Шарганска Осмица
Балканский набор фотографий (еще зимних) так и остался почти неразобранным. Но сегодня, говорят, день филолога, и мы по этому поводу сделаем над собой небольшое усилие. Кое-что покажем, использовав как иллюстрации к первой попытке - чур не ржать! - самостоятельно сделать перевод отрывка из еще одной книжки моего любимого писателя Момо Капора. Ну как самостоятельно - под чутким руководством Ани wind_wing, но все равно, считайте, дебют.
Книжка называется «Путопис кроз биографију» - можно, наверное, сказать «Путешествие по биографии». А отрывок - про поезд дороги «Шарганска Осмица», на котором всегда катаются те, кто приехал в кустурицыну деревню возле поселка Мокра Гора. Кто-то, может, думает, что этот поезд тоже Кустурица придумал, а вот и нет. Он самый настоящий, начал ходить еще в начале XX века, потом в 1974 году дорогу закрыли за нерентабельность, а восстановили уже в 1999 как туристический аттракцион. Но об истории дороги и поезда отдельно надо говорить, она страшно интересная, а мы пока книжку почитаем и картинки посмотрим.
-----
Момо Капор «Путешествие по биографии» (гл. Поезд «Ностальгия»)
Меж Златибором и Тарой, под Мокрой горой есть часть узкоколейной железной дороги, по которой все еще ходит, катая туристов, маленький старинный поезд - из тех, что давным-давно вышли из употребления. Шарганска Осмица («шарганская восьмёрка»).
Как-то летом я вошел в него с группой приятелей, удивляясь тесноте крошечного вагона, и мы двинулись к легендарному Шарганскому туннелю. Поезд шел весьма неторопливо; порой на подъеме пассажиру не составило бы труда выйти из вагона и пробежаться вдоль состава, покуда тот, скрипя и покряхтывая, с натугой взбирался в горку.
Мы проезжали мимо миниатюрных железнодорожных станций; когда-то на них жили счастливые станционные смотрители. Горшочки с геранью днем и ночью выглядывали из окон второго этажа; к этому, как правило, прилагалась красавица дочка и заненская коза, разгуливавшая по двору прямо за станцией; кое-кто разводил и пчел. Внизу, в канцелярии, днем и ночью стучал, будто влюбленное сердце, аппарат Морзе. На перроне находился фонтанчик, и пассажиры выскакивали из поезда, торопясь наполнить холодной водой пустые бутылки, которые звонко стукались друг об друга под замирающей струйкой.
Поезд проходил над глубокими каньонами - на дне их, поблескивая, вились ужами неведомые реки, полускрытые кустарником и всяческими травами. Мелькнула небольшая покрытая галькой отмель посреди речного порога, на которой здорово было бы поваляться, опустив ноги в воду. Вагоны нашего маленького состава прочесывали ветви деревьев вдоль пути - будто кто-то с трудом протаскивал сквозь волосы металлический гребень.
В постукивании колес, в пыхтении и дребезжании паровозика, в этом усыпляющем ритме синкопированной тоски из памяти выплывали следы путешествия, что я совершил более шестидесяти лет назад тем же поездом. Сараево - Белград, через Ужице.
Мой отец, вернувшись с войны, приехал в 1946 году в Сараево, где я жил у бабкиной сестры, чтобы забрать меня с собой в Белград, где он занимал важную финансовую должность в Министерстве Иностранных дел. Был он весьма строгим человеком, герцеговинской закалки, и могу себе представить, как он смотрел на меня, девятилетнего сына, подкинутого ему судьбой как нежданную обузу: мать я потерял при бомбежке. Он не умел обращаться с детьми - как и многие герцеговинцы, которые не берут на руки своих сыновей, никогда их не обнимают и не целуют - и вероятно, относился ко мне как к неизбежному бремени. Я был рахитичным городским ребенком - маленький хитрюга, выросший среди асфальта, без единого деревца или хоть травинки, возле каменного сараевского католического собора, в вихре войны, когда единственными игрушками были гильзы от пуль и разобранные ручные гранаты с вынутым запалом.
Я в первый раз ехал поездом сквозь пейзаж, полный незнакомых растений, среди всполохов зелени, рёва быстрых прозрачных рек - будто в какой-то сказке. Подобные места мне прежде доводилось видеть только в довоенных книжках с картинками, купленных в книжной лавке «Симон & Катан» - в них Гензель и Гретель и Красная Шапочка, держась за руки, проходили под такими же огромными кронами деревьев сквозь травяное море. В том же самом вагоне, где я еду спустя шестьдесят лет - по-прежнему молод, порывист и строен, - сидел железнодорожник с фонарем на коленях, хваставшийся своим бесплатным проездным. Тут же ехал и чокнутый унтер-офицер - время от времени он палил из своего шмайсера в окно по лесу, через который мы ехали, с криками «Бей гадов!» Ошметки листвы летели во все стороны. Один добродушный толстяк пел какую-то песню о Боснии, подыгрывая себе на гармони «Dallape», испускавшей глубокие вздохи, полные томительной нежности. В вагоне передавали по кругу бутылку ракии - прежде чем глотнуть, горлышко дезинфицировали, обтирая закопченной ладонью. Помнится, иногда мы ели: белое куриное мясо в панировке, холодные фаршированные шницели, молодой лук - все было разложено на чемодане, который отец клал себе на колени и покрывал белой салфеткой. Не помню, долго ли ехали мы этим самым медленным на свете поездом - может, день и ночь, может, два дня, неделю или месяц, кто знает; может, и по сей день я все еще не вышел из него?..
----
Книжка называется «Путопис кроз биографију» - можно, наверное, сказать «Путешествие по биографии». А отрывок - про поезд дороги «Шарганска Осмица», на котором всегда катаются те, кто приехал в кустурицыну деревню возле поселка Мокра Гора. Кто-то, может, думает, что этот поезд тоже Кустурица придумал, а вот и нет. Он самый настоящий, начал ходить еще в начале XX века, потом в 1974 году дорогу закрыли за нерентабельность, а восстановили уже в 1999 как туристический аттракцион. Но об истории дороги и поезда отдельно надо говорить, она страшно интересная, а мы пока книжку почитаем и картинки посмотрим.
-----
Момо Капор «Путешествие по биографии» (гл. Поезд «Ностальгия»)
Меж Златибором и Тарой, под Мокрой горой есть часть узкоколейной железной дороги, по которой все еще ходит, катая туристов, маленький старинный поезд - из тех, что давным-давно вышли из употребления. Шарганска Осмица («шарганская восьмёрка»).
Как-то летом я вошел в него с группой приятелей, удивляясь тесноте крошечного вагона, и мы двинулись к легендарному Шарганскому туннелю. Поезд шел весьма неторопливо; порой на подъеме пассажиру не составило бы труда выйти из вагона и пробежаться вдоль состава, покуда тот, скрипя и покряхтывая, с натугой взбирался в горку.
Мы проезжали мимо миниатюрных железнодорожных станций; когда-то на них жили счастливые станционные смотрители. Горшочки с геранью днем и ночью выглядывали из окон второго этажа; к этому, как правило, прилагалась красавица дочка и заненская коза, разгуливавшая по двору прямо за станцией; кое-кто разводил и пчел. Внизу, в канцелярии, днем и ночью стучал, будто влюбленное сердце, аппарат Морзе. На перроне находился фонтанчик, и пассажиры выскакивали из поезда, торопясь наполнить холодной водой пустые бутылки, которые звонко стукались друг об друга под замирающей струйкой.
Поезд проходил над глубокими каньонами - на дне их, поблескивая, вились ужами неведомые реки, полускрытые кустарником и всяческими травами. Мелькнула небольшая покрытая галькой отмель посреди речного порога, на которой здорово было бы поваляться, опустив ноги в воду. Вагоны нашего маленького состава прочесывали ветви деревьев вдоль пути - будто кто-то с трудом протаскивал сквозь волосы металлический гребень.
В постукивании колес, в пыхтении и дребезжании паровозика, в этом усыпляющем ритме синкопированной тоски из памяти выплывали следы путешествия, что я совершил более шестидесяти лет назад тем же поездом. Сараево - Белград, через Ужице.
Мой отец, вернувшись с войны, приехал в 1946 году в Сараево, где я жил у бабкиной сестры, чтобы забрать меня с собой в Белград, где он занимал важную финансовую должность в Министерстве Иностранных дел. Был он весьма строгим человеком, герцеговинской закалки, и могу себе представить, как он смотрел на меня, девятилетнего сына, подкинутого ему судьбой как нежданную обузу: мать я потерял при бомбежке. Он не умел обращаться с детьми - как и многие герцеговинцы, которые не берут на руки своих сыновей, никогда их не обнимают и не целуют - и вероятно, относился ко мне как к неизбежному бремени. Я был рахитичным городским ребенком - маленький хитрюга, выросший среди асфальта, без единого деревца или хоть травинки, возле каменного сараевского католического собора, в вихре войны, когда единственными игрушками были гильзы от пуль и разобранные ручные гранаты с вынутым запалом.
Я в первый раз ехал поездом сквозь пейзаж, полный незнакомых растений, среди всполохов зелени, рёва быстрых прозрачных рек - будто в какой-то сказке. Подобные места мне прежде доводилось видеть только в довоенных книжках с картинками, купленных в книжной лавке «Симон & Катан» - в них Гензель и Гретель и Красная Шапочка, держась за руки, проходили под такими же огромными кронами деревьев сквозь травяное море. В том же самом вагоне, где я еду спустя шестьдесят лет - по-прежнему молод, порывист и строен, - сидел железнодорожник с фонарем на коленях, хваставшийся своим бесплатным проездным. Тут же ехал и чокнутый унтер-офицер - время от времени он палил из своего шмайсера в окно по лесу, через который мы ехали, с криками «Бей гадов!» Ошметки листвы летели во все стороны. Один добродушный толстяк пел какую-то песню о Боснии, подыгрывая себе на гармони «Dallape», испускавшей глубокие вздохи, полные томительной нежности. В вагоне передавали по кругу бутылку ракии - прежде чем глотнуть, горлышко дезинфицировали, обтирая закопченной ладонью. Помнится, иногда мы ели: белое куриное мясо в панировке, холодные фаршированные шницели, молодой лук - все было разложено на чемодане, который отец клал себе на колени и покрывал белой салфеткой. Не помню, долго ли ехали мы этим самым медленным на свете поездом - может, день и ночь, может, два дня, неделю или месяц, кто знает; может, и по сей день я все еще не вышел из него?..
----