Everything is illuminated
Эврисинг из илюминэйтед.
Великолепно! Эпитеты можно перебирать долго, но все равно они не выражают ничего кроме, формального пафосноого восхищения или подобострастной лестной оценки. А на самом деле действительно великолепно! Если уж переезжать куда то из Петербурга, то вовсе не в Хельсинки, не в Финляндию, а в Польшу, точнее в Пшемышль. То самое, разлагающееся, заплесневевшее, патиной тронутое великолепие, которое своими мхами и трещинами влечет нас к бесконечному медитативному созерцанию во Львове и Одессе, здесь, в городке Пшемышль в 15 ти километрах от украинско-польской границы, достигает своего апогея.
Совершенно не объяснимо почему этого чувства не возникает в Латвии и Эстонии которые тоже страны бывшего соц. лагеря и имеют романтический налет советского прошлого... Но когда во Львове видишь коричневолицых мужчин рабояг, похожих на черносливы, с цигарками прилипшими к нижней губе и подрагивающими в такт матерной... нет не ругани, излияниям, на фоне готического собора которому место в Кельне или мюнхене, а рядом проезжаем молоковоз, классический ЗИЛ с трафаретной надписью ХЛiБ или МАЛАКО, густо, обильно, щедро покрашенный, залитый масляной краской, в десять слоев, когда видно, что покраска просто напросто заменяет мойку и краска каплями застывает на бампере и на крыльях кабины. Желтый и синий, солнце, белые буквы, гоповатые, но добрые персонажи с усталыми улыбками на высушенных и червленых солнцем лицах... Вот тогда берет за душу действительно пронзительная восторженноть и восхищенность силой, всевластием и свободой фантазии судьбы, рока, стечения обстоятельств. Все смешивается и реальность предстает перед мысленным взором, как недостроенная вавилонская башня. И озарение осеняет голову - ведь совершенство в незавершенности!
Я сильно отвлекся. Так опьяняюще подействовали на меня замшелые, серые стены старых, из времен Пруссии, польских домов и окна, из которых на мостовую, по которой мы ехали, падал свет, освещая старинную мебель в комнатах и полки с книгами, выглядящими столь маняще, буто нет на свете большего упоения, чем, оказавшись в этой комнате, сидеть на полу у этой полки и пересматривать и перебрать эти книги в старых, но хорошо сохранившихся переплетах.
Мы въехали в город. Нас встретили все признаки глобализации, медиа маркет, касторама, Лидл и прочие готовы были с автоматизированной гостеприимностью раскрыть пред нами двери и предложить не только хлеб да соль, с классических времен из которых происходят эти традиции ассортимент материальных воплощений гостеприимности сильно расширился. Но... Вот мы упираемся в железнодорожный переезд, последние сто метров дороги к которому выложены брусчаткой, вернее не закатаны еще асфальтом и сохранились в своем первоначальной виде, рядом расположилась небольшая березовая роща, в тени которой укрылась дева Мария, скульптура внутри стеклянного куба украшенного и освещенного рождественскими гирляндами. Мы пересекаем пути и встречает пару молодых людей, у которых пытаемся узнать дорогу к кемпингу, их польский нам русским понять легче чем их английский. По их наводке мы едем дальше в старый центр города. Поворачиваем у надписи аптека, освещающей перекресток уютным зеленым светом. Дальше начинается пешеходная зона, которая тем не менее совсем не создает атмосферы парка аттракционов с тайским массажем и комнатой страха на подходе с какому нибудь местному средневековому замку, а скорее дает ощущение уютной, человечной уединенности. Мы спускаемся к реке. Первая настоящая вода с момента выезда из Петербурга. Местные совсем не говроят по английски. Карты здесь почему то врут и не найдя, указанный на карте кемпинг мы отправляемся в обратном направлении на поиски отеля, который нам посоветовали, мешая польский с английским, работники бензоколонки. На обратном пути сворачиваем в самое сердце города. На карте это просто средоточие крестов на красном фоне. Красный - это видимо памятники архитектуры и кресты - это соответственно церкви и храмы. Они встают вокруг нас освещенные не пошлой ночной подсветкой, на площади тут и там сидят группы местной мододежи. Мне приходят мысли о старой Европе, почему здесь нет той выхолощенности и законсервированности, которая ощущается в Вене, Амстердаме, Брюсселе, Стокгольме, такое ощущение, что отсюда ушел, сместился центр тяжести. Города в которых сконцентрировалась действующая сила, некая до сих пор существующая власть, несут на себе это бремя и ,как военный по стойке смирно предъявляют миру лишь начищенные до блеска фасады и блестящие золотом купола церквей. Здесь же города напоминают старого служивого, иронически зажавшего цигарку в перекошенном рту и ковыляющего на своем трофее-протезе. Они больше не несут своей прямой функции, и могут позволить себе проявить свою личность. Вольно! Свобода самовыражения. Потемневший замшелый фасад. Зеленая от патины, некогда натертая до оранжевого блеска, медная крыша. Это ощущение бренности, покинутости, пронзительной самобытности и естественности исходит от того, что центр тяжести, необходимость служить некой единой высшей функции ушла из этих мест. Их судьба теперь не в руках властителей и не подчинена единой функции. Они предоставлены своей судьбе и напоминают бродягу, которого судьба бросает по городам и весям и вид его лихой и расхлебанный вызывает тайную, тщательно маскируемую под маской презрения или безразличия зависть у людей идущих домой со службы. Ведь только с таким вольным странником можно сравнить Львов, некогда польский город, испещренный католическими святынями, переживший советское иго, населенный пролетариями и украшенный готическими соборами и ларьками "Тютюн" в форме этих самых соборов, с дедушками играющими в шахматы и бельем в прохладных или раскаленных на солнце дворах. Бродяга улыбается сверкая золотым зубом, хитрые уставшие но счастливые глаза обещают приключения. Нужно только сойти с правильного пути....
