"Мы вышли на улицу утром, когда начинало смеркаться"
Поэту Борису Габриловичу 16 декабря 2000 года должно было исполниться 50 лет. 30 лет назад он погиб - шагнул из окна. 19-летний поэт стал ростовской легендой, как бы сказали сейчас, "культовой" личностью.
16 декабря 2000-го года весь день шел дождь, и поминать Габриловича нам пришлось в сторожке на Еврейском кладбище. Почти ночью - раньше собраться не удалось. - Тетя Бориса регулярно приходит на его могилу, - Люба, смотрительница кладбища, работает здесь уже 15 лет и постоянных посетителей знает в лицо. - Вот сегодня приходила еще какая-то девушка с букетом гвоздик.
Девушкам стихи Габриловича должны нравиться. "Мне снился сон, как будто рифмы вываливаются из строк, как окровавленные бритвы из разжимающихся рук, - и сразу сталь покрылась ржавью, погасла синяя звезда. Мир развалился. Он держался на рифмах, а не на гвоздях", - в свое время восторженно продекламировала мне одна из них. "Кто это написал?" - спросил я с завистью (к содержанию и форме). "Борька Габрилович, - бросила она, как о чем-то само собой разумеющемся, как о старом знакомом. - Он в семидесятом выбросился из окна. В знак протеста против действительности". Девушка была из "инакомыслящих", потом ее фамилия встречалась мне во всяких диссидентских "Хрониках", "Русском слове".
Борис родился 16 декабря 1950 года в семье ученого-микробиолога и преподавательницы русского языка. Когда-то Габриловичи владели целым домом на ул. Пушкинской в центре Ростова. Однако, в силу известных исторических процессов, их владения уменьшились до нескольких комнат в коммуналке. Правда, в том же доме. Отец, Арон Борисович, был человеком широкого кругозора и энциклопедических знаний: если вы говорили с ним о немецкой поэзии, то подразумевалось, что вы, как и он, читаете ее на языке оригинала. В круг его знакомых входили представители как научной, так и творческой интеллигенции. Например, скульптор Вучетич.
От отца Борис унаследовал страсть к музыке. Естественно, если в 60-х говорили "музыка", то подразумевали "Битлз" и наоборот. Длинные волосы, рваные джинсы, свитер на голое тело и самодельные значки, призывающие не воевать, а заниматься любовью... Борис переживал - его шевелюра была слишком курчавой и жесткой, как у негра. "Такую голову девушкам будет очень трудно гладить", - считал поэт и носил короткую стрижку - чтобы не слишком утруждать поклонниц.
С "Битлз" мог конкурировать только Вознесенский - любое отличие от традиционной советской поэзии считалось революционным... Когда я просил знакомых Бориса вспомнить какую-нибудь с ним связанную историю, они долго думали, а потом говорили: "А с нами тогда ничего такого не случалось. А если и происходили какие-нибудь незначительные события, то все это можно найти в Бориных стихах. Вот поездка в Нальчик. Вот девушка Галя. Вот друзья привезли канистру молдавского коньяка. (Тогда ведь как говорили: "Ты кто?" - "Поэт!" - "Так пойдем, выпьем!") Но самым главным событием для нас, конечно, был выход новой пластинки "Битлз". Борис хорошо знал английский язык и в свое время сделал блестящий перевод (точнее, пересказ) битловского "Клуба одиноких сердец сержанта Пеппера"...
...В память о Борисе Габриловиче осталось несколько заметок из университетской газеты: "За советскую науку" за 1968-1969 годы - "У поэтов вырастают крылья": "...совсем недавно первым вечером поэзии начал работу поэтический клуб университета... Третьекурсники А. Петров, А. Прийма, В. Берковский и первокурсники Г. Булатов, И. Керч, Б. Габрилович 4 ноября вышли на университетскую сцену. Шесть студентов, шесть молодых поэтов, впервые выступившие публично, стали лакмусовой бумажкой мировоззрения слушателей, заполнивших зал до отказа... Сильными личными переживаниями сердца я бы объяснил некоторый пессимизм отдельных стихов Габриловича. Однако сидящие в зале прощают им этот грех: ведь им тоже около 20". Из той же "Советской науки" за март 1969-го мы узнаем, что Габрилович на отлично сдал зимнюю сессию. А вот заметка "Что такое хлеб": "Свой трудовой семестр мы работали в колхозе "Восход" Тарасовского района. Валик Маркин и Боря Габрилович работали прицепщиками".
Самая большая и последняя заметка, посвященная Габриловичу, называется "Тень на портрете" (декабрь 1970-го). 1 сентября Борис упал из окна четвертого этажа, через три дня он скончался. Похороны, по свидетельству очевидцев, были многочисленными. Вряд ли мы узнаем, почему покончил собой Габрилович. Незадолго до трагедии умерла мать. Может быть, самоубийству способствовала запутанная личная жизнь, плохое настроение, в конце концов. "Стихи слагаются от боли, и больше нет на свете тем, все остальное - лишь обои, которые сорвут со стен", - Борис и раньше пытался свести счеты с жизнью, даже писал предсмертные записки. "Ты, Александр, спортсмен, - сказал как-то Габрилович своему другу, начинающему поэту, - а это плохо, потому что спорт внушает оптимизм, поэт не может быть оптимистом..." Кто-то, может быть, обвинит время и место - конец 60-х, СССР. Но поэзия - это и есть отчасти способ преодоления времени и места. Но это понимаешь позже. А в девятнадцать лет -
"Мы вышли на улицу утром, когда начинало смеркаться,
Трубе надоело дождем карантинным сморкаться;
Из люков, чтоб урны ограбить, стекались ушастые мыши,
В глазах фонарей возникали предсмертные злобные мысли,
И мягкие влажные нежные щупальца вежливых спрутов
Впивались и плоть выпивали, сплюнувши желтые струпья,
И дождь беспощадно и хлестко по площади бил и плевался
Площадно и плоско по плоскостям щек и по пальцам,
И ветер, и ветер, стерва, вторил и старил истерто
Резкие щели морщин потаскухи истории.
Мы вышли на улицу утром - но начинало смеркаться.
Не мы виноваты в этом - но начинало смеркаться.
И смерчи, и окна, и речи, и ветер вопили: "Кайся!"
А каяться было не в чем. Не в чем нам было каяться".
Сергей Медведев.
Газета Ростовской еврейской религиозной общины