, но сам факт все-таки прекрасен. Иногда за удовольствие можно еще и приплатить.
[Дмитрий Быков:]
- Я думаю, да. У тебя ведь во Франции выходили вещи, насколько я помню? И «Звягин» выходил…
[Михаил Веллер:]
- Ты знаешь, да, но это за меня все делал как агент мой старый знакомый, который иногда извещал меня по телефону, так что я ни в каких тягомотных переговорах не участвовал. Хотя суммы были, скажем так, не сильно велики.
[Дмитрий Быков:]
- Но, во всяком случае, за тысячу евро, я думаю, ты не соглашался?
[Михаил Веллер:]
- У меня-то с самого начала была большая статья в «Монд» по поводу «Легенд Невского проспекта», это влияет на отношение и гонорары. Хотя вообще все это совершенно не важно.
[Дмитрий Быков:]
- А, ну да. Ты гремел после этого. Слушай, а тебе самому не обидно, что «Легенды» знают лучше, чем более серьезные тексты? Почему «Легенды» все так знают?..
[Михаил Веллер:]
- Есть книги для широкого потребления, есть для узкого. Разные фактуры, разные тиражи, круг понимания тоже разный. Сегодняшние французские представления о литературе подрывают у меня веру в будущее цивилизации. Это тебе не Стендали с Гюго…
[Дмитрий Быков:]
- Хотя когда я читал «Балладу о знамени» - один в комнате,- я так ржал сам с собой, что это чего-то стоит! Она действительно очень смешная. «Я буду перед тем строем стоять в середине, а вы - по бокам!»
[Михаил Веллер:]
- Я же говорю - кристальная память!..
[Дмитрий Быков:]
- Какая идиотская история, картина армии, какая смешная! Что-то в ней, конечно, есть, я тебе скажу.
[Михаил Веллер:]
- Жаль, за идиотизм премий не дают. И что касается премий, сегодня главная книжная - «Большая книга», которую в первый же год по заслугам дали именно тебе за «Пастернака».
[Дмитрий Быков:]
- Ее дали Пастернаку, в сущности. Я даже выработал такую успешную формулу (она действительно прижилась), что биографию Пастернаку не смог испортить даже Сталин, где уж мне. Я считаю, что это правда серьезно, потому что я все время, пока писал книжку, чувствовал невероятную легкость, невероятную помощь. Материал сам плыл в руки - и это потому, что Пастернак вот как-то загробно помогал.
Совсем не то было с Окуджавой - который очень сильно мешал…
А вот с Маяковским сейчас очень интересно: он сначала очень мешал, но с какого-то момента все-таки снизошел, купился, открылся, и все пошло замечательно. Сейчас я просто плаваю в книге, работа идет очень быстро, а сначала не давалось.
[Михаил Веллер:]
- Люди из нашей эмиграции, кого я встречал в Германии, во Франции, в Штатах,- они именно о «Пастернаке» из всех твоих книг в первую очередь говорили с придыханием.
[Дмитрий Быков:]
- А есть такая формула: «я ненавижу Быкова, но…». Вот я ненавижу Быкова - но его книга о Пастернаке, и так далее. Это для меня некоторая загадка! Кто бы обо мне что хорошего ни говорил - всегда с оговоркой: да, Быкова я терпеть не могу, но стихи… или - Быкова я терпеть не могу, но Пастернак… или, там, проза… Мне кажется, что просто Бог дал мне такую противную внешность и самолюбивые манеры, а ведь на самом деле в душе я человек хрупкий, деликатный и аккуратный. Но вот я выгляжу как есть, чтоб всякие дурные люди не смогли меня уесть. Может быть, это такая мимикрия, которая меня и спасает. Когда вы меня читаете, господа,- я обращаюсь к вам! - пожалуйста, не думайте дурного, я на самом деле очень пушистый.
[Михаил Веллер:]
- А кто это сказал, что у тебя противная внешность?.. Это ты сам придумал или подслушал?
[Дмитрий Быков:]
- Это про меня в основном пишут антисемиты - и, может быть, они правы. Она у меня действительно противная. И я их тоже не люблю. Если говорить серьезно, то формула «я не люблю Быкова, но…» меня устраивает больше, чем: «я люблю Быкова, но вот его романы - это фуфло первостатейное». Лучше пусть будет Быков - фуфло, чем его романы. Потому что Быков рано или поздно исчезнет, а вот романы продолжат свое трудное бытие.
[Михаил Веллер:]
- Хотелось бы, чтобы стихи твои также вошли во времена после нас, во что я решительно верю.
[Дмитрий Быков:]
- Очень хотелось бы. А внешность - это простительно, и личность - простительно. Я вот наблюдаю, как многие при жизни ненавидели Слепакову, а после смерти записались в лучшие друзья. Почему? А вот замечательно сказал Кушнер: «При жизни мы им мешаем». Очень точное замечание!
[Михаил Веллер:]
- Хорошая формулировка…
[Дмитрий Быков:]
- А после жизни - уже ничего. Думаю, ты и сам сталкивался с этим многократно.
[Михаил Веллер:]
- Все мы с этим сталкивались, и много еще с чем и с кем сталкивались. О тех, кому мы мешаем, и тех, кто уже не мешает нам: сколько у тебя сейчас всего написано романов и сколько биографий?
[Дмитрий Быков:]
- Если я стану считать… то это много. У меня три трилогии.
Написана историческая трилогия, она уже окончена и издана: «Оправдание», «Орфография» и «Остромов».
Написана частично современная трилогия: «Списанные убийцы», «Камск». «Списанные убийцы» написаны, но я их не печатаю, а «Камск» я пишу.
Есть еще у меня романы «ЖД», который я ставлю выше всего мною написанного, «Эвакуатор» и «Роман Икс», который я сейчас закончил. Собственно, всё.
А биографии у меня: «Пастернак», «Окуджава», и на будущий год я должен издать Маяковского, надеюсь. Исполнится ему 120 лет, и я хочу к этой дате как-то приурочить книжку, которая вчерне готова. Но там еще мучиться и мучиться, потому что, к сожалению, Маяковский сейчас требует мобилизации огромного контекстного слоя. Надо очень много чего объяснять про советскую власть, чего нам с тобой объяснять не надо, потому что мы при ней жили. Книга получается не столько о Маяке, сколько о 20-х годах. Это для меня очень важный период, очень значимый. Я думаю, что этой книгой наживу себе страшное количество врагов, потому что для меня советский проект - великий проект, и поэтому я ее пишу очень осторожно. Но ничего не поделаешь, летом следующего года она выйдет (если все мы будем живы).
[Михаил Веллер:]
- Я загибал пальцы, потом на руках кончились, а ботинки снимать неудобно как-то. Это получается двенадцать, если я не ошибаюсь.
[Дмитрий Быков:]
- Больших где-то так. Я стихотворные сборники не считаю, потому что это в режиме дневника пишется и не заставляет меня особо напрягаться.
[Михаил Веллер:]
- Сборники публицистики ты тоже не считаешь.
[Дмитрий Быков:]
- Не считаю. И не считаю сборники сказок, их было довольно много. Не считаю роман «Правда» совместно с Максимом Чертановым. Не считаю какие-то сборники критические. Это всё неинтересно, потому что делается параллельно с основной работой. Но романов вот столько. Больше пока я ничего не выдал.
[Михаил Веллер:]
- Это замечательно, примечательно и не окончательно. Естественный вопрос: Дмитрий Львович, сколько часов в сутки вы спите? Если на это остается время?
[Дмитрий Быков:]
- Ну, я сплю шесть.
[Михаил Веллер:]
- Второй вопрос: а сколько часов в сутки вы работаете?
[Дмитрий Быков:]
- Смотря что называть работой. Пишу я четыре часа в сутки. Больше никогда. А думаю часов восемь, наверное. Прибавим к этому всякую поденщину, командировки какие-нибудь, какие-то работы на радио, газеты, журналы, прочее… Но больше четырех часов писать невозможно физически. После уже становишься очень опустошенным.
[Михаил Веллер:]
- Знакомо. А вот сколько же страниц выходит из-под твоих порхающих пальцев за эти четыре часа?
[Дмитрий Быков:]
- Это сложная проблема. У меня бывает, выходит две страницы, а бывает, что десять. Ну вот очень трудно пишется «Икс». Потому что это роман в такой как бы манере, в которой я не писал никогда прежде. Это очень странная книга, я потом тебе расскажу отдельно.
А вот «ЖД» писался удивительно легко - в каком-то смысле, конечно. И хотя пять лет на него ушло, но это просто было наслаждение. И поэтому книга сначала была двухтомная, ее пришлось очень сильно ужимать.
То есть это все «очень зависит». Обычно у меня на роман уходит от двух до четырех лет. Это, по-моему, норма.
[Михаил Веллер:]
- Но в течение этих «от двух до четырех» ты параллельно делаешь еще массу работы, и иногда пишешь еще одну книгу - а может быть, и не одну,- не считая поденщины, стихов и публицистики.
[Дмитрий Быков:]
- Миш, ты меня как никто понимаешь, и что меня кормить литература не будет, понимаешь. Я не знаю, что нужно делать, чтобы литература сейчас начала кормить писателя. Скажу тебе больше - для меня что-то морально неправильное, если все работают, а я только что-то сочиняю от балды. Мне всегда представлялось правильным работать по принципу: «землю попашет, попишет стихи». Журналистика тебе дает какую-то связь с реальностью, какие-то профессиональные навыки. И ты не можешь писать исключительно по вдохновению, а пишешь по принуждению. И в любом случае мобилизуешься для писания быстро.
Я бы бросать работу не хотел, скажу тебе честно. Вот я не могу жить в обстановке, когда мне не звонят каждый день и не говорят: вот такого-то числа до обеда ты должен сдать то-то. Иначе я очень большую часть времени буду просто лежать на диване. Я очень люблю это занятие, и у меня не будет стимула с него встать.
[Михаил Веллер:]
- Перед нами вырисовывается просто какая-то идеально-образцовая личность, потому что я вот, негодяй, здесь совершенно банален и больше всего на свете обожаю ничего не делать, а исключительно расхаживая, поглядывая на потолок и гуляя кругами, садиться за стол тогда, когда захочется, и гори все ясным пламенем!
[Дмитрий Быков:]
- Подожди, ты садишься за стол, когда захочется? Мне это надо понять.
[Михаил Веллер:]
- Ну, у меня получается так, что в одно и то же время, потому что мне этого всегда хочется.
[Дмитрий Быков:]
- А у тебя такого нет, что тебе бы звонили и говорили: вот это должно быть сдано тогда-то! Нет?
[Михаил Веллер:]
- Я настолько это ненавижу, что никогда подобным не занимаюсь.
[Дмитрий Быков:]
- Но тогда ты действительно счастливец… Вопрос о стимуле писателя сакрален. Мне раньше было очень легко, потому что я видел смысл во всем, что делаю. А сейчас, последние года три, мне эти смыслы приходится для себя изобретать.
[Михаил Веллер:]
- Погоди-ка, вот это колоссально. Какие же поэт и писатель Быков видел смыслы в том, что он делает, еще три года назад? И каких сегодня не видит?
[Дмитрий Быков:]
- Я жил с ощущением, что если я что-то пойму, а потом это скажу,- то это изменит реальную ситуацию в жизни, в мире, хоть насколько-то. Ну, было ощущение, что я проговариваю текст, мысли, образы, слова, для того чтобы людям, это читающим, легче стало жить или они изменили бы что-то в своей жизни. Вот так мне казалось для себя.
Потом я понял, что на ближайшее, во всяком случае, время мы, по-видимому, обречены на эти циклические повторения поступков и ситуаций,- на тупик, на вырождение. Такое понимание меня очень сильно напрягало. Последние три года я писал с огромным физическим трудом. Я просто пинками загонял себя за стол. Стихов стало писаться мало.
И только в последний год мне показалось - что-то зашевелилось. Может быть, народ еще не до конца смирился с предназначенной ему участью, с участью мусора. И это меня как-то очень зажгло. И я за прошлый год написал книжку стихов, романчик. Как-то интересно мне стало жить!
[Михаил Веллер:]
- Я для себя сформулировал: сам я мал и изменить не могу ничего, но если моя мысль станет общим достоянием, то что-то в мире сможет сдвинуться.
[Дмитрий Быков:]
- И она чуть было не стала достоянием, но у меня было ощущение в последние три года, что мне не к кому обращаться. Что мой читатель либо уехал, или спился, или умер. А сейчас я увидел вдруг опять этого читателя, и буду стараться с ним опять разговаривать. Может, я и обольщаюсь…
[Михаил Веллер:]
- Это нормально, когда к сорока годам творческий человек вдруг упирается в вопрос, а на фига он всё это творил. А потом, кто покрепче, выходит на какой-то новый уровень. И вдруг Быков, который никогда особо не совался ни в какие политики (я такого не помню), в последние полгода стал до чрезвычайности заметной фигурой в российском кипении зимы 11/12-го года.
[Дмитрий Быков:]
- Грустна мысль, что это как-то увязывается с личным сорокалетием. Мне хотелось бы надеяться, что это не так…
В книге о Маяке я ведь сам пишу дословно следующее: для Маяковского революция была выходом из творческого тупика. Потому что он всё уже написал - а тут появился шанс принять участие в более глобальном переустройстве всего. И он в сем переустройстве поучаствовал по полной программе. Ну действительно - весь Маяковский к 17-му году уже написан. И он попытался делать себя и свое дело на другом уровне. Хорошо или плохо - не важно, но - сделал!
У меня немножко другое. Я совершенно не могу существовать без отзывов. Такая у меня проблема. Конечно, я на необитаемом острове тоже что-нибудь сочинял бы, но… это было бы плохо. Мне отзыв нужен! У меня три года назад было полное ощущение, что исчезла среда, вот моя среда обитания не существует. И вдруг, когда я эту снова среду увидел, где-то в последние месяцы прошлого года,- мне показалось, что теперь преступно будет от нее уклониться. Только этим и вызван этот мой политический переход в поход. Хотя, может, ты и прав, и я просто ищу там новый материал.
[Михаил Веллер:]
- Я думаю, что совпадение. Личного и общественного. Творческой личности с тупым, но проснувшимся обществом. Начало любого движения всегда многообещающе.
[Дмитрий Быков:]
- Новый материал, из этого уже можно делать литературу.
[Михаил Веллер:]
- Нет такого старого материала, чтоб из него нельзя было делать литературу. Вот скажи - ты сейчас хоть можешь вспомнить, когда и с чего впервые начал писать свои гениальные «письма счастья»? Вот самое первое письмо?
[Дмитрий Быков:]
- Могу, спасибо на добром слове. Я скажу так: была одна ситуация еще до «писем счастья». Мне в 96-м году надо было в «Собеседнике» писать очерк о Чубайсе - его политическую биографию. Я понял, что все, что я о нем могу написать, будет очень скучно. Тогда я написал в стихах. И получилось хорошо. И появилась сначала эта рубрика в газете «Собеседник». Потом я это перенес в «Огонек». А потом, после очередной перекупки «Огонька», меня завербовали, пригласили в «Новую газету». По сути говоря, «Новая газета» меня подобрала, потому что в «Огоньке» все время было чего-то нельзя - а в «Новой газете» стало все можно.
Так что в «Огоньке» «Письма счастья» печатались с 2000-го года. А до этого долго в «Собеседнике», с 96-го. «Собес» выпускал это в специальной вкладке, было очень весело! У меня была такая собственная вкладка.
А по времени это почти совпало с женитьбой. Я помню это почему? Потому что если бы не появившаяся у меня семья - я бы в жизни не стал писать политический портрет Чубайса. Я тогда уже не отказывался ни от чего, потому что денег было очень мало. 95-й год - это было время, когда вообще денег было очень мало, у всех знакомых, у всех нормальных людей. Их и сейчас не очень много, но тогда их не было совсем. И моя Ирка тогда несчастная работала в газете «Иностранец», писала там о радостях зарубежного образования, о российских совместных предприятиях и совместных всяких прелестях,- а я мучился с этими чертовыми политическими рубриками.
[Михаил Веллер:]
- Открой, пожалуйста, человеку, который сам стихов не пишет (в 17 лет не считается): как можно вот так вот брать и, кроме всех прочих многих работ, раз в неделю (такое ощущение, что левой ногой ты играешь на скрипке!) писать вот такой поэтический текст: длинный, легкий, изящный, классно стилизованный под кого-то из классиков, при этом наполненный смыслом, злободневный и смешной? Скажи - как это у тебя получается?!
О! - тупой вопрос: как приходит вдохновение, или оно у тебя всегда - это твое постоянное состояние?
[Дмитрий Быков:]
- Ты лучше меня знаешь, что с какого-то возраста ты вдохновение просто вызываешь, и всё. Вот ты пишешь две строки - а третья к тебе уже приходит. На самом деле просто нужно раскочегарить эту машину внутри.
[Михаил Веллер:]
- Сколько же тебе нужно минут, чтобы раскочегарить «эту машину» для написания «письма счастья», например? Две минуты, час?
[Дмитрий Быков:]
- Ну нет… На «письмо счастья» у меня уходит обычно часа два. Это значит, что первые полчаса я придумываю общий ход и сочиняю, как это будет выглядеть в целом. Обычно я в это время раскладываю пасьянс «паук» или играю в «сапера». Потом, когда все в уме разложено и, ну, внутренне сделано, можно писать первую строфу. Дальше все, как правило, идет само.
За рулем очень хорошо сочиняется.
[Михаил Веллер:]
- В феврале 11-го года ты придумал, создал, запустил и раскрутил грандиозный проект «Поэт и гражданин», он же после пертурбаций «Гражданин поэт». Страна от этих стихов аж балдела. Резонанс необычайный. Какой текст был первый?
[Дмитрий Быков:]
- Сейчас расскажу по порядку.
Начало - это Наташа Васильева. Внезапно случилась история, когда секретарь Хамовнического суда Наташа Васильева взяла да и рассказала всю правду о том, как сверху нагибали судью Данилкина для сочинения второго приговора Ходорковскому. И я понял, что это можно написать только как некрасовскую «долюшку женскую».
Как сейчас помню - в «Собеседнике», глубокой ночью, что-то я там за работой засиделся, и само собой пошло-покатило, я написал эту Наташу Васильеву с удивительной легкостью! В полпервого ночи позвонил Верке Кричинской - нашему продюсеру на «Серебряном дожде». И хохотали мы ужасно! И все это как-то мгновенно организовалось и лихо полетело.
А дальше ролик этот пошел в Сети, количество просмотров быстро догнало саму Наташу Васильеву. Тогда на канале поняли, что этим стоит заниматься всерьез. Неожиданно как-то это бабахнуло!..
А вторая такая вещь удачная к первой подошла… Ох, я помню прямо с невероятной живостью… Землетрясение, цунами, в Японии грохнула Фукусима, очень быстро подорожала нефть, и Россия на всех чужих катастрофах очень сильно поднялась. И я написал такую версию Десятой главы «Онегина»: «Тряслися грозно Пиренеи, Египет трясся и Тунис…» и так далее. Я ужасно люблю эту штуку!
Вот после этого Мишка Ефремов мне сказал: кажется, с тобой можно иметь дело. Эту главу я больше всего люблю, потому что она понравилась Мишке, а он человек практически с образцовым вкусом. И вот с этого, со второго номера, я считаю, что у нас пошло.
[Михаил Веллер:]
- Я больше всего смеялся над Тимошенко, которая летит до середины Днепра. Это же восхитительно. И разумеется, над «Вороной и лисицей» - Путин поет меж поп-звездами в пользу детей, и ворона роняет сыр. Охренеть.
[Дмитрий Быков:]
- «Ворона и лисица» - это крутой был номер. Но считается, что самый популярный - «Путин и мужик». Хотя я, грешным делом, больше всего люблю «Гамлета». Это когда Тень Отца появляется и Гамлета смещает. Это было после этой знаменитой рокировки 24 сентября, но мне там больше всего нравится реплика про Кудрина. И когда я Кудрина спросил, как он оценивает свою деятельность, он ответил: «…и вообще хороший был министр». Это мне показалось большим успехом!
[Михаил Веллер:]
- Вообще гениально.
[Дмитрий Быков:]
- Помнишь, когда там: «…когда не надо, ты ужасно быстр, Полоний у британцев! - Это Кудрин. Он был и бережлив, и целомудрен, и вообще хороший был министр». Когда они его протыкают там, помнишь? Это Васильев придумал протыкание.
[Михаил Веллер:]
- По логике вещей, по устройству человека,- человек юный, ну лет двадцати, очень эгоистичен и эгоцентричен. Это инстинкт: ему надо делать свою жизнь! Обтаптывать свою площадку, вырывать свой кусок и менять мир! К старости человек становится консерватором-конформистом, куда более социально-озабоченным - потому что свое, что можно, он уже сделал. И теперь ему есть гораздо больше дела до всего окружающего. Ибо теперь его задача - это сохранить. Новаторство молодых и консерватизм старых - это один из элементов устройства общества.
Так вот, чаще всего в политику идут молодые, которые хотят все перевернуть - юные революционеры,- и уже немолодые, опытные, подостывшие, которые хотят сохранить все лучшее, но плохое изменить, чтобы было лучше всем, во благо всем. И вот ты, находясь как раз посередине меж революционных возрастов, отчасти обратился к деятельности, которая вроде и не политическая - но все-таки и политическая. Эти выступления, марши и митинги - сегодня в России что-то может измениться!..
[Дмитрий Быков:]
- Это очень жилистая тема. Действительно, «Левада-Центр» провел опрос: кто составляет большинство на митингах и площадях. Ему я верю - получились сходные результаты. Больше 60 процентов - это мужчины в возрасте от 40 до 50. Это тот возраст, когда понимаешь, что ты можешь умереть при Путине. И этого ты не хочешь. Понимаешь?
Я понял, что у меня это, может быть, последний шанс, как говорил Набоков, «рывком поднять свою жизнь на другую высоту». Потому что иначе в 40 лет мысль о том, что еще 12 будет так,- она невыносима!!!
В двадцать - плевать! Я боюсь думать, каково пятидесятилетним, потому что им еще страшнее. А шестидесятилетним - им в большой степени по фиг, потому что им уже надо думать о мироздании…
Но представить себе, что твои последние активные годы, действительно бойкие годы, когда еще чего-то хочешь и что-то можешь, твои последние хорошие годы пройдут при мертвом болоте,- это совершенно невыносимо…
Я не могу назвать еще одну причину. Если я об этом скажу, то убью свою репутацию. Но я все равно скажу. Я сошлюсь тогда на то, что это не мне пришло в голову. Я переведу стрелки на Стивена Кинга - хорошего писателя, который сказал, что мужчина в сорок - сорок пять понимает, что у него наступают последние репродуктивные десять лет. В это время очень важно найти женщину, которой он бы хотел нравиться. Ради нее он еще способен на великие дела. Кинг это сказал, оправдывая поведение Клинтона в ситуации с Моникой Левински. Я не могу транспонировать это на свою биографию, но могу сказать одно: хотя я прочно женат,- что и говорить, мне еще хочется нравиться. И поэтому мне еще хочется что-то делать, чтобы женская половина аудитории смотрела и думала: о-го-го!
Поэтому не нужно сводить все порывы и действия только к политическому мотиву. Это еще, если угодно, и последний припадок молодости. Последний припадок чисто мужской лихости.
[Михаил Веллер:]
- Тестостерон как горючее революционных преобразований. А почему бы и нет?
[Дмитрий Быков:]
- Я недавно об Аркадии Гайдаре писал довольно много. У него всегда рядом идет: революция и любовь. Николай Островский: тоже - революция и любовь! Они форсили перед девушками, а девушки форсили перед ними. В общем, революция - это всегда довольно эротическое занятие.
И не зря же на этих митингах происходит столько знакомств. А в мое время - на баррикадах 91-го года завязывалось столько браков! Ведь я, собственно, жене первой сделал предложение в потрясающей форме. Когда мы с ней вместе отдежурили ночь у Белого дома, я сказал, что после этой ночи я обязан жениться, как честный человек.
(Хотя всё главное, как ты понимаешь, произошло до баррикад. А произошло оно в Таллине, между прочим. Мы приехали, и оттуда нас выдернул путч. Тоже интересно. А тебя там в это время не было.)
[Михаил Веллер:]
- Обалдеть от этой революционной любви! А меня там в это время не было… Рано утром девятнадцатого я как раз прилетел в Москву и тут же отплыл к Волге на теплоходе с фантастами, у нас конгресс на нем был. Мы понятия не имели в восемь утра, что происходит и почему танки вдоль шоссе из аэропорта стоят. Издевались еще: что за идиотские учения? А потом только радио и слушали, телевизор на борту мало где в плавании брал.
[Дмитрий Быков:]
- Много с Таллином связано эротического, много!
[Михаил Веллер:]
- Как правильно называется эта лига, только не сексуальных реформ, а поддержки за честные выборы?
[Дмитрий Быков:]
- А ты прав - это лига сексуальных реформ. Она называется «Комитет избирателей», а еще есть лига «Комитет гражданского движения». Две организации.
[Михаил Веллер:]
- А ты согласен с высказыванием Шевчука, что если только там начнут заниматься политикой, то он уйдет?
[Дмитрий Быков:]
- Ну, у Шевчука своя программа. Я его очень люблю. Он замечательный человек. У него свои принципы, у меня свои. Я надеюсь, что эта организация будет политической - не сейчас, а потом, когда из нее что-то разовьется. Но если люди не хотят заниматься политикой - почему они должны ею заниматься? Вот Улицкая, например, не хочет,- а я хочу. Сейчас эта лига существует как зародыш, а что из нее получится потом - увидим… Я бы хотел, чтоб она стала основой для партии среднего класса. Если получится - хорошо, не получится - ладно, переживем.
[Михаил Веллер:]
- Но как можно входить в руководство лигой, разделять ее взгляды, причем именно свои взгляды нести в массы и размножать,- и при этом полагать, что это не политика? Если это не политика - то что это?
[Дмитрий Быков:]
- У нас о политике за долгое время представление устоялось очень простое: политика - это место, где торгуют выгодными должностями. Это не так. Политика - это пространство идейной борьбы. Я понимаю это так. Если кто-то воспринимает политику как грязь, значит, люди навидались слишком много грязи. Я за то, чтобы вернуть политическому пространству его изначальное значение.
Политика - это концентрированное выражение морали. Какова мораль у страны - такова у него политика. А мораль у нас сейчас, как мы можем судить по политике, в очень плохом состоянии.
[Михаил Веллер:]
- Есть грязь, в которую сеют овес, а есть грязь, в которую суют мордой. В политике есть много сортов грязи, и что примечательно - не все они вредные. Не стоит смешивать в одну кучу.
[Дмитрий Быков:]
- Чернышевский говорил: есть грязь естественная, есть грязь больная. У нас политика - грязь больная. А естественная - ну, я всегда считал себя человеком политическим, для меня это один из способов отвлекаться от мыслей о смерти, о старости, о физиологической бренности. Человечество придумало очень мало таких отвлечений: наука, культура и политика. В науке я, слава Богу, мало что понимаю, а вот культура и политика - это да.
[Михаил Веллер:]
- Политику никто не придумывал. Она получается сама собой. Так что же хотят члены «Лиги», при этом не занимаясь политикой? Они хотят сказать власти, как власти должно себя вести - и верят, что в таком случае власть, то есть те люди, которые ее составляют, будут вести себя лучше? Или пристыженная и вразумленная власть пойдет на честные выборы - и добровольно отдаст власть другим людям, которые будут поступать правильно? Я мысль не пойму…
[Дмитрий Быков:]
- Мысль та, чтобы восстановить в обществе какие-то моральные авторитеты. Вот есть в мире несколько моральных авторитетов, которые властям говорят: ребята, вы заигрались. Это правильная, в общем, тактика.
Поскольку себя я моральным авторитетом не считаю - то полагаю, что без борьбы у нас ничего не получится. И без политики у нас тоже ничего не получится. И просто так своим присутствием, как Гранин в Петербурге или до этого Лихачев, освящать своим наличием культурную парадигму - это мне и в восемьдесят лет будет неинтересно. А сейчас неинтересно тем более.
Поэтому я думаю, что это безусловно политическое начинание. Это начинание должно быть как можно более активным и требованием прозрачности выборов ограничиться не может. Протестное движение должно фиксировать, во-первых, любую тотальную пропаганду на телевидении, любую клевету, любые идеологические залпы, которые оттуда раздаются, и быстро что-то им противопоставлять. Оно должно, во-вторых, требовать максимальной открытости от всех кандидатов и отслеживать их лозунги. В-третьих, оно должно отслеживать популистские или ксенофобские лозунги и оперативно с этим бороться или с этим полемизировать. Оно должно следить за моральным климатом выборов. Это политическая задача, что для меня совершенно несомненно.
[Михаил Веллер:]
- Следить за моральным климатом выборов - полностью согласен. Но кроме того - на твой взгляд, должна лига иметь свою внятную, конкретную программу устройства страны к лучшему? Собирается ли она давать ответ на вопрос (который отнюдь не русский, любые дикари всегда задавали себе этот вопрос): что делать?
[Дмитрий Быков:]
- Я сторонник тех взглядов, что если рынок не может сам себя отрегулировать, то политика как раз может. Достаточно снять ненужные барьеры и организовать пространство прямой политической дискуссии. Это уже есть в Интернете, но в Интернете это носит такой придавленно-подпольный характер, хотя в Интернете есть настоящая Россия. Я абсолютно убежден, что если дать сейчас людям смотреть, что они хотят, говорить, что они хотят, думать, и вообще дать ощущение, что ум приветствуется, мы через два года будет жить в другой стране. Вот сейчас, в 2012-м, у нас еще есть эти два года! И если мы и их профукаем - то мы бесповоротно уйдем на задворки мира. А я с этим смириться не могу.
.