Май. Остановиться, оглянуться
Оригинал взят у igor_solomadin в Май. Остановиться, оглянуться
9 мая... День Памяти и примирения. Примирения с кем? Или с чем? С собственной памятью?
Что я помню об этом дне?
Начало 1960-х, пыльная Лермонтовская. Обычный день, вовсе не государственный праздник. Бегаем с пацанами по улице, гоняем мяч. Подходят двое подвыпивших, прилично одетых мужчин. Что-то спрашивают. Что-то отвечаем, не помню что именно. Но зато очень хорошо помню сказанное одним из них нам, тогда примерно одиннадцати-двенадцатилетним пострелам: - Извините, ребята, мы тут с другом немного выпили. 9 мая, все-таки. За победу…
Пожалуй, тогда впервые я и узнал, что есть такой день - 9 мая, когда выпивают те, кто воевал. И немного смущаются, что выпили. Теперь вот думаю - на что им, этим мужчинам, в возрасте примерно слегка за сорок, было подходить к малолеткам-пацанам, спрашивать, смущаться, извиняться?
Наверное, им тогда, на войне, было где-то лет двадцать с небольшим. И, наверное, они не переставали удивляться, что выжили, что могут видеть вот таких пацанят и разговаривать с теми, кто родился и подрастает уже после той страшной войны, когда, казалось, уже ничего ни родиться, ни вырасти не сможет... Наверное... Но это все мои фантазии, не более. А ведь запомнилось же почему-то!
На соседней улице, на Пушкинской, среди старых могил, заросших травой и кустарников, среди роскошных мраморных ангелов, гранитных скорбящих дев и таинственных склепов, оставшихся еще с девятнадцатого века, лежали на травке, греясь на майском солнышке, студенты и студентки политеха - кто с конспектами, а кто и с дешевым винишком, бутербродами, попадались и компании с гитарой...
На паперти церкви Усекновения главы Иоанна Крестителя собирались нищие. Там было много безногих мужчин, которые ездили на досках с приделанными к ним подшипниками. Те, у кого была еще хоть одна рука, отталкивались от земли специальными деревянными колодками. А те, у кого вместо целых рук были обрубки, работали ими с привязанными к ним такими же колодками. Самодельные повозки эти страшно громыхали по булыжной мостовой главной кладбищенской аллеи. Те, кто не добирался до паперти, становились вдоль аллеи. 9 мая был именно тот день, когда их собиралось особенно много. И они не стеснялись своего пьянства и громко матерились - терять им уже было нечего. Потом, в начале 1970-х, они исчезли - то ли вымерли, то ли, как говорят, куда-то их вывезли. А вскоре исчезло и это старинное харьковское кладбище. Могилы известных людей перенесли на другое место, остальные просто сравняли с землей. Никогда не забуду эти груды человеческих костей вдоль Пушкинской - кладбище переделывали в Молодежный парк.
А 9 мая начали отмечать как государственный праздник в 1965 году - с песнями, парадами ветеранов, торжественными встречами. Многими это было воспринято как дань памяти заслугам Сталина - "Никитку сбросили, теперь порядок будет!"
В 1970-ые празднование уже стало привычным и традиционным. Мы, тогдашние студенты, тоже собирались, выпивали. Самые сознательные из нас ходили к Вечному огню. А вечером в хорошей компании пели песни Окуджавы и Высоцкого. Компания действительно была хорошая, вспоминаю с благодарностью.
Наш декан был настоящим ветераном, он потерял обе ноги на Дуклинском перевале в боях за Чехословакию. Ходил на протезах с костылями. Мы его уважали и любили, слегка побаивались, как боятся дети пожилых суровых инвалидов с костылями - страшно даже подумать, что и сам бы мог быть таким. Никакой идеологией наш Степаныч особенно не досаждал. Те, кто его близко знал и дружил с семьей, рассказывали, что иногда среди ночи он вскрикивал: "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!" Почему так - мы могли только догадываться.
Самое запомнившееся 9 мая - это в 1986 году, возле Большого театра. Там было очень много людей в возрасте примерно за шестьдесят. Они пели, обнимались, плакали, смеялись, что-то беспрерывно рассказывали друг другу... 1986 год. Война закончилась 41 год назад. Может, кому-то было тогда 23 года? А в восемьдесят шестом, стало быть, 64, как и мне вот-вот стукнет. Поэтому я и спрашиваю себя: - Что я помню из того, что было 41 год назад - в 1975 году?
Да очень многое помню, все семидесятые прекрасно помню. Так и они, фронтовики, все прекрасно помнили, что было с ними в сороковые. И наверное, это были самые светлые их воспоминания. И самые горькие одновременно. Самые светлые несмотря ни на что - ведь они тогда были молоды и выжили, вернулись с войны. И сами тому удивлялись. А потом... Потом наступала старость, неизбежное старение и уход в бездну вечности. Таков наш человеческий удел, ничего не поделаешь. И с этим надо как-то уметь примириться. Примириться с тем, что уже нет рядом тех, кто нам дорог. Что и наша собственная память и тело разрушаются, а жизнь продолжится уже без нас. В ней будут свои страшные и радостные дни, потому что это жизнь, и она так устроена. И в ней будут новые герои и новые негодяи. Но мы об этом уже никогда не узнаем.
9 мая... День Памяти и примирения. Примирения с кем? Или с чем? С собственной памятью?
Что я помню об этом дне?
Начало 1960-х, пыльная Лермонтовская. Обычный день, вовсе не государственный праздник. Бегаем с пацанами по улице, гоняем мяч. Подходят двое подвыпивших, прилично одетых мужчин. Что-то спрашивают. Что-то отвечаем, не помню что именно. Но зато очень хорошо помню сказанное одним из них нам, тогда примерно одиннадцати-двенадцатилетним пострелам: - Извините, ребята, мы тут с другом немного выпили. 9 мая, все-таки. За победу…
Пожалуй, тогда впервые я и узнал, что есть такой день - 9 мая, когда выпивают те, кто воевал. И немного смущаются, что выпили. Теперь вот думаю - на что им, этим мужчинам, в возрасте примерно слегка за сорок, было подходить к малолеткам-пацанам, спрашивать, смущаться, извиняться?
Наверное, им тогда, на войне, было где-то лет двадцать с небольшим. И, наверное, они не переставали удивляться, что выжили, что могут видеть вот таких пацанят и разговаривать с теми, кто родился и подрастает уже после той страшной войны, когда, казалось, уже ничего ни родиться, ни вырасти не сможет... Наверное... Но это все мои фантазии, не более. А ведь запомнилось же почему-то!
На соседней улице, на Пушкинской, среди старых могил, заросших травой и кустарников, среди роскошных мраморных ангелов, гранитных скорбящих дев и таинственных склепов, оставшихся еще с девятнадцатого века, лежали на травке, греясь на майском солнышке, студенты и студентки политеха - кто с конспектами, а кто и с дешевым винишком, бутербродами, попадались и компании с гитарой...
На паперти церкви Усекновения главы Иоанна Крестителя собирались нищие. Там было много безногих мужчин, которые ездили на досках с приделанными к ним подшипниками. Те, у кого была еще хоть одна рука, отталкивались от земли специальными деревянными колодками. А те, у кого вместо целых рук были обрубки, работали ими с привязанными к ним такими же колодками. Самодельные повозки эти страшно громыхали по булыжной мостовой главной кладбищенской аллеи. Те, кто не добирался до паперти, становились вдоль аллеи. 9 мая был именно тот день, когда их собиралось особенно много. И они не стеснялись своего пьянства и громко матерились - терять им уже было нечего. Потом, в начале 1970-х, они исчезли - то ли вымерли, то ли, как говорят, куда-то их вывезли. А вскоре исчезло и это старинное харьковское кладбище. Могилы известных людей перенесли на другое место, остальные просто сравняли с землей. Никогда не забуду эти груды человеческих костей вдоль Пушкинской - кладбище переделывали в Молодежный парк.
А 9 мая начали отмечать как государственный праздник в 1965 году - с песнями, парадами ветеранов, торжественными встречами. Многими это было воспринято как дань памяти заслугам Сталина - "Никитку сбросили, теперь порядок будет!"
В 1970-ые празднование уже стало привычным и традиционным. Мы, тогдашние студенты, тоже собирались, выпивали. Самые сознательные из нас ходили к Вечному огню. А вечером в хорошей компании пели песни Окуджавы и Высоцкого. Компания действительно была хорошая, вспоминаю с благодарностью.
Наш декан был настоящим ветераном, он потерял обе ноги на Дуклинском перевале в боях за Чехословакию. Ходил на протезах с костылями. Мы его уважали и любили, слегка побаивались, как боятся дети пожилых суровых инвалидов с костылями - страшно даже подумать, что и сам бы мог быть таким. Никакой идеологией наш Степаныч особенно не досаждал. Те, кто его близко знал и дружил с семьей, рассказывали, что иногда среди ночи он вскрикивал: "Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!" Почему так - мы могли только догадываться.
Самое запомнившееся 9 мая - это в 1986 году, возле Большого театра. Там было очень много людей в возрасте примерно за шестьдесят. Они пели, обнимались, плакали, смеялись, что-то беспрерывно рассказывали друг другу... 1986 год. Война закончилась 41 год назад. Может, кому-то было тогда 23 года? А в восемьдесят шестом, стало быть, 64, как и мне вот-вот стукнет. Поэтому я и спрашиваю себя: - Что я помню из того, что было 41 год назад - в 1975 году?
Да очень многое помню, все семидесятые прекрасно помню. Так и они, фронтовики, все прекрасно помнили, что было с ними в сороковые. И наверное, это были самые светлые их воспоминания. И самые горькие одновременно. Самые светлые несмотря ни на что - ведь они тогда были молоды и выжили, вернулись с войны. И сами тому удивлялись. А потом... Потом наступала старость, неизбежное старение и уход в бездну вечности. Таков наш человеческий удел, ничего не поделаешь. И с этим надо как-то уметь примириться. Примириться с тем, что уже нет рядом тех, кто нам дорог. Что и наша собственная память и тело разрушаются, а жизнь продолжится уже без нас. В ней будут свои страшные и радостные дни, потому что это жизнь, и она так устроена. И в ней будут новые герои и новые негодяи. Но мы об этом уже никогда не узнаем.