1978. Первые встречи. Прямая речь. Калашников-Жуков-Танаис.
Нас с Жуковым познакомила Ирка Мицкевич (она была с Майбородой, преподавала психологию в РГУ) - 1977-78 год.
Она идет мимо в общежитии 5Б, и вдруг заходит в мою двухместку и бесцеремонно ищет:
- Где?
- Кто где?
- Жуков где?
- Нет тут никакого Жукова.
- А кто стихи читал?
- Это я стихи читал. И читаю.
Оказывается, у нас был совершенно одинаковый голос.
- Кто ты такая?
Она говорит, что есть поэт Жуков.
- Нет, это я поэт!
И она через неделю принесла стихи Жукова.
Нагадаю себе…. За поворотом собьет тебя трамвай. Повернется - осечка, отсрочка…
Там были "Карельские этюды". Я очаровался, она говорит, я вас познакомлю.
И в нашей библиотеке Карла Маркса было сборище, и туда идут… Я иду - а навстречу идет компания: Ершов, Пашуров, Брунько, Жуков и Пожидаев, и Бодаревский. Галерея уродов, все одеты…
Мы выступили, я почитал. Ко мне подошел Жуков: поэт, пойдем, мы пойдем с тобой поговорим.
Это была не дружба, а любовь, если бы попались педерасты, то мы знали бы что делать. Мы вцепились друг в друга и начали дружить.
Заходят люди к Каргаполову, и он говорит: Это великий русский поэт - про Жукова. А я…. Меня вообще назвать нельзя…
Генка написал - «Вергилию» - это он об общежитии писал - значит, это про 4Б.
И мы поехали в Танаис. Ночью шли, упали в раскоп и не могли выбраться, пока все не допили.
Потом, в другой раз, я так же шел, упал и заблудился. И Генка об этом написал «Над градом ломкого стекла луна горела».
***
Виталию
Над градом ломкого стекла луна висела.
Степь вкруг серебряным цвела, а он без дела
лез на забор, лез в крапиву,
в окно чужое.
Пошел на свечи сквозь листву.
Теперь нас двое.
Нас было много: я, судьба и все такое.
Не вдруг, не вдруг приехал друг. Теперь нас двое…
Любови руки целовал, и все такое...
Пил чай, смешное рисовал.
Теперь нас двое.
Судьба уснула и ушла - устала с нами.
А он на краешке стола сидел, качал ногами.
Там далеко замкнулся круг его любовей,
и всех судеб его, его и всетаковий...
Он все твердил о малых сих: осточертело.
Нас было двое на двоих, такое дело.
Лежал на крыше - при луне и под Луною,
а я уснул, а он во сне сошел с росою.
Такая невидаль - поэт.
А стало много:
судьба - дорога - день - обед
- любовь до гроба..
А про Танаис и Чеснока мне рассказал Каргаполов - поехали, покажу. Купили вина у бабушки. Я написал про то, что узнал:
- Послушай, друг, ты с Федором знаком?
- А, это та, что пахнет Чесноком?
Эта эпиграмма как-то до него дошла. И он выразил желание познакомиться с автором. Познакомился и пригласил меня жить.
Сначала я жил на крыше бунгало. Он же (Генка) жил в бунгало. А бунгало когда-то построили два журналиста - Дулькин и Жора Булатов.
Скоро появилась Л. И тоже стала жить на крыше бунгало.
Через некоторое время Чеснок написал официальное указание от директора:
"Калашникову и Жукову, расшатавшим бунгало!
Срочно восстановить его прямостояние!".
Пока мы там, наверху, а Жуков - внизу - жили, он как-то написал про все это «Вы потом все припомните…».
Она идет мимо в общежитии 5Б, и вдруг заходит в мою двухместку и бесцеремонно ищет:
- Где?
- Кто где?
- Жуков где?
- Нет тут никакого Жукова.
- А кто стихи читал?
- Это я стихи читал. И читаю.
Оказывается, у нас был совершенно одинаковый голос.
- Кто ты такая?
Она говорит, что есть поэт Жуков.
- Нет, это я поэт!
И она через неделю принесла стихи Жукова.
Нагадаю себе…. За поворотом собьет тебя трамвай. Повернется - осечка, отсрочка…
Там были "Карельские этюды". Я очаровался, она говорит, я вас познакомлю.
И в нашей библиотеке Карла Маркса было сборище, и туда идут… Я иду - а навстречу идет компания: Ершов, Пашуров, Брунько, Жуков и Пожидаев, и Бодаревский. Галерея уродов, все одеты…
Мы выступили, я почитал. Ко мне подошел Жуков: поэт, пойдем, мы пойдем с тобой поговорим.
Это была не дружба, а любовь, если бы попались педерасты, то мы знали бы что делать. Мы вцепились друг в друга и начали дружить.
Заходят люди к Каргаполову, и он говорит: Это великий русский поэт - про Жукова. А я…. Меня вообще назвать нельзя…
Генка написал - «Вергилию» - это он об общежитии писал - значит, это про 4Б.
И мы поехали в Танаис. Ночью шли, упали в раскоп и не могли выбраться, пока все не допили.
Потом, в другой раз, я так же шел, упал и заблудился. И Генка об этом написал «Над градом ломкого стекла луна горела».
***
Виталию
Над градом ломкого стекла луна висела.
Степь вкруг серебряным цвела, а он без дела
лез на забор, лез в крапиву,
в окно чужое.
Пошел на свечи сквозь листву.
Теперь нас двое.
Нас было много: я, судьба и все такое.
Не вдруг, не вдруг приехал друг. Теперь нас двое…
Любови руки целовал, и все такое...
Пил чай, смешное рисовал.
Теперь нас двое.
Судьба уснула и ушла - устала с нами.
А он на краешке стола сидел, качал ногами.
Там далеко замкнулся круг его любовей,
и всех судеб его, его и всетаковий...
Он все твердил о малых сих: осточертело.
Нас было двое на двоих, такое дело.
Лежал на крыше - при луне и под Луною,
а я уснул, а он во сне сошел с росою.
Такая невидаль - поэт.
А стало много:
судьба - дорога - день - обед
- любовь до гроба..
А про Танаис и Чеснока мне рассказал Каргаполов - поехали, покажу. Купили вина у бабушки. Я написал про то, что узнал:
- Послушай, друг, ты с Федором знаком?
- А, это та, что пахнет Чесноком?
Эта эпиграмма как-то до него дошла. И он выразил желание познакомиться с автором. Познакомился и пригласил меня жить.
Сначала я жил на крыше бунгало. Он же (Генка) жил в бунгало. А бунгало когда-то построили два журналиста - Дулькин и Жора Булатов.
Скоро появилась Л. И тоже стала жить на крыше бунгало.
Через некоторое время Чеснок написал официальное указание от директора:
"Калашникову и Жукову, расшатавшим бунгало!
Срочно восстановить его прямостояние!".
Пока мы там, наверху, а Жуков - внизу - жили, он как-то написал про все это «Вы потом все припомните…».
Click to view