On Part 5.2
В нескольких шагах от берега он увидел свет. В нем вырисовывались очертания дома. Он прошел через ограду, камни хрустели под его ногами. Он коснулся стены, позвонил в дверь, хотя не верил, что кто-то есть внутри. В этот же момент он опустился на ступени перед входом.
Дверь приоткрылась. Из-за нее выглядывала молодая женщина. Обнаружив его, она издала высокий звук. С режущей ясностью она спросила, кто он, и Доминик, в полусознании, ответил, что он потерялся и замерзает. Что он тут делает? Ничего, если в ее дома кровать? «Вряд ли», - ответила она. «Я никого не буду напрягать», - сказал он, хватился своих сумок и понял, что их рядом нет. Он цеплялся за ограду: «Помешает ли кому-то, если я здесь замерзну?» Потом произошло то, что его спасло: он верил, что услышал смех женщины. Он не узнал ее лицо и не видел ее фигуру, он не чувствовал запахов. Но он слушал ее голос. Она протянула ему руку и отвела его в дом, не касаясь его.
Она открыла ему одну комнату. Она достала белье из ящика и дала ему. Она принесла ему шерстяное одеяло. В свете звездного неба ее щека блестели. Он завернулся, а ее голос угасал в коридоре.
Его разбудил свет полудня. Ландшафт был в своем последнем зеленом убранстве. Он не решился открыть окно, так все здесь было направлено на избегание звуков и движений. Река, будто скрывая свое течение, была прозрачна.
В масляно-желтой блестящей кухне Доминик нашел хозяйку дома. Она сидела у окна, обращенная на улицу. Ее волосы в отблеске светились золотом. «Я видела в лесу сумки». Она обернулась. Ее глаза были такой синевы, которую он уже забыл. Трижды она убирала пряди со лба. Ее черты выстраивались в ансамбль недоверия. На ней была куртка, которая могла принадлежать пажу.
«Отец тебя не заметил. Перед тем как он вернется, ты должен уйти». - «Я останусь здесь лежать, если что-нибудь не съем». Она его разглядывала. Было ли это просьбой куска хлеба?
Он взял ее чай. Когда она поставила перед ним полмиски овсянки, кувшин молока, хлеб, масло, конфитюр, яблоки и орехи, она сказала, что не ожидала однажды получить возможность быть такой милосердной.
Позже он, расстроенный своей сытостью, протянул ей руку и покинул дом. Он хотел обдумать свое положение, забрать свой багаж и отправиться в путь. Листья текли по реке. В лесу он увидел, как они становились коричневыми, а небо проплывало над ними.
Он нашел сумки и достал свою городскую одежду. На берегу он помылся, прошелся по краю леса и просох, пока не пошел дождь. С цветком он приблизился к дому.
Она ходила по саду и рассматривала отражения в окнах. Когда он позвонил в очередной раз, в доме раздалось жужжание, которое проникало до сада, и она направилась мимо клумб роз к двери. На ней было тонкое пальто, волосы она подвязала. У подножия лестницы на лицо ей упала капля. Вдруг она стала девочкой, поверенной сумерек.
Доминик, цветок за спиной, сказал: «Невозможно пропасть».
Они так были возмущены друг другом, что спрыгнули с маленькой лестницы и качали головами у реки. Она сказала: «Кто себя изменяет - актер». - «Кто так несмущен - должен быть злым», сказал он.
Они стояли друг напротив друг друга под березами, потом на расстоянии броска мяча в траве.
Со скрещенными руками и пожимая плечами, они дошли до дома. «Хотя бы одному дню, - произнес он, - позволь пройти».
Перед дверью их ждал ее отец. Она пыталась мягко ему объяснить, кто этот чужак: художник пейзажей. «Что здесь можно рисовать?» - спросил отец лениво и, обращаясь к дочери, продолжил: «Будь добра к нему, как это положено воспитанной девочке». Он пропал в холе, она последовали за ним.
Доминик долго смотрел на капли дождя на реке. Он бы охотно узнал, от чего так тяжело на сердце людям. Она достал фотографию родителей и заметил, как ему было хорошо и как мало он лгал.
Когда утром дочь вошла в комнату, чтобы его отправить в дорогу, фотография висела над кроватью. Доминик оправился и взял свои вещи - она заметила, что на его счет у нее не было планов.
Снаружи она села на велосипед и уехала, так как она боялась познакомиться с ним. Разве они с отцом не клялись, что перемен больше не будет?
Равнина шелестела под равномерным дождем. И ей передалось одиночество ее гостя.
Позже она обнаружила его сидящим у воды. Одной рукой он ловил веточки. Она позвонила, она гладила его колено.
Туман поднимался перед ними. Велосипед тонул в траве. «Ты та ведешь себя, как будто ты совсем не хотел уходить», сказала она в желтой пелерине. Он хотел оказать услугу ее красоте. Она заметила это и отступила.
По дороге через поле они оба подумали об уединенности друг друга и покачивали головой. На холме перед городом она выдала ему свое имя, Юлиана. Это не оторвало его от мечтаний о тропах, на которых он бы нашел свою мать, на снежном ландшафте.
Над ними каштаны образовывали что-то похожее на разрушающийся зал.
Дождевик Юлианы поднялся в порыве ветра. «Ты меня слушаешь? - спросила она, - я хочу тебе что-то рассказать». Он отвечал: «Мне кажется, что секреты важнее, чем рассказы». Их звуки были похожи на шелест бальных платьев. Они шли, прихрамывая, под рядами деревьев.
Год назад, начала Юлиана, она ездила с родителями на море, как и каждый год. Они жили в курортном отеле на берегу далеко на севере. К часу полуденного отдыха они приехали на место, и директор посвятил им всю свою обходительность. Отец принимал ее только наполовину. Были года, когда он приветствовал только женский персонал.
Мать Юлианы была самым хрупким созданием на земле. Она была светской, когда ее муж жаждал большого мира, скромна, когда он был раздражен. Когда он замолкал, она доставала из него слова. Она говорила Юлиане, какой взгляд точно не подойдет, чтобы его успокоить. Или предупреждала: «Ты слишком чувствительна».
Место лежало покрытое светящейся дымкой. В холе отеля они прищуривали глаза. Юлиана бродила между колон, мать пошла к стойке администрации, а отец подался на террасу.
Внизу тянулся пляж темного песка. На нем стояли плетеные кресла. Отец достал книгу и заказал напитки. Вблизи развевался флаг отеля. Когда жена и дочь подошли к нему, он порекомендовал им, получать наслаждение.
До этого Юлиана всегда принадлежала к детям или подросткам и никогда не попадалась на лицо старшим. Теперь же, когда она осознала свою фигуру, и в ее походке было так много одиночества, ради нее, девушки в бикини, прерывали чтение и разговоры. Она скоро надела рубашку и брюки; ее накрыл стыд, когда она подумала об отце. Беспомощно она повязала шаль, натянула шапку и ушла.
Она уже никогда не будет доченькой. В своей комнате она открыла дверь балкона, легла на кровать, и почувствовала соленый вечерний ветер. Она вспоминала прошедшие годы, когда она в белом платье и шляпе ходила на прогулки здесь. Может ей снилось, что мать носила с собой зонт? Что отец шел перед ними с тростью?
На скалах, которые можно было достигнуть по узкой дорожке, она спросила: «Что мы здесь делаем, отец?» Как будто это был ответ, они вернулись и на следующий год сюда. Это было больше чем привычка.
Здесь приказы отца обретали достоинство. Здесь они звучали как приглашение. После многочасового отдыха в плетеных креслах он мог взглянуть на мать, погладить дочь по волосам и сказать: «Кем бы я был без вас?»
Юлиана вышла к скалам после ужина. Солнце уже зашло, вода стала равномерно матовым синим. Рыбацкие корабли входили в порт. По дороге росли кустики черники. Туман рассеивался.
Дойдя до верха, Юлиана заметила в нескольких шагах за скалой мать. Они улыбнулись, она почувствовали укол в сердце. Никогда они еще не понимали так очевидно, как мимолетно и неглубоко было их знакомство.
«Моя гордая дочь», - сказала мать. Юлиана отвернулась, глядя от моря, и сказала: «Разве здесь не все также как и сто лет назад?»
Им было холодно. Рука в руке и заботясь о своей одежде, они спускались вниз. В ожидании они слушали море. Когда они взглянули наверх, отец стоял радом с ними, и они знали, что нет ничего больше, чем согласие.
Соразмерно он наслаждался и много шутил. Мать открыла в себе грустные мысли и стала отстраненной. Юлиана строила глазки, когда хотела, и ложилась недовольной спать, к чему она не привыкла. Только за едой, при звоне серебра и хрусталя, сопровождаемого камерной музыкой, их переполняло чувство общего единства.
В один из дней облака все мутность неба разошлась. Море блестело до горизонта, пляж светился шафрановым цветом. Они шли по хвойному лесу на скалы. Наверху ветер дул им в лицо. Жужжание превратилось в мерцание. Пляж, терраса, балконы за их спиной оказались пусты.
Синева неба становилась все глубже и глубже. Море двигалось быстрее, оно искрилось всеми оттенками. Втроем они пытались найти слова.
После Юлиана с отцом увидели мать, поднимающуюся над пропастью. Ее глаза были закрыты, как будто она спала. Ее лицо было спокойно как чуть позже море.
Отец протянул руки. Она как будто парила. Юлиана опустилась на землю и очнулась только в отеле.
Невредимое лицо матери она увидела обернутым в шелка под стеклом.
Когда они вернулись домой, они принесли с собой лишь ее образ из воздуха и не более.
Их отвез шофер. Знакомые семье заботились о них. Цветы поливались регулярнее, чем раньше. Отец и дочь шли через город и слышали морской ветер. До тех пор пока это состояние оставалось с ними, они и не подозревали, как художественно они скорбели. Как близка была мать, куда бы они не шли.
Все это закончилось, когда они переехали в дом за городом. Пока разгружали мебель, они стояли у реки, и отец сказал: «Смотри, время!» Это были последние слова отца, которые Юлиана поняла. Она обняла его.
Вечером, идя по комнатам, любовь превратилась в договоренность. Он больше не отдавал приказов. Но она все же знала, как мало свободы у нее осталось. Она должна была стать душой дома.
Он ездил на работу каждый день. Юлиане не оставалось ничего, что можно было бы почистить. Она могла бродить по полям и сидеть на берегу так долго, как ей хотелось. Договоренность заключалась в следующем: чтобы она не делала, она делала не для себя. Наслаждалась ли она свежим воздухом, делала она «во имя счастья в доме». Погружалась ли она в сомнения, но лишь для того, чтобы рассказать о них вечером. Примеряла ли она наряды, так только для зеркала.
Дверь приоткрылась. Из-за нее выглядывала молодая женщина. Обнаружив его, она издала высокий звук. С режущей ясностью она спросила, кто он, и Доминик, в полусознании, ответил, что он потерялся и замерзает. Что он тут делает? Ничего, если в ее дома кровать? «Вряд ли», - ответила она. «Я никого не буду напрягать», - сказал он, хватился своих сумок и понял, что их рядом нет. Он цеплялся за ограду: «Помешает ли кому-то, если я здесь замерзну?» Потом произошло то, что его спасло: он верил, что услышал смех женщины. Он не узнал ее лицо и не видел ее фигуру, он не чувствовал запахов. Но он слушал ее голос. Она протянула ему руку и отвела его в дом, не касаясь его.
Она открыла ему одну комнату. Она достала белье из ящика и дала ему. Она принесла ему шерстяное одеяло. В свете звездного неба ее щека блестели. Он завернулся, а ее голос угасал в коридоре.
Его разбудил свет полудня. Ландшафт был в своем последнем зеленом убранстве. Он не решился открыть окно, так все здесь было направлено на избегание звуков и движений. Река, будто скрывая свое течение, была прозрачна.
В масляно-желтой блестящей кухне Доминик нашел хозяйку дома. Она сидела у окна, обращенная на улицу. Ее волосы в отблеске светились золотом. «Я видела в лесу сумки». Она обернулась. Ее глаза были такой синевы, которую он уже забыл. Трижды она убирала пряди со лба. Ее черты выстраивались в ансамбль недоверия. На ней была куртка, которая могла принадлежать пажу.
«Отец тебя не заметил. Перед тем как он вернется, ты должен уйти». - «Я останусь здесь лежать, если что-нибудь не съем». Она его разглядывала. Было ли это просьбой куска хлеба?
Он взял ее чай. Когда она поставила перед ним полмиски овсянки, кувшин молока, хлеб, масло, конфитюр, яблоки и орехи, она сказала, что не ожидала однажды получить возможность быть такой милосердной.
Позже он, расстроенный своей сытостью, протянул ей руку и покинул дом. Он хотел обдумать свое положение, забрать свой багаж и отправиться в путь. Листья текли по реке. В лесу он увидел, как они становились коричневыми, а небо проплывало над ними.
Он нашел сумки и достал свою городскую одежду. На берегу он помылся, прошелся по краю леса и просох, пока не пошел дождь. С цветком он приблизился к дому.
Она ходила по саду и рассматривала отражения в окнах. Когда он позвонил в очередной раз, в доме раздалось жужжание, которое проникало до сада, и она направилась мимо клумб роз к двери. На ней было тонкое пальто, волосы она подвязала. У подножия лестницы на лицо ей упала капля. Вдруг она стала девочкой, поверенной сумерек.
Доминик, цветок за спиной, сказал: «Невозможно пропасть».
Они так были возмущены друг другом, что спрыгнули с маленькой лестницы и качали головами у реки. Она сказала: «Кто себя изменяет - актер». - «Кто так несмущен - должен быть злым», сказал он.
Они стояли друг напротив друг друга под березами, потом на расстоянии броска мяча в траве.
Со скрещенными руками и пожимая плечами, они дошли до дома. «Хотя бы одному дню, - произнес он, - позволь пройти».
Перед дверью их ждал ее отец. Она пыталась мягко ему объяснить, кто этот чужак: художник пейзажей. «Что здесь можно рисовать?» - спросил отец лениво и, обращаясь к дочери, продолжил: «Будь добра к нему, как это положено воспитанной девочке». Он пропал в холе, она последовали за ним.
Доминик долго смотрел на капли дождя на реке. Он бы охотно узнал, от чего так тяжело на сердце людям. Она достал фотографию родителей и заметил, как ему было хорошо и как мало он лгал.
Когда утром дочь вошла в комнату, чтобы его отправить в дорогу, фотография висела над кроватью. Доминик оправился и взял свои вещи - она заметила, что на его счет у нее не было планов.
Снаружи она села на велосипед и уехала, так как она боялась познакомиться с ним. Разве они с отцом не клялись, что перемен больше не будет?
Равнина шелестела под равномерным дождем. И ей передалось одиночество ее гостя.
Позже она обнаружила его сидящим у воды. Одной рукой он ловил веточки. Она позвонила, она гладила его колено.
Туман поднимался перед ними. Велосипед тонул в траве. «Ты та ведешь себя, как будто ты совсем не хотел уходить», сказала она в желтой пелерине. Он хотел оказать услугу ее красоте. Она заметила это и отступила.
По дороге через поле они оба подумали об уединенности друг друга и покачивали головой. На холме перед городом она выдала ему свое имя, Юлиана. Это не оторвало его от мечтаний о тропах, на которых он бы нашел свою мать, на снежном ландшафте.
Над ними каштаны образовывали что-то похожее на разрушающийся зал.
Дождевик Юлианы поднялся в порыве ветра. «Ты меня слушаешь? - спросила она, - я хочу тебе что-то рассказать». Он отвечал: «Мне кажется, что секреты важнее, чем рассказы». Их звуки были похожи на шелест бальных платьев. Они шли, прихрамывая, под рядами деревьев.
Год назад, начала Юлиана, она ездила с родителями на море, как и каждый год. Они жили в курортном отеле на берегу далеко на севере. К часу полуденного отдыха они приехали на место, и директор посвятил им всю свою обходительность. Отец принимал ее только наполовину. Были года, когда он приветствовал только женский персонал.
Мать Юлианы была самым хрупким созданием на земле. Она была светской, когда ее муж жаждал большого мира, скромна, когда он был раздражен. Когда он замолкал, она доставала из него слова. Она говорила Юлиане, какой взгляд точно не подойдет, чтобы его успокоить. Или предупреждала: «Ты слишком чувствительна».
Место лежало покрытое светящейся дымкой. В холе отеля они прищуривали глаза. Юлиана бродила между колон, мать пошла к стойке администрации, а отец подался на террасу.
Внизу тянулся пляж темного песка. На нем стояли плетеные кресла. Отец достал книгу и заказал напитки. Вблизи развевался флаг отеля. Когда жена и дочь подошли к нему, он порекомендовал им, получать наслаждение.
До этого Юлиана всегда принадлежала к детям или подросткам и никогда не попадалась на лицо старшим. Теперь же, когда она осознала свою фигуру, и в ее походке было так много одиночества, ради нее, девушки в бикини, прерывали чтение и разговоры. Она скоро надела рубашку и брюки; ее накрыл стыд, когда она подумала об отце. Беспомощно она повязала шаль, натянула шапку и ушла.
Она уже никогда не будет доченькой. В своей комнате она открыла дверь балкона, легла на кровать, и почувствовала соленый вечерний ветер. Она вспоминала прошедшие годы, когда она в белом платье и шляпе ходила на прогулки здесь. Может ей снилось, что мать носила с собой зонт? Что отец шел перед ними с тростью?
На скалах, которые можно было достигнуть по узкой дорожке, она спросила: «Что мы здесь делаем, отец?» Как будто это был ответ, они вернулись и на следующий год сюда. Это было больше чем привычка.
Здесь приказы отца обретали достоинство. Здесь они звучали как приглашение. После многочасового отдыха в плетеных креслах он мог взглянуть на мать, погладить дочь по волосам и сказать: «Кем бы я был без вас?»
Юлиана вышла к скалам после ужина. Солнце уже зашло, вода стала равномерно матовым синим. Рыбацкие корабли входили в порт. По дороге росли кустики черники. Туман рассеивался.
Дойдя до верха, Юлиана заметила в нескольких шагах за скалой мать. Они улыбнулись, она почувствовали укол в сердце. Никогда они еще не понимали так очевидно, как мимолетно и неглубоко было их знакомство.
«Моя гордая дочь», - сказала мать. Юлиана отвернулась, глядя от моря, и сказала: «Разве здесь не все также как и сто лет назад?»
Им было холодно. Рука в руке и заботясь о своей одежде, они спускались вниз. В ожидании они слушали море. Когда они взглянули наверх, отец стоял радом с ними, и они знали, что нет ничего больше, чем согласие.
Соразмерно он наслаждался и много шутил. Мать открыла в себе грустные мысли и стала отстраненной. Юлиана строила глазки, когда хотела, и ложилась недовольной спать, к чему она не привыкла. Только за едой, при звоне серебра и хрусталя, сопровождаемого камерной музыкой, их переполняло чувство общего единства.
В один из дней облака все мутность неба разошлась. Море блестело до горизонта, пляж светился шафрановым цветом. Они шли по хвойному лесу на скалы. Наверху ветер дул им в лицо. Жужжание превратилось в мерцание. Пляж, терраса, балконы за их спиной оказались пусты.
Синева неба становилась все глубже и глубже. Море двигалось быстрее, оно искрилось всеми оттенками. Втроем они пытались найти слова.
После Юлиана с отцом увидели мать, поднимающуюся над пропастью. Ее глаза были закрыты, как будто она спала. Ее лицо было спокойно как чуть позже море.
Отец протянул руки. Она как будто парила. Юлиана опустилась на землю и очнулась только в отеле.
Невредимое лицо матери она увидела обернутым в шелка под стеклом.
Когда они вернулись домой, они принесли с собой лишь ее образ из воздуха и не более.
Их отвез шофер. Знакомые семье заботились о них. Цветы поливались регулярнее, чем раньше. Отец и дочь шли через город и слышали морской ветер. До тех пор пока это состояние оставалось с ними, они и не подозревали, как художественно они скорбели. Как близка была мать, куда бы они не шли.
Все это закончилось, когда они переехали в дом за городом. Пока разгружали мебель, они стояли у реки, и отец сказал: «Смотри, время!» Это были последние слова отца, которые Юлиана поняла. Она обняла его.
Вечером, идя по комнатам, любовь превратилась в договоренность. Он больше не отдавал приказов. Но она все же знала, как мало свободы у нее осталось. Она должна была стать душой дома.
Он ездил на работу каждый день. Юлиане не оставалось ничего, что можно было бы почистить. Она могла бродить по полям и сидеть на берегу так долго, как ей хотелось. Договоренность заключалась в следующем: чтобы она не делала, она делала не для себя. Наслаждалась ли она свежим воздухом, делала она «во имя счастья в доме». Погружалась ли она в сомнения, но лишь для того, чтобы рассказать о них вечером. Примеряла ли она наряды, так только для зеркала.