Сараево богато окрестностями-3
«В этом городе еще с турецких времен живут суеверный страх и уважение к тем, у кого Бог отнял разум. На них, как и на городских голубей, никто не смеет поднять руку или причинить иное зло...»
из книги «Хроника потерянного города»
Поскольку сегодня годовщина смерти Момо Капора, мы почитаем еще немножко из «Сараевской трилогии» (предыдущие кусочки - 1 и 2), а больше, наверно, не будем, раз все равно никому не интересно.
---
«И вот сквозь апокалиптически разрушенный город, по насквозь простреливаемым площадям и асфальту, исковерканному снарядами, плетется колонна сараевских сумасшедших. Держа друг друга за руки или за полы длинных светло-голубых полосатых халатов, ведомые длинным, наголо обритым парнем в развязанной смирительной рубахе с фонендоскопом на груди, брошенные больные, словно колонна «Слепых» Брейгеля, плетется под перекрестным огнем снайперов и свистом мин, не тронутые ни единым осколком. После нескольких дней обстрела района психиатрическую лечебницу в Ягомире покинули врачи, санитары и охранники, а несчастные пациенты напрасно ждали, когда их накормят, дадут лекарства и примутся лечить электрошоком. Наконец они направились в больничный сад, где убедились, что ворота обесточены и распахнуты настежь. На одной из дорожек лежала мертвая собака. Они взялись за руки и спустились в центр города, жители которого намного превзошли их в сумасшествии. Они видели горящие дома и перешагивали через трупы, глядя на страшный пейзаж с дебильно любознательными улыбками - причудливой смесью вежливости и понимания: наконец-то их сумасшествие уравнялось с помешательством всего мира! Никто их не трогал. Где-то им давали еду и воду, где-то они снимали с трупа ботинки и кое-что из одежды, тут же надевая все это на себя, поверх больничных халатов. Занятые ненавистью, местью и спасением собственной головы, жители Сараево уступали дорогу слабоумной стае, блуждающей по городу. В этом городе еще с турецких времен живут суеверный страх и уважение к тем, у кого Бог отнял разум. На них, как и на городских голубей, никто не смеет поднять руку или причинить иное зло.
Несколько дней спустя группа сумасшедших сама по себе распалась. Некоторых из них видели, как они голыми валяются по газонам Большого парка, испуская печальные звуки, совсем как спаривающиеся куницы. Один долго стоял посреди сквера на Мариндворе в позе распятого Христа, словно принимая на себя и искупляя все грехи этого города, в то время как другой, по прозвищу Свистун, ночами бродил по Сараево, насвистывая во всю мощь легких знаменитую мексиканскую песню «Мама Хуанита», которую некогда так здесь любили.
Рассказывают, что мудрого Иво Андрича однажды спросили, правда ли, что на каждом базаре каждого боснийского городишка есть свой сумасшедший. Он ответил, что теперь там можно найти одного умного!»
-----
«Когда-то давно жил в городе Сараево человек по имени Стефан Мезе. Он приехал с чужбины в нищую Боснию еще до Первой мировой войны; в нем смешались австрийская, венгерская и чешская кровь с примесьюкрови евреев-ашкенази. Стефан Мезе всю свою жизнь был официантом, но его блистательная карьера оборвалась в отеле «Европа» знаменитого Ефтановича одновременно с выстрелом юного Гаврилы Принципа.
Низенький, сморщенный, как печеное яблоко, вечно в потрепанном черном костюме с засаленной бабочкой и в полуцилиндре, Мезе был похож на ворона, которого пощадили и оставили каркать над развалинами сгнившей черно-желтой монархии.
Он жил в конуре на одном из углов Главной улицы, напротив Большого парка, над кондитерской и модной лавкой, торговавшей вуалями. Он был владельцем единственной в мире своеобразной коллекции меню, в числе жемчужин которой было меню последнего ужина эрцгерцога Фердинанда, а также карта вин с «Титаника», погреба которого опустошила соленая океанская вода. Я был хорошо знаком с господином Мезе и регулярно навещал его во время летних каникул, пытаясь извлечь хоть какие-то звуки из астматичной фисгармонии, работавшей от ножных мехов.
Каждый день ровно в полдень Стефан Мезе появлялся в окне своей конуры и кормил голубей. Поскольку он начал делать это еще в 1908 году, многочисленные поколения сараевских голубей привыкли к полуденному ритуалу, намертво врезавшемуся в их голубиные души, и с каждым годом их прилетало все больше и больше, полностью закрывая старенький домишко - его окна, трубы и крышу - сизым облаком трепещущих крыльев. Потом, где-то в середине пятидесятых, дом снесли, его просто выдернули, как сгнивший коренной зуб, а площадку как следует разровняли - чтобы построить на ней универмаг. Стефан Мезе получил новую, приличную квартиру в новостройках Нового Сараево, но до самой смерти ежедневно ровно в полдень приходил на площадку, где некогда стоял его дом, с карманами, полными кукурузных зерен.
И вот чудо из чудес! В момент, когда церковный колокол возвещал полдень, небо над главной улицей меркло: со всех концов Сараево слетались голуби - с обрывов Бистрика и с Башчаршии, голуби из Чифутняка и Голубняка, из Ковача и Вратника, сизые птицы с Требевича и стаи с Берега - бесчисленные сараевские эскадрильи голубей.
Я наблюдал это сараевское чудо в 1959 году, что и записал на карте вин кафе «Парк»:
«Птицы падают на старика. Они у него на голове, на плечах, на ушных раковинах, изъеденных клювами, на носках его глубоких, старательно завязанных шнурками ботинок. Они цепляются за его улыбку, паря на высоте губ. Птицы зависают в воздухе, каждая на своем месте, где когда-то были их любимые окна, их трубы, их антенна радиоприемника «Блаупункт» 1926 года выпуска.
Неожиданно, так же как и прилетели, птицы одним мановением крыла, словно по какому-то молчаливому голубиному уговору, рванулись туда, откуда появились - каждая стая по своему курсу, каждая птица со своей стаей. На лице ощущается ветер, поднятый сухими, трепещущими взмахами их крыльев. Словно косяки рыб, словно тени, оставленные ими на песчаном дне, улетают маленькие сизые пятнышки, унося с собою запахи старого Сараево...»
Я вспоминаю это призрачное видение и нынешней ночью, когда родной город потерян для меня навеки. Но его древний дух еще парит над пожарищами наших душ.
Стою и невольно расправляю руки; и вот, смотри - со всех сторон, из ниоткуда, из ничего, в память мою, словно голуби покойного Стефана Мезе, слетаются лица утраченных друзей, первых любимых, родичей и художников, всех тех, кого я некогда любил и знал.
Я в отчаянии. В отличие от господина Мезе, я ничего не могу им дать.
Старое Сараево некоторое время парит в воздухе, после чего вновь исчезает, уставляя меня без утешения»
---
«Судьба наделила меня печальной обязанностью стать свидетелем нового неудержимого погружения родного города в липкую тьму средневековья. Чувствую, что это рабство продлится долго, очень долго, наверняка дольше моей жизни...»
---
Момо Капор умер 3 марта 2010 года.
