Интересно №331
Интересных сиквелов в природе мало, так что второй пост по законам жанра будет еще зануднее и скучнее первого. Занудство - это моя супер-сила. Наверное, Калигула на моей казни бы кричал: «Убивай ее быстро и невесело - по-другому не заслужила!».
Ах, да: "Тыдыщь, бдыщь, та-ра-ра-ра, бум, шмяк, уи-уи-уи!" - это спецэффекты, которые, как известно, способны спасти самый захудалый сценарий.
В эту поездку я окончательно определилась со своими симпатиями. Не секрет, что меня редко захватывают женские персонажи, за мужскими следить как-то…интереснее. Ладно-ладно, я просто примитивна до такой степени, что хожу по театрам поглазеть на красивых парней! Хотя после пятой рюмки для меня все парни красивые, и идти никуда не надо, достаточно высунуться из окна. А после 7 - и не парни тоже.
В этот раз меня просто насквозь «пробила» Любовь Ярлыкова. Впервые это произошло на «Фотоаппаратах» (длинный пост об этом спектакле еще впереди) и пару дней спустя закрепилось на «Калигуле». Ее Цезония - яркая, уверенная, горделиво-красивая, но при этом без примеси высокомерия и эгоизма.
Женщина умеет любить беззаветно и без остатка, причем тирана и сумасшедшего, но при этом не теряет способности любить остальных: слабых, гордых, трусливых, мечущихся, неидеальных - любить просто потому, что они люди. На словах она вроде презирает аристократическую свору (монолог о бездушии и избытке души), но вот ее глаза, интонации говорят иное. Любовница Калигулы стала моим личным светлым лучом в раскинувшемся перед глазами бурлении страстей. Цезония - единственная, кто пытается хоть как-то кого-то спасти: любимого человека от безумия, патрициев - от императора. В мире, где все друг друга только убивают, это особенно ценно. Вы бы слышали, сколько боли и переживаний в ее звенящем крике: «Поторопитесь, господа!» - когда она подгоняет аристократов бежать готовиться к поэтическому турниру. Цезония надеется, что лишняя секунда подготовки поможет невольным поэтам выторговать жизнь у Калигулы.
Просто великолепна сцена восславления Калигулы-поэта. Пока задумавший очередной акт чудовищной пьесы правитель красуется в парадных одеждах и лавровом венке, его верная возлюбленная руководит хором патрициев, восхваляя достоинства императора. Слова-то восхваляющие, а вот лицо…оно дергается, словно от резкой и острой боли, которая волнами прокатывается по душе, на доли секунды разъедая привычную маску гордой патрицианки.
Очень зацепило то, как в один из проходов, Цезония мимолетно касается своей щеки, разворачивая лицо к Калигуле, словно принуждая себя смотреть на возлюбленного. В подобные моменты ты понимаешь, насколько нелегко дается этой хрупкой женщине жизнь в кровавом безумии. Очень больно наблюдать, как любимый разрушает себя, как он разрушает других, а сил, чтобы остановить катящийся в пропасть ком людских страстей, у тебя нет.
Не понятой мной осталась сюжетная линия Калигула - Сципион (Нагретдинов Денис). Этот патриций воспринимается воплощением благородства и чести, поэтому все диалоги о родстве душ с жестоким императором прошли мимо меня.
Сципион не кажется трусливым и мягкотелым, как остальные придворные, но в силу своего характера он осужден на осознанное бездействие: от Калигулы его отвращает жестокость, от патрициев - подлость. Герой отлично видит, куда катится его мир, но ничего не может сделать, разве что страдать, безмолвно, одним лицом, в полном одиночестве. Слишком правильный, слишком честный, слишком хороший… Он выбивается из общей канвы, которая приучила нас, что в каждом человеке кроется нечто плохое и что-то хорошее. Сципион словно убежал из доброй сказки, и в нашей злой реальности он как-то не к месту.
Жалко, что поэт не осознает, насколько близким человеком считает его Калигула, да, не товарищем и не соратником, но хотя бы равным себе. Когда император на пару минут сбрасывает маску, чтобы отдохнуть от разыгрываемого спектакля, отогреться душой стихами Сципиона, а получает в ответ «чудовище», ты вздрагиваешь, ошпаренная, как кипятком, несправедливостью обвинения. Почему император любит прямолинейного подданного я хорошо понимаю: в поэте Калигула видит лучшую часть себя, вероятную часть себя. Возможно, таким был или таким бы стал Гай, сложись события по-иному. Но почему Сципион любит убийцу своего отца и палача многих других людей? Для меня это загадка. Не говорите мне, что для решения вопроса достаточно перечитать первоисточники, такое не нужно читать, такое нужно прочувствовать, только тогда ответ можно считать найденным.
Лепид (Андрей Санников) остался в моих воспоминаниях классическим придворным лизоблюдом. Он умеет ловко проныривать в открывшиеся двери и совершенно не задумывается о том, что его за этими дверями ждет. В противостоянии с Калигулой герой заранее обречен на провал, слишком уж император желчен и сложен для столь примитивного преклонения. Во время диалогов кажется, что Лепид протягивает Калигуле медь вместо ожидаемого золота, чем неимоверно раздражает правителя, который ждет от придворных поступков, мыслей, действий, а не пустой лести. Конец патриция не вызывает ни шока, ни протеста, слишком уж он закономерен и логичен. Ясно, что нельзя долгое время бросать императору истертые медяки, ведь венценосное терпение далеко не безгранично. Для меня Лепида спасла только харизма Санникова, который «вкусно» сыграл своего персонажа.
В конце цепляет сказанная торжествующим шепотом фраза: «Римская империя - это мы!». Кто «мы»? Мы - патриции, боящиеся говорить в полный голос? Мы - убийцы, наносящие удары в спину? Это и есть великая Римская империя? Только что тебе было жалко людей в серых костюмах, а теперь душа покрывается пленочкой презрения. Не случайно мы не видим убийц императора, они трусливо прячутся за колоннами, деля удары ножа и ответственность за преступление. В финальной сцене фигура Калигулы вырастает до размеров колосса, а свора патрициев мельчает до муравьиных размеров. Объединенных сил римских аристократов едва хватило на то, чтобы закрыть, задавить пространством колонн эту кровавую страницу истории. А что потом? А потом можно поправить пиджак, отряхнуть брюки - и ты чист перед собой и целым миром.
Как обычно: все фото утащены с сайта театра на Юго-Западе, критиковать автора бесполезно - она на свой счет не принимает ничего, кроме денег и комплиментов.
Ах, да: "Тыдыщь, бдыщь, та-ра-ра-ра, бум, шмяк, уи-уи-уи!" - это спецэффекты, которые, как известно, способны спасти самый захудалый сценарий.
В эту поездку я окончательно определилась со своими симпатиями. Не секрет, что меня редко захватывают женские персонажи, за мужскими следить как-то…интереснее. Ладно-ладно, я просто примитивна до такой степени, что хожу по театрам поглазеть на красивых парней! Хотя после пятой рюмки для меня все парни красивые, и идти никуда не надо, достаточно высунуться из окна. А после 7 - и не парни тоже.
В этот раз меня просто насквозь «пробила» Любовь Ярлыкова. Впервые это произошло на «Фотоаппаратах» (длинный пост об этом спектакле еще впереди) и пару дней спустя закрепилось на «Калигуле». Ее Цезония - яркая, уверенная, горделиво-красивая, но при этом без примеси высокомерия и эгоизма.
Женщина умеет любить беззаветно и без остатка, причем тирана и сумасшедшего, но при этом не теряет способности любить остальных: слабых, гордых, трусливых, мечущихся, неидеальных - любить просто потому, что они люди. На словах она вроде презирает аристократическую свору (монолог о бездушии и избытке души), но вот ее глаза, интонации говорят иное. Любовница Калигулы стала моим личным светлым лучом в раскинувшемся перед глазами бурлении страстей. Цезония - единственная, кто пытается хоть как-то кого-то спасти: любимого человека от безумия, патрициев - от императора. В мире, где все друг друга только убивают, это особенно ценно. Вы бы слышали, сколько боли и переживаний в ее звенящем крике: «Поторопитесь, господа!» - когда она подгоняет аристократов бежать готовиться к поэтическому турниру. Цезония надеется, что лишняя секунда подготовки поможет невольным поэтам выторговать жизнь у Калигулы.
Просто великолепна сцена восславления Калигулы-поэта. Пока задумавший очередной акт чудовищной пьесы правитель красуется в парадных одеждах и лавровом венке, его верная возлюбленная руководит хором патрициев, восхваляя достоинства императора. Слова-то восхваляющие, а вот лицо…оно дергается, словно от резкой и острой боли, которая волнами прокатывается по душе, на доли секунды разъедая привычную маску гордой патрицианки.
Очень зацепило то, как в один из проходов, Цезония мимолетно касается своей щеки, разворачивая лицо к Калигуле, словно принуждая себя смотреть на возлюбленного. В подобные моменты ты понимаешь, насколько нелегко дается этой хрупкой женщине жизнь в кровавом безумии. Очень больно наблюдать, как любимый разрушает себя, как он разрушает других, а сил, чтобы остановить катящийся в пропасть ком людских страстей, у тебя нет.
Не понятой мной осталась сюжетная линия Калигула - Сципион (Нагретдинов Денис). Этот патриций воспринимается воплощением благородства и чести, поэтому все диалоги о родстве душ с жестоким императором прошли мимо меня.
Сципион не кажется трусливым и мягкотелым, как остальные придворные, но в силу своего характера он осужден на осознанное бездействие: от Калигулы его отвращает жестокость, от патрициев - подлость. Герой отлично видит, куда катится его мир, но ничего не может сделать, разве что страдать, безмолвно, одним лицом, в полном одиночестве. Слишком правильный, слишком честный, слишком хороший… Он выбивается из общей канвы, которая приучила нас, что в каждом человеке кроется нечто плохое и что-то хорошее. Сципион словно убежал из доброй сказки, и в нашей злой реальности он как-то не к месту.
Жалко, что поэт не осознает, насколько близким человеком считает его Калигула, да, не товарищем и не соратником, но хотя бы равным себе. Когда император на пару минут сбрасывает маску, чтобы отдохнуть от разыгрываемого спектакля, отогреться душой стихами Сципиона, а получает в ответ «чудовище», ты вздрагиваешь, ошпаренная, как кипятком, несправедливостью обвинения. Почему император любит прямолинейного подданного я хорошо понимаю: в поэте Калигула видит лучшую часть себя, вероятную часть себя. Возможно, таким был или таким бы стал Гай, сложись события по-иному. Но почему Сципион любит убийцу своего отца и палача многих других людей? Для меня это загадка. Не говорите мне, что для решения вопроса достаточно перечитать первоисточники, такое не нужно читать, такое нужно прочувствовать, только тогда ответ можно считать найденным.
Лепид (Андрей Санников) остался в моих воспоминаниях классическим придворным лизоблюдом. Он умеет ловко проныривать в открывшиеся двери и совершенно не задумывается о том, что его за этими дверями ждет. В противостоянии с Калигулой герой заранее обречен на провал, слишком уж император желчен и сложен для столь примитивного преклонения. Во время диалогов кажется, что Лепид протягивает Калигуле медь вместо ожидаемого золота, чем неимоверно раздражает правителя, который ждет от придворных поступков, мыслей, действий, а не пустой лести. Конец патриция не вызывает ни шока, ни протеста, слишком уж он закономерен и логичен. Ясно, что нельзя долгое время бросать императору истертые медяки, ведь венценосное терпение далеко не безгранично. Для меня Лепида спасла только харизма Санникова, который «вкусно» сыграл своего персонажа.
В конце цепляет сказанная торжествующим шепотом фраза: «Римская империя - это мы!». Кто «мы»? Мы - патриции, боящиеся говорить в полный голос? Мы - убийцы, наносящие удары в спину? Это и есть великая Римская империя? Только что тебе было жалко людей в серых костюмах, а теперь душа покрывается пленочкой презрения. Не случайно мы не видим убийц императора, они трусливо прячутся за колоннами, деля удары ножа и ответственность за преступление. В финальной сцене фигура Калигулы вырастает до размеров колосса, а свора патрициев мельчает до муравьиных размеров. Объединенных сил римских аристократов едва хватило на то, чтобы закрыть, задавить пространством колонн эту кровавую страницу истории. А что потом? А потом можно поправить пиджак, отряхнуть брюки - и ты чист перед собой и целым миром.
Как обычно: все фото утащены с сайта театра на Юго-Западе, критиковать автора бесполезно - она на свой счет не принимает ничего, кроме денег и комплиментов.