Петр Червинский. Крап. Часть 3
6. Когда приходят.
Дверь долго не поддавалась, ключ скрипел и надрывался в замке. В квартире кто-то был: стучали ложками и слышались голоса. Я позвонил - замок щелкнул и ключ повернулся. В прихожей было темно, светилась щель на кухню.
- Не верю, не верю, не верю, - неслось оттуда. Кто-то энергично ходил и топал ногами.
- Да нет же, ничего вы не понимаете, я вовсе не знал, это вы туда пошли, сами, сами, чего...
- Болван, ты еще спрашиваешь, чего… - кто-то грохнул, загремела посуда.
Я ворвался на кухню. Мерин сидел на стуле, черный стоял у ракевины, заложив руки, третий, средних лет, в расстегнутом малиновом жилете шагал по кухне. При моем появлении черный зашипел, оскалив зубы, в малиновом жилете недовольно уставился на меня стальными глазами. Мерин вскочил, замахал руками, забормотал что-то. Ящик с зеленым глазам мигал часто-часто и потрескивал.
- Что вам здесь нужно? Что? Чего вы собираетесь? Сборище, - закричал я.
- А что вам? - сказал малиновый жилет.
Кто-то подставил мне ножку.
Все исчезло. В стене замигал зеленый глаз, из крана торчал клок черных волос.
- Потише, молодой человек, потише, - глухо раздалось из газовой плиты, - не забывайтесь, не мешайте работать.
Кто-то закашлял из холодильника. С черных волос капала вода. Я открыл кран, волосы медленно уползли, труба захрипела. Подлец, испортил.
Включился холодильник. Я потушил свет и вышел, оставив дверь открытой.
Медленно шарили ветви деревьев по занавескам, скрипели пружины дивана, на кухне капала вода и потрескивал ящик. Какая-то немота и забвение. Близко-близко заскрипела ветка об оконную раму.
Темные переулки Парижа, казалось, сужались и гнулись все больше. Мутная луна как по воде плыла над крышами, всплескивались стертым блеском остроносые шпили горбатых домов. Было сыро.
Четверо повернули за угол.
- Только бы увидеть, а?
- Да-да, не волнуйся, сегодня полный сбор.
Все было как обычно. Эта затхлая богема окраин, и этот до тошноты приторный дух фразерства и проституции низкопробного салона сегодня был, как и прежде. Нинон казалась выгоревшей еще больше от желтого полублеска ламп, приглушенных облупившейся позолотой стен. "Ангел" собора Парижской богоматери с льняными волосами куклы, воплощение Парижа подонков и неудачников. Она всю жизнь страстно стремилась к постоянству, но ей это не удавалось. Она была из тех, кому поют серенады внутри.
Нинон пьяна.
Как глупо все должно было произойти, если она даже не смогла остановить, или сказать хоть что-то. Жорж выбросился из окна.
- Как поживает ваша кузина Бетта?
- Кузина слишком далека от совершенства.
Кузина испортила себе фигуру .Последнее, что у нее оставалось.
И все время стучит в висках, тупая, неуемная боль.
Мой белоголовый Сид, я помню твои ласки, ты бросил меня. И все так же крутится, крутится, кажется, без остановки, и вдруг кто-то трогает за плечо.
- Вы выходите?
- Да, да, - так хочется сказать, и она говорит, хотя знает, что ей уже не выйти.
А потом как скошенный луг, запах травы, и солнце, без конца. Она знает, что поезд должен остановиться, должен, но поезд пролетает станцию. Желтые глаза пастора из-под очков. Шлюха.
И опять
- Вы выходите?
Она стоит в душном тамбуре, липкие взгляды сквозь завесу дыма, так хочется нажать на стоп-кран, но в последний момент будто кто-то хватает за руку и нет сил остановиться.
- Жорж, вы пьяны, вы пьяны, вы пьяны, - кто-то лупит в стеклянную дверь, она узнает свое отражение. Стоит ли, чтоб увидеть себя так долго вглядываться в лица?
- Остановитесь, слышите, остановитесь... Я не могу так…
Под ногами скрежещут металлические листы, проносится земля, и стучит, стучит на каждом стыке. Стоит только открыть дверь... Ручка опускается вниз, легкий скрип - и врывается ветер, ветер охватывает ее всю, и грохот, грохот колес, как если бы сразу настежь открыли окно. Нет сил. Поезд резко останавливается, она теряет сознание. Дверь захлопнулась, она на полу, и падают, падают люди, крики, искаженные лица. Кто-то решился.
А Жорж мог остаться.
- Вам не загадывали загадку? Представьте себе, что вы едете в поезде и вам надо срочно повидаться с бабушкой. А поезд идет не туда. Что вы делаете?
- Не знаю.
- Выскакиваете до остановки.
- Ну, и что это даст?
- Так ведь бабушка уже умерла.
- Ах, какая жалость.
- Селина, подождите, подождите, Селина, Селина, вы оставили сумочку.
- Вы ошибаетесь, Нинон, это сумочка кузины Жоржа, он подарил ее вам перед смертью.
- Ах да, я совсем забыла.
- Нинон, вы устали, вам надо лечь.
- Нет-нет, только не это.
Жорж упал с карниза, когда лез на чердак, чтобы принести ей старую туфлю. Говорят, последнее время его кузина ночами ходила по карнизам.
- Убирайтесь, вы мне больше не нужны, - это последнее, что сказал Сид.
- Послушайте, но я... я ведь еще так молода.
- Вы? Вы шлюха.
Бедный Жорж. Жорж, наверно, хотел сказать, что он ее любит.
Кто-то зашарил по подоконнику. Окно открылось, и в комнату спрыгнула фигура в белом. Это была Эмилия.
- Я решила тебя навестить, - она присела на диван.
- Ты чего?
- Я решила тебя навестить, хотя было немного поздно...
- Странная ночь, - сказала она вдруг замечтавшись,- как будто воют собаки... а луна белая-белая... К чему снятся синие сны? Я сегодня видела такой
сон, там все было синее - и города и горы, и даже люди...
- К осени.
- Да нет, осень малиновая, и у нее бледные тени.
Она сидела опершись рукой о подбородок и смотрела куда-то через окно. Ее длинные волосы и тонкий профиль были, как на старинной гравюре, слегка хрупки и прозрачны. Пахло мятой. Она чем то напоминала русалку, полуприоткрытые губы подрагивали, и луна, казалось, боялась до нее дотронуться.
- Леша, синий сад с голубыми деревьями и серые развалины старого замка, а на том камне застывшая хищная птица, она почему-то смотрит назад. Знаешь, у меня перед глазами постоянно картины, они иногда движутся, но их движение едва заметно. У тебя бывает такое?
- Зачем ты мне говоришь о своих снах?
- Они мне напоминают что-то из того, что на самом деле... Я могу говорить о другом.
Она начала что-то рассказывать, однако чувствовалось, что о другом ей говорить очень трудно. Голос изменял ей, местами она подолгу молчала, не находя слов и вроде думая не о том. Она уже смотрела на меня и, казалось, не видела.
- Знаешь, ты мне напомнил сейчас вурдалака, у него, наверно, такие же сухие пальцы.
Что ей взбрело насчет моих пальцев. Мысль у нее бродила, не зная, на что наткнуться, и выхватывая какие-то предметы, слова, лица. Было немного грустно, но как-то успокаивал ее медленный грудной голос, и слова ни о чем накатывались и опять отступали, не задевая и не тревожа.
Почему-то представилось, как ее насиловали, и это как-то не вязалось с ее хрупкостью. Эмилия замолчала, и только как отзвуками колыхалось все ее тело и нервно билась жилка у виска. Волосы уже слегка растрепались, и она теперь не напоминала идеальный профиль старинной гравюры. Тонкие руки вздрогнули, и она вся повернулась ко мне, вся матовость ее лица осветилась вдруг нерешительностью, ожиданием и тоской, как во сне, подрагивали ресницы.
- Я... нет, ты знаешь, мне показалось, ты что-то сказал... Словно летает кто-то, бледный, малиновый, и невесть что что-то вдруг. Знаешь, я все время ждала чего-то, и что-то должно произойти, не может быть так… все. Голова какая-то тяжелая, и вот тут давит, вот тут, тут, - она склонилась ко мне. Казалось, так мало надо, белая ночь и черные листья в окне, что-то сверкало в проводах дома напротив, и долго-долго как пульс билась жилка на моем колене.
- Устала, - вдруг сказала она, приподнявшись, - неспокойно как-то, словно кто-то мерит шаги. Я пойду, - она встала, некоторое мгновение застыла как бы в нерешительности, медленно подошла к двери, и минуты через три тихо щелкнул замок.
7. Не умеете пить - не пейте.
- А голову просуньте, просуньте, ну же, - откуда-то снизу завозились, что-то загремело, и в отдушину просунулась голова.
- А вот и мы, - вылезло тощее тело Амикуса. Амииус был всклокочен и в трухе, он засунул руки обратно в отдушину и вытащил еще одну голову. Тело было толстое и в отдушине явно завязло.
- Посуньтесь, посуньтесь, вот так, вот так, - Амикус поддал коленом, тело посунулось, и с треском показались плечи и грудь, посыпалась штукатурка, тело кое-как вылезло. Это был Мерин.
- Знакомься, мой новый друг, Мерин, знакомься, - Амикус отряхивал своего нового друга, видимо, желая представить его в лучшем виде.
- Да-да, он самый, он самый, мой лучший, мой несравненный, да, - Амикус хлопал слегка обалдевшего Мерина по плечу.
- Что еще там, кто тебя звал, Амикус, ты дрянь, надоело, - мне действительно надоело, первые позывы вытолкать их за дверь прошли, и теперь лень было подниматься.
- Ну что ты, ну что ты, я тебе его еще не представлял, очень интеллигентный человек, и главное, знает кучу иностранных языков. Мерин, выдайте что-нибудь, выдайте.
- Эс хибт эс Амикус, - выдал Мерин очумело, явно не понимая, что он говорит и зачем.
- Дурак, кого ты привел, этот идиот сломал мне холодильник и забил кран.
- Как забил, какой кран, он мухи не обидит.
- Да, да, пойди на кухню.
Амикус вылетел на кухню, загудел краном, послышался запах горелых пробок.
- Ну, может, это он так, - в дверях стоял Амикус в саже, - да. Но это не главное. Я тебе его привел как гостя, как моего дорогого, моего несравненного...
- Кому он нужен.
- ..и он будет здесь жить, ненадолго, на одну ночь, его выгнали с квартиры, где он жил, и ему негде жить, а жить надо, хотя бы одну ночь, и он у меня просил, нет ли у ценя знакомых, у которых можно остановиться. Ну как же, как же, есть у меня такой, мой дорогой, мой несравненный...
- Ужасно.
- и вот он перед вами, во всей красе и с чемоданом.
- Как с чемоданом? - подскочил я.
- Да вот, вот, сейчас, - Амикус полез в отдушину и достал чемодан.
- Гони природу в дверь, она войдет в окно, - промямлил вдруг как бы Мерин, а может, и не он.
- Какого черта, хватит с меня чемоданов, убирайтесь хоть в дверь, хоть в окно и забирайте то, что вы оставили на кухне, и побыстрей, побыстрей, все чемоданы, слышите, и ты, Амикус, забирай все чемоданы, и вот этот чемодан, и этот, что стоит, и вот тот, на кухне, и все, завтра вызовешь монтера и слесаря, и сам уходи, можешь приходить раз в неделю по экстренным случаям, и все, сводня.
- Припарки, припарки, идите за припарками, - Амикус скакал на одном месте и лупил ладонями Мерина в спину. .
- Какие припарки? Чего тебе?
- Ему плохо, ему плохо, - не слушал меня Амикус, - он перетомлен, быстрей, быстрей, - Мерин сделал два шага в сторону и остолбенел опять.
- Хватит ломать комедию, да что за черт, долго это будет продолжаться?
Раздался звонок, звонили как на пожар, не снимая пальца с кнопки.
- А? Что? Что такое? - Амикус засуетился, впорхнул в отдушину и закрылся задвижкой. До Мерина, видимо, ничего не доходило из происходящего.
Грохнула входная дверь - и что-то тяжелое с глухим стуком упало в коридоре. Некоторое время было тихо, потом замычали, завозились, зацарапали по стене, настежь распахнулась дверь, и ввалился пьяный Халевич.
- Еле-еле...- замычал Малевич.
- Что?
- Ннашел, - Халевич плюхнулся на край дивана, но неудачно, качаясь опять плюхнулся на диван, уже с ногами, и захрапел.
- О-о, - я схватился за голову, - ни минуты покоя, ни минуты. Чего вы стали? - накинулся я на Мерина, - Марш сейчас же на кухню, сейчас же, - я затопал ногой.
- А? Да, - Мерин очнулся, хватил чемодан под мышку и вылетел в коридор. На кухне застучали шнуры, что-то поддало, валилось из рук и ломалось.
- Вылазь, слышишь, дурак, вылазь, - я открыл отдушину, Амикусом и не пахло.
Ничего не оставалось, как примириться с действительностью. Халевич храпел, поводя носом и иногда как бы всхлипывая. Из отдушины сильно дуло и несло гнилью, медленно-медленно кивали часы, скидывая секунды, и снова на кухне что-то жужжало и гудело, как бы собираясь взорваться.
Пьяный Халевич на моем диване. Как это было мило с его стороны.
Тук-тук-тук, - в дверь нежно постучали. Я не вставал. Стук повторился, еще более нежный, упрашивающий. Дверь заскрипела, отворяясь, стоял Амикус, переминаясь с ноги на ногу.
- Мне показалось, кого-то надо забрать?
- Да, его, - я указал на Халевича.
Амикус на цыпочках подошел к Халевичу, пальцем тронул плечо. Халевич не пошевелился.
- Он спит, - огорчился Амикус.
Амикус крутился вокруг Халевича, потом взял его под мышки, пытаясь стащить с дивана. Вместе мы вынесли его за дверь.
- Он опять будет спать в подъезде, - мне стало жаль Халевича.
- Мы скажем, что это сосед, - пришел на помощь Амикус.
- Какой сосед, все соседи спят.
- Он ведь тоже спит, - вдумчиво заметил Амикус.
Пришлось втащить Халевича обратно и закрыть дверь. По-прежнему было тихо, только сопел Халевич и Амикус переминался с ноги на ногу.
А Халевич был в баре. Хотя никто его туда не звал. Да и вообще звать Халевича в приличные места непристойно.
Публика клубилась у столиков, и красные канделябры горели, как лысины, которые долго били. Как будто забыли опустить занавес. Пьяные рыла корчили из себя львов и абсолютно трезвым голосом возглашали пьяные истины. Всем было скучно и всем хотелось уйти, только делался неприступный вид удовлетворенности, и это мешало.
Зря пришел Халевич. Халевич был и без того пьян, и в общем-то ему ничего и не надо было. Да Халевич никогда и не бывал в барах, правда, с Князем, но Халевич, наверно, так сказал больше для весу, да и то, видно, был бар, где пиво. Халевич почему-то гнушался баров, и в этот раз он, вероятно, зашел все как-то больше с тоски и одиночества, а может, что-то сломалось.
Халевич выпил. Потом постоял и еще раз выпил, и мило как-то все поплыло перед глазами, и белки толстого бармена с красной рожей вдруг превратились в огромную яичницу-глазунью, и почему-то с луком. Очень было хорошо, и не хотелось никуда уходить, спряталась куда-то мировая скорбь, и единственно что - неудержимо тянуло плакать.
Видимо, голова Халевича качалась, и ему все казалось, что ноги переступают под стойкой, хотя он явственно помнил, что сидел.
Вдруг кто-то примостился рядом.
- Халевич, - хлопнули по плечу, и тут же Халевичу показалось, что его хлопнули и по другому плечу и в другое ухо крикнули "Халевич". "Эхо" - подумал Халевич.
- А-а, нну да, - сказал Халевич умилившись и сквозь кружева слез посмотрел на собеседника.
- Халевич, - зашипели опять.
Это был Князь.
- Халевич, тебе надо уйти.
- А зачем? - недоумевал Халевич.
Князь наклонился в ухо и что-то зашептал. От этого свистящего шепота, от шлепающих губ становилось мерзко. Князь все нашептывал какую-то дрянь и говорил какую-то гнусность. Халевич вдруг обернувшись плюнул. Князь позеленел.
- Вам бы уйти, - кто-то аккуратно тронул Халевича за рукав.
- Молчать, - Халевич дернул рукой и уставился в Князя. Наступила тишина.
- Дурак, - наконец процедил Князь, - он того, - пояснил Князь публике.
Халевичу стало невмоготу.
- Не умеете пить - не пейте, - взвизгнул откуда-то женский голос, казалось, вдруг как над самым ухом.
Халевич еще раз уставился на что-то. Все было как-то зелено и желто и мелко-мелко рябило в глазах. Халевича вытолкали в дверь, бар долго потревоженно гудел и гудел, а ему все представлялось, что он плюет в зеленые рожи, плюет, плюет, плюет, и вдруг показалась красная, Халевича стошнило.
- Он сказал, что Химера его любовница, - Халевич лежал на диване и ковырял пальцем узор накидки. Его мутило.
Утро ломилось в окна.
Халевич отвернулся к стене и забормотал какой-то непроспавшийся бред.
Вы пробуждаетесь, вы подходите к окну и видите, как человек в белых брюках входит в ворота. Это ваш знакомый, может быть, сосед. Что вы скажете ему, если вы всю зиму таскали у него уголь, потому что думали, что он не придет?
Халевич все лежал на диване и бормотал вздор.
И вот я подхожу к окну и вижу, как человек в белых брюках входит во двор.
На улице взвизгнула и завыла подбитая собака.
Халевич вдруг встал с дивана и подошел к окну - во двор входил человек в белых брюках.
8. А где у вас была голова?
- Здравствуйте, думаете, я сутенер? Нисколько, - помимо белых брюк на нем ничего особенного не было; металлические волосы и как нарисованная улыбка.
- Всем хочется, - скривился вошедший усаживаясь, - Несчастный вы человек - вы отказываетесь от самого прекрасного в жизни. Зачем? Что остается нам и что всегда с нами? Я не берусь судить, но вы, вы глупы, как мадонна с младенцем. Вы прячетесь от самого себя, вы маленький, вы еще очень маленький. А ведь это так просто быть большим, неправда ли? Всего один шаг. И вас есть все. И за это не надо платить. Очень дорого, во всяком случае. А потом, потом одно сплошное наслаждение. И вся грязь не на вас, нет, нисколько, вся грязь, ну, если хотите, на мне, а вы чисты, чисты как стеклышко. А что вам стоит? Не вам стесняться в выборе, вам предлагают, вам дают. А остальное касается не вас. Ну что ж, должен же кто-то страдать, это и ничего, так должно быть, это даже к лучшему, это дает еще острее почувствовать всю полноту собственного упоения. Смелей, человек создан причинять боль, не лишайте его этого. В противном случае боль остается в нем самом, внутри, и это гложет, мучит, когда нет выхода. Зачем вам мучить себя? Это ненормально, не так ли? Не хотите же вы стать идиотом?
- Вы откуда? - зачем-то спросил я.
- С улицы, - гадливо сострил он, - вы, наверное, видели меня, вы не могли не видеть меня, меня все знают, каждый. Мне свойственна некая вездесущность, как никому другому.
- А вы не ждали увидеть меня, признайтесь, - чиркнул вдруг он по мне взглядом.
- Да я и не знаю вас.
- Вам кажется, вам сейчас так кажется, затмение. Но вы меня вспомните, обязательно вспомните, не сомневайтесь. Так как?
- Что? Да о чем вы, тьфу, - выругался вдруг я, смутно догадываясь, о чем он несет, слишком уж все было неожиданно и не с того.
- Как вы еще наивны, малыш. Вы ведь не девочка…
Меня передернуло, и стало гадко.
- Что это за тип? - толкнул я в бок Халевича.
Халевич вздрогнул, дико дернулся, как бы не узнавая, и снова уставился на белые брюки.
- Хм, заминка вышла, понимаю, - он достал сигарету, - разрешите? - учтиво спросил он и закурил.
- Но я не о том. Да, вы не ошиблись. Все уносит, и остается только скотство, если вам так угодно, что поделаешь, мать-природа бурлит, и кто-то в ней варится, пусть, только бы не мы, будем честны. Но я, я не только все для себя, я даю возможность и другим. Не вижу ничего дурного. В конце концов, нас ведь объединяет что-то. А там. Там посмотрим, может, вы мне и пригодитесь. Услуга за услугу.
- Гад, - хрипло сказал вдруг Халевич.
- Вы можете так говорить? С полным правом? Хм. Это ново.
Наступило тугое молчание. Казалось, кто-то все сильнее и сильнее сдавливал виски, до тошноты, до боли, и псе сильнее и сильнее стучала кровь, словно в какой-то провал, в пустоту влетали слова, отупляющий голос и раздражающий звук стряхиваемой сигареты.
- Я так, - затянулся он, - видите ли, вы все еще в прошлом, все еще там, и вы не в состоянии понять меня, а время-то изменилось. Не все прекрасно, и на свой лад сразу не выходит, вы поспешили, а надо ждать. Не всем сверху сидеть, кого-то надо и подвинуть, вы не согласны?
- И вы хотите меня? - пристально спросил Халевич.
- Ну... я бы не предлагал вам.
Тип вдруг напрягся весь при последней фразе и выдвинулся, словно ожидая чего-то самого главного, словно застыв. Дым сигареты медленно плыл, постепенно растворяясь в воздухе и будто обкручиваясь и извиваясь вокруг чего-то невидимого.
- Вы мне?.. И вы хотите сказать, будет нечто иное?
- Ну не совсем так, - он осел и стряхнул пепел, - не совсем, может, не сразу.
- Так зачем вы пришли? - вдруг отчетливо спросил Халевич.
- За вами.
- За мной? - вспугнуто дрогнул Халевич, - за мной? Я не готов.
- Мало вам было времени? А я больше ждать не хочу. Стоит ли напоминать нечто известное нам обоим и еще одному лицу, нашему общему другу: июнь, ночь, понедельник, у некоей дамы, а? - он скривил губы и выжидательно свысока глянул на Халевич.
- Вы?
- Фи, а где у вас-то была голова?
Халевич вдруг сорвался и бросился на него. Тип в черных очках - только тут оказалось, что он в черных очках - со всего размаха ударил Халевича кулаком в лицо. Халевич отлетел к стене.
- Вон из моего дома, сейчас же вон.
Тип вскинулся. Халевич обшлагом отирал кровь.
- Вы зря здесь, - сочувственно заметил тип, - с вами мы поговорим потом. Надеюсь, встретимся. Не печальтесь, почти все забывается, почти. Мир вам, - сказал он, выходя, и приветливо улыбнулся.
На некоторое время стало тихо. Все как бы оцепенело, и мозг упорно не хотел чего-то принять, а охватить сразу не было сил. Рябило в глазах, и приходилось вез время как бы цепляться за что-то, чтобы удержаться и не упасть.
Халевич, шатаясь, побрел к двери. Он сразу как-то вдруг осунулся, как придавленный, что-то словно грызло и мучило его, слетел вдруг весь Халевич и остался усталый, разбитый человек, который словно вдруг вспомнил, что потерял что-то важное, что он забыл.
Летали белые тени. И только одна мысль бодала неотступно "Для чего? Для чего? Для чего?" Я не мог ничего вспомнить и как завороженный смотрел на эти тени, которые казались мне моим отражением, разбитым на тысячи осколков.
Мне чудился мальчик, стоявший на подоконнике, а по улице проходило много людей, все в черном и гроб был черный, только с белой каймой, и лицо в гробу было белое, и молодое.
А потам мне привиделся луг, весь залитый солнцем, только трава была жухлая, и корова. У нее были мягкие теплые глаза, и почему-то печальные, и прямо в глаза лезли мухи.
И этот мальчик, и лицо в гробу, - это был я, и даже корова словно хотела что-то сказать, но ей не давали мухи.
- Не вспоминайте. Что вам с того?
- Но как же... Это ведь было.
- Нет, слышите, нет ничего, все исчезает как только проходит. Это уже другой человек. Можно ли любить труп?
- Я не могу так.
- Вы слишком очеловечены, иными словами, мелки и смертны.
Ко мне вдруг пришел Гатвин. Мне казалось, я встретил его на улице. Гатвин был свеж, словно только что распустился.
- Вы несвободны, вы мелочны, вы скупы, вы таете от первого же жеманства, вы ласковы, как девица, вы мягки, как корова, вы клоп. Вас невозможно даже унизить, вы неспособны на злость.
Он все это говорил не мне, я чувствовал, я это знал, потому что он меня не видел.
- Глаза ваши близоруки, как у крота, и вы запутались в своих лабиринтах. Вы жалкое создание иссушенной плоти и угарных ночей. Немощный властелин песчинки, дряхлый старик, пытающийся зачать, живородящее яйцо с гнилым зародышем...
- Гатвин, молчи, - вскричала Химера, - молчи, слышишь?
- А-a, ты, - остановился Гатвин, и его глаза жирно лизнули ей губы и грудь.
Химера выхватила нож и ударила Гатвина в живот, клинок сломался и отлетел, сверкнув о камень.
- Ха-ха-ха, - затряслось толстое тело Гатвина, - ха-ха-ха, ха-ха-ха.
Химера кусала губы.
- Дура, - Гатвин, выставив пятерню, схватил ее за лицо и швырнул в стену.
- Хоть иногда не старайтесь быть выше себя, - рябое лицо Гатвина вдруг открылось и глаза, злобно сощурившись, исчезли.
- Если б я знал, если б я только знал.
- Что тебя так удивляет?
За углом шептались влюбленные.
Халевич опять был пьян и встретил Кириллова.
9. А все бывает потом.
Кириллов был как всегда с прохладцей и как бы невзначай застегивал и расстегивал пуговицу воротника.
- Неужели ты на что-то рассчитывал?
- Да нет, я не о том. Все было нелепо и пошло.
- А ты ожидал не такого?
- Да нет, тьфу, но загажено ведь, - с какой-то непонятной тоской Халевич вдруг посмотрел на Кириллова.
- Ну а раньше-то что ж, этого не было? И почему это только сейчас вдруг?
- А, да ну, - махнул Халевич.
Кира старательно вышагивал по тротуару, наблюдая за носками ботинок, за тем, как они топчут собственную тень. Вокруг была какая-то дремота, и Кире было хорошо так вот идти, как бывает хорошо просто, ни с того ни сего, физически хорошо, и отчего-то очень спокойно.
- Ввот! - Халевич вдруг как в припадке схватил себя за. горло.
Кира вздрогнул, потом взял себя в руки.
- Не печалься, боже мой, всем бывает плохо, - успокаивающе изрек Кира банальную фразу, - я тебя понимаю, - доверительно улыбнулся он и заложил руки за спину, - все пройдет, ты не волнуйся, все, и будет пусто вначале, может быть, чего-то будет не хватать, да что, и пустота забудется, и ничего, как-нибудь протрешь глаза - а все уж по-другому. Вот так-то. Голову выше и не забывай самого себя. Это главное. Не потеряться. А то все трясина, болото какое-то, ступнешь - и увяз, а тогда провались все, хоть в тартарары лети, а уж поздно, и вылезешь, да не тот. Чужое налипло, - и Кира картинно вздохнул, посмотрев на Халевича.
Халевич, видно было, думал о своем и не слушал.
Кира решил откашляться, чтобы привлечь внимание, но потом сделал вид, что ему не до того.
Халевич бросил взгляд вдоль тротуара. Где-то вдали, между темных домов, качалась фигура рыжей. Халевич, присмотревшись, кинулся вслед, Кира остановился. Подбежав, Халевич рванул фигуру за плечи. Как что-то мелькнуло в руках, острое и холодное, и соскользнуло между пальцев на землю. Халевич плюнул. Обознался. Вроде бы Огненная последнее время преследовала его ночами.
- Пойдем к Инге, - предложил вдруг Халевич Кире.
У Инги был Глеб. Как н тогда, Инга лежала на кровати, курила, стряхивая пепел в банку, как и тогда, Глеб сидел спиной в открытой двери и вскочил, метнув огромную тень вполстены. Казалось, ничего не изменилось.
Халевич не ожидал. Не ожидал увидеть Глеба. Глеб не ожидал увидеть Халевича.
- Я... видите ли, - начал было Халевич, обращаясь почему-то все больше к Глебу и собираясь хоть как-то объяснить свой не имевший причин приход, - я... но мне кажется, вы незнакомы, - и Халевич зачем-то вдруг представил Глебу Кириллова.
Глеб не любил не мог скрывать недовольства непрошенными посещениями. Все, кроме Инги, стояли.
- Зачем пришел? - спросила вдруг Инга Халевича.
- А? Вспомнил, вспомнил, вспомнил, - встрепенулся вдруг Халевич и, как бы цепляясь и боясь, чтоб его не прервали, три раза повторил одно слово, потому что больше ему сказать было нечего.
- Пора забыть, - устало и важно стряхнула Инга пепел.
- Да я было и забыл, - стал оправдываться Халевич, - да... дот... - и сразу обмяк, почувствовав какую-то глупость в сказанном.
- А что ж это вдруг вспомнил? - наседала Инга.
- Да... вот...
- Ингa, что им тут делать? - влез Глеб.
- Помолчи. Ну? - обратилась она опять к Халевичу.
- Да приходил этот... Крамер.
- А-а, - издевательски протянула Инга и широким жестом повела рукой вверх, сверху стряхнув пепел в банку.
- Да... вот... так вот, - забормотал Халевич несвязное.
- Инга, что им тут делать? - опять влез Глеб, уже настойчивее.
- Вот и вспомнил, - не слушала Инга, - ну-ну. Договорились?
- Нет, - глухо сказал Халевич, опустив глаза.
- Да нет, вот еще Князь.
- Что Князь?
- Химера вроде... вроде его любовница.
- А зачем это мне?
- Да нет же, ну только Князь вроде...
- Инга, скажи им уйти, - прервал Глеб.
- Ага, - о чем-то своем подумала Инга.
- Ну скажи, - обратилась она к Глебу, - ты - хозяин, - Инга стряхнула пепел и с интересом взглянула на компанию.
- Инга...- замялся было Глеб, - Инга велит вам выйти, - вполоборота сказал Глe6 и отчужденно глянул на Халевича.
Инга пристально, опустив голову, разглядывала Глеба, потом Халевича.
Халевич поволокся к двери. За ним Кира.
- Извините, - буркнул Халевич.
Глe6 долгим взглядом провожал их до лестничной клетки. Инга смотрела на Глеба.
- А все бывает потом, - вскочила вдруг она к двери, - потом, слышишь, - кричала она на лестницу, - запомни, по-том, - произнесла она по слогам и хлопнула дверью.
Халевич и Киpa уже подходили к выходу, когда сверху обрушился Глеб. Схватив Халевича, Глеб резко развернул его и замахнулся. Некоторое время они молча смотрели друг в друга, Глеб весь сморщившись, невидящим взглядом, Халевич - словно издалека. Поднятая рука вдруг медленно опустилась, разжались пальцы и, скользнув по лацканам, снова сжались в комок. Глеб пошел наверх. Халевич оправил пиджак и вышел. Кира стоял и курил, пытаясь пускать дым кольцами.
Халевичу было грустно. В воздухе плавал, растворяясь, дым, и комком в горле застрял какой-то невысказанный вопрос. Что-то туманилось в глазах и дрожало словно на одной невидящей точке, глухо гудели фонари и шелестели уже засохшие листья. Кира молчал, как-то старательно затягиваясь и наблюдая за сигаретой.
- А-а, я вас ждал, - от стены отделился мужчина в демисезонном пальто, белом кашне и лайковых перчатках. Это был Крамер.
Халевич вздрогнул и остановился. Крамер вблизи не был страшен, но что-то иронически-злое сквозило во взгляде и в искривленных губах.
- Что вам здесь нужно? - спросил Халевич, глядя в упор.
- Ничего, совсем ничего, - Крамер наступал на Халевича, - так вы были там? - он указал в сторону дома Инги, - я так и думал, так и думал, и о чем же вы говорили? А? - и Крамер вдруг приставил нож к горлу Халевича.
- Что вы решили? Вы же не могли ничего не решить, - издевался Крамер то надавливая, то отпуская.
- Что вы делаете? Отпустите его, отпустите, - Кира пытался оттащить Крамера, схватив его за рукав и дергая.
- Молодой человек, вы здесь лишний.
Халевич вдруг увернулся, воспользовавшись минутой, и ткнул Крамера головой в живот.
Инга лежала на кровати всклокоченная и измятая. Глеб стоял у окна, опершись о подоконник, и смотрел в темноту.
Халевич качался на углу, и опять его тошнило, как тогда, после бара. Халевич уже ни о чем думать не мог, ему только казалось, что его сейчас выворотит наизнанку, и он не мог только сообразить, где тогда будут глаза и что он увидит. Как и тогда, какие-то зеленые круги волоклись в глазах, то уменьшаясь, то увеличиваясь.
- А черт, - сплюнул Халевич.
Кириллов сидел на ограде палисадника, отвернувшись от Халевича, потому что тот попросил.
Мимо прошла девушка, которая понравилась Кириллову, вернее ее ноги. В голове зудело. Кириллову захотелось домой, но не было сил подняться. Огромная черная тень сверху вдруг накрыла Кириллова и часть палисадника - кто-то большой вышел качаясь на балкон курить.
- Инга шлюха, понял? - ни с того ни с сего подошел вдруг Халевич, вытирая губы.
"А мне-то что? Мне на ней не жениться", - хотел сказать Кириллов, но передумал, что-то почуяв.
- Все они шлюхи, - пьяно резюмировал вдруг Халевич, мотнувшись и поведя рукой.
10. Как это бывает.
- Глюпий мальшик, ви отдохнюли? - Амикус поскребся в дверь и высунул голову.
- Пошел вон.
- Ну стоит ли так сердиться на дядю?
- Амикус, я не шучу, пошел вон.
- Ах какой невозможный характер, - запричитал Амикус, возводя очи горе и сложив руки у подбородка, - говорила мне мама - не связывайся с шалопаями, ох, милая, милая мама, ты была такая добрая, - у Амикуса заблестела слеза.
- Вот болван, недоносок, кто тебя только родил? Небось, из зада пьяного Бахуса. Какая мама?
- Ну что ты, - проникновенно запел Амикус, - и у меня была мама.
- Куда исчез этот дурак?
- Какой дурак? - Амикус скорчил невинность.
- Ну этот, с кухни.
- Ах, Мерин. Он снимает флигель недалеко от конюшен. Какой милый, какой интеллигентный человек, просто диву даешься, что такие еще сохранились.
- А что ж им не сохраниться, над ними не каплет, тем более есть такие болваны, которые найдут и флигель и все, что хочешь.
- Я - твой добрый гений, друг мой, - осклабился Амикус, - мои добрые дела - это твои, несовершенные.
- Ну дурак.
- Он там сейчас занят какими-то научными изысканиями, и все-то на благо человечества.
- Да, да, и все-то туда же. Ты-то чем занят?
- Я ищу и помогаю, ищу и помогаю.
- И найдешь.
- В этом-то весь смысл, - как-то загадочно проговорил Амикус.
С дивана вдруг метнулась черная фигура.
- Черт! - выругался я.
- Вы угадали, можно сказать, вы угадали, но я по делу, - приблизилась рожа, как-то сильно говоря в нос. Рот ее, казалось, не закрывался вовсе и был распялен между двумя клыками, вонзавшимися в нижнюю губу.
Зеленые глаза в полутьме по-кошачьи сверкнули. Выпросталась рука и сунула какую-то бумажку, жестко ободрав мне кожу, потом спряталась, как будто ничего не произошло.
Я подошел к двери и при свете коридорной лампы прочел:
"Готовится иметь быть конец свету. Но вам, как вовремя предоставившем жылплощадь, окажутся помога.
и.о. Ж. - Б. Мерин."
и скреплено корявой печатью "уплочено за гас".
Амикус дрожал как осиновый лист. Я обернулся - черта уже не было.
- Это твой дурак, - сказал я Амикусу.
Амикусу было как-то не по себе, он щупал лоб в поисках температуры.
- Это не может быть. Конец света, конец света, - повторял Амикус, казалось, он сейчас свихнется, - кто бы подумал? И все я, и все я.
- "Ты не виноват, нет, не ты виноват, это все он", - процитировал я Амикуса.
- Да нет, ну как же, - он явно уже не помнил.
- Не прикидывайся, Амикус, мир на тебя не в обиде, - мне это начинало надоедать.
- Надо ему позвонить, чтоб он сейчас же, чтоб он сейчас... Нет, это немыслимо. Для чего жить? - Амикус явно начал задумываться о смысле жизни.
Он путался, голова его путалась, он сбивался, казалось его крутило, и думалось, вот-вот раскрутит окончательно, и ноги останутся лежать под столом, а голова будет вращать глазами.
- Что делать, что делать? - продолжал Амикус.
В неведении он не находил себе места, заламывая руки, губы его тряслись, подбородок дрожал, видно было даже, как дрожат колени. Мне стало жаль его.
- Амикус, успокойся. А если это шутка.
- Нет, нет, я знаю, я знаю, - тоном Отелло в заключительной сцене завопил Амикус, рванулся к отдушине, потом к окну, потом было в дверь, но обернулся.
- Пойдем, пойдем, это надо остановить, ты мне поможешь, он меня не послушает, он послушает тебя, ты для него столько сделал, ты ему желаешь добра, скажи ему это, скажи, ты всем желаешь добра, ты хочешь покоя, ты справедливости...
- Хва-тит. Отстань, - оборвал я его.
- Ну как же, - залепетал он, - ты ведь не можешь, ты ведь не оставишь, тебя не забудут...
- Тебя бы забыть, Амикус, с ерундой. Ну!
Амикус подпрыгнул.
- Ну пойдем, - уже спокойно стал уговаривать Амикус.
Мне вдруг стало интересно, чем это кончится. Я пошел.
Амикус как сорвался. Он несся впереди меня метров на двадцать, потом оборачивался и в нетерпении ждал моего приближения, его всего дергало и подмывало, он срывался опять и опять вынужден был поджидать меня.
Мерин жил на краю города, на краю города стояли конюшни. Амикус все несся и несся. Я пожалел, что он не летает. Нетерпение охватывало его все с большей силой, и казалось, достаточно было спички, чтобы он взорвался, разлетевшись в разные стороны.
- Амикус, - долго это будет продолжаться, - крикнул я ему в спину.
- Сейчас, сейчас, - несся он, ему уже не хватало воздуха.
Прохожие провожали его долгим взглядом. Показались конюшни. Амикус рванулся быстрее, я ускорил шаг. Мелькали дома, трубы, люди. Амикус влетел в раскрытую настежь дверь какого-то флигеля, я вошел за ним. В помещении стоял грохот, работали поршни, шатуны, вертелись колеса. Мерин в белом халате с засаленными локтями и задом стоял, нагнувшись над ручками. Амикус, подлетев, дергал его за рукав и хрипел.
- Что вы собираетесь делать? - спросил я Мерина, его необычный вид внушал уважение.
- Взорвать эту наскучившую всем игрушку, - важно, со знанием дела заявил Мерин, дергаясь от лихорадочных встрясок Амикуса.
- Постойте, постойте, не надо, остановитесь, - вопил Амикус.
- Всю? - спросил я.
- Ну да, всю, конечно, всю...
- Только без экзотики...
- Известное дело, - загадочно бросил Мерин и, отпихнув Амикуса, рванул какой-то рубильник. Меня долбануло чем-то, и я вылетел на тротуар, Амикус валялся рядом, весь сжавшись, прикрывая голову руками. Все заволокло дымом.
Когда дым рассеялся, я увидел Мерина. Мерин стоял растрепанный, с обгорелыми ресницами, от него пахло паленым; халат тлел и осыпался клочьями.
По улице гнали пожарные и машины скорой помощи. В городе горели конюшни.
- Хм, я же говорил ему, что не выйдет, - печально сказал Мерин и исчез.
- От подлец, от подлец, - очнулся Амлкус, - исчез, надо же, исчез, натворил делов и исчез, - возмущался он, - так они все и делают, напакостят, а потом ищи-свищи, - причитал Амикус, растворяясь в воздухе.
"Грамотей" - подумал я. Мне оставалось только уйти и плюнуть.
11. Что же произошло.
Был вечер, и словно не хватало чего-то. Я вспомнил Глеба почему-то. Я сам не знаю, почему вспомнил, может, потому, что я его любил когда-то, а может, потому что люблю. Глеб женился. Что же случилось? Все очень просто. Химера свихнулась. Халевич спился. Амикус приходит ко мне раз в неделю. А я, я сижу и не знаю, что делать.
1973-1976
Опубликовано на авторском сайте Червинского
Там есть такое замечание: "Двадцатилетний поиск издателя для экспериментальной профессорской прозы ни к чему не привел: ни одно художественное произведение автора до сих пор не вышло в России. С 1998 почти все произведения Петра Червинского были доступны читателям в Интернете, в т.ч. и в российском виртуальном пространстве".