Стихи Жанны Касьяненко. Последние. И первые...
В нашем сообществе мы уже писали о Жанне Касьяненко - выпускнице филфака РГУ, авторе самиздатовского студенческого журнала 60-х "Одуванчик", журналистке, ставшей одним из ведущих перьев коммунистической прессы. В октябре 2004 года жизнь Жанны унесла тяжелая болезнь. В память о ней оставшийся вдовцом Александр Трубицын (инженер из "почтового ящика", ныне - публицист от КПРФ)написал трогательную книгу "Умереть любимой". Сегодня он прислал мне главу, не вошедшую в издание, справедливо полагая, что включенные в нее стихи Жанны представляют для нас интерес. Выкладываю здесь текст этой главы, а также стихи Жанны из "Одуванчика". Первые ее поэтические опыты - и последние. Круг замкнулся...
ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
На закате стынут рельсы.
На прощанье ты не смейся,
Ты не смейся, что поделать -
Все мы где-то чудаки.
Я пытался стать поэтом,
Я потратил ночь на это,
Извини, что получились
Самодельные стихи.
Может, где-то заскучаешь,
До конца не прочитаешь,
Только в руки никому их
Никогда не отдавай.
Не давай их, потому что
Посторонним это скучно,
И пишу я скучным стилем,
Старомодным, как трамвай.
Ты возьми их в скорый поезд,
Увези их хоть на полюс,
Увези их на закате
Остывающего дня.
В неумелых этих строчках
Бьется сердце днем и ночью,
Бьется сердце, повторяя:
Только ты - люби меня.
(Студенческая песенка дней нашей молодости)
В 70-е - 80-е годы в среде технической и прочей интеллигенции в большом ходу были стихотворные поздравления по случаю дней рождения, праздников - особенно 8 Марта, 23 Февраля, Нового года, событий в жизни коллектива.
Стихи трудолюбиво сколачивались топором, топором же обрубались для прокрустова ложа размера («…выдержать не каждый б смог!...» вместо «не каждый смог бы выдержать»), и вообще лютовала наша интеллигенция над поэзией, как Малюта Скуратов над врагами государевыми. Мне каждый раз выслушивать эти самострочные вирши было - как гвоздем в ухо. Однажды не выдержал - в процессе созидания подсказал и подравнял, в порядке самозащиты… И - с тех пор стал заниматься «датской поэзией». Потому что к каждой дате теперь обращались именно ко мне, дамы старались очаровать и убедить, отказы воспринимались, как каприз избалованного маэстро. Ненавидя себя за малодушие, сгорая от стыда, я строчил поздравления, мадригалы и прочую поэзию, оправдывая себя только тем, что кто-то другой надругался бы над музой еще гнуснее, и что мой позор забудется через день после праздника. Ну, как можно кропать самодельные вирши, когда уже столько написано настоящими поэтами?!
Как-то, угрызаемый совестью за очередное изнасилование музы, зачитанное по случаю какого-то праздника, да еще и принявший по случаю этого же праздника, чтобы залить стыд вином, я поговорил с Жанночкой о самодельной поэзии.
Наши мнения сошлись, было полное созвучие душ. Мы оба любили настоящую поэзию - уж как ее чувствовала Джаничка! У нее был идеальный поэтический слух! - и не выносили халтуру. И потом не раз острили по поводу поэтов-самоделкиных, благо, самодельных стихов в редакцию приходило множество…
Но вот однажды вечером, под настроение, под разговор о поэзии, Жанна прочитала мне незнакомые слова:
Стихи рождаются, как дети -
От любви и в страшных муках.
Живут, как люди -
Ненужные, забытые, до конца никем не прочитанные.
А умирают они, как звезды -
Долго-долго посылая на Землю свой неземной свет.
Даже если светить уже некому…
Замер звук ее тихого, чуть хрипловатого голоса, и я замер, потрясенный, вдумываясь в каждое слово, «вошедшее в душу, как музыка, и застрявшее там, как пуля из мягкого свинца»… Квинтэссенция и смысл поэзии были в этих семи строчках, и так написать могла только женщина. За всех - и за гениев, и за графоманов, и за стеснительных дилетантов, пишущих только для себя, и за тех, кто вообще не пишет, но душой чувствует поэзию…
Все, вопрос «что такое стихи» закрыт, теорема Ферма в поэзии доказана, огненные буквы «мене, текел, фарес» проявились на стене.
- Джаничка… - я сглотнул, чтобы оживить мгновенно перехваченное горло, - а кто это?
- Это я… - просто ответила она, и смущенно и гордо наклонила головку, как будто знакомясь со мной.
Она видела и понимала, какое впечатление произвело на меня это стихотворение, знала, как я отношусь к самоделкам, и стеснялась, и радовалась, и летела душой - ну, наверное, только она, с ее талантом могла бы описать то, что пытаюсь описать здесь я.
Я был просто потрясен. Я записал эти строчки, распечатал их красивым шрифтом на дорогой желтоватой бумаге, поместил в красновато-коричневую тонкую рамку и повесил на стене.
Так принято в Японии - прекрасные стихи записывают красивыми иероглифами и вешают на стену, как картину.
И сейчас эти строки, перечитанные сотни и сотни раз, висят у меня на стене, рядом с портретом Любимой, посылающей на покинутую ей Землю свой неземной свет…
Больше никогда ничего из своих стихов она мне не читала. А я и не спрашивал.
Есть же «поэты одного стихотворения» - и я уверен, что этих строк, написанных Жанной, достаточно, с ними она вошла в ряд самых великих поэтов.
Это не ослепление любви, это не дань вежливости ушедшей, и не тоска по ней - это мое глубокое убеждение, возникшее, когда я впервые услышал эти стихи и проверенное долгими годами. Я чувствую поэзию именно так.
Уже потом, когда Любимой не стало, печально разбирая ее бумаги я нашел два пожелтевших листка, исписанных ее почерком.
Первым шло то самое стихотворение, о котором я рассказал.
А потом - еще несколько.
А все-таки она вертится,
А все-таки жизнь прекрасна,
Когда хоть во что-то верится,
Когда хоть чуть-чуть опасно.
Вертится-крутится,
Верится - сбудется!
Жил или не жил ты?
Все позабудется.
Что же останется?
Лампа, перо, листы
Белой бумаги
Там, где в отваге
Ты наступал на ложь.
Что-то ты любишь,
За что-то воюешь?
Значит, еще живешь!
И рядом с этим стихотворением цифры: 6.11. 20 час.05 мин.
Шестого ноября, вечером… Перед годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Завтра - на демонстрацию. Наверное, писалось в редакции, в ее маленьком кабинетике №416. Раздумья о своей жизни, судьбе, борьбе с тотальной ложью «демократов». И это - после потрясений в жизни, развода, приезда в незнакомую и резко изменившуюся Москву.
Вот и сбылось её пророчество: не живет уже Любимая, но осталось незабытым, остались в памяти людей и на страницах «Советской России» ее честные слова, ее отважное наступление на ложь.
Вот только - в каком году это было написано?
А на обороте листа:
Что-то случится, что-то случится,
Кто-то стучится в дверь.
Что-то случится, что-то случится -
Завтра, сегодня, теперь.
Ах, ожидание, ах, ожидание!
Да расставанья без встреч.
Грустное, нежное, тихое, тайное -
Как уберечь?
Кружатся, кружатся листья кленовые -
Все невпопад.
Старые-старые песни по-новому
Не зазвучат.
Крыльями птицы
Вздрогнут ресницы.
Как затянулась игра!
Что-то случится, что-то приснится
Завтра. Сегодня. Вчера?
А это значит - мы были уже знакомы… Уже предчувствовала Жанночка, что Любовь - рядом, что что-то случится.
Да, точно! Есть знаменитая ксилогравюра: распахнутое порывом ветра окно, керосиновая лампа, листы бумаги, влетающий в окно кленовый лист… В обезлюдевшей после «демократических» погромов редакции «Советской России» в одном из столов я нашел кучу цинковых клише для высокой печати, и среди них - вот эта гравюра… Она мне так понравилась, что я сделал оттиски и раздавал знакомым - в том числе и Джаничке. Наверное, лежал тогда перед ней этот оттиск: «…лампа, перо, листы белой бумаги…», «…кружатся, кружатся листья кленовые…» - все это было на гравюре…
Но какой же это был год?
На втором листке строки:
Уеду на Кавказ, забуду всех и вся.
Там, слава Богу, все еще стреляют.
Единственная Родина моя
За всех и вся на свете умирает.
Я - вместе с ней. И, может быть, убьют
Той милосердной пулей мимолетной
…и - не дописано, как будто действительно пуля оборвала строку. Поэтическая находка? Просто оставлено недописанным? Предчувствие ранней смерти?
И была, была Жанночка на войне, на Кавказе, в Чечне, и в сражающемся Приднестровье. И свист пуль слышала, и вой осколков - румынская мина могла бы убить ее - и раненных перевязывала… Так и оборвалось это ее стихотворение - даже без троеточия в конце…
А на другой стороне листа:
Тучи прольются дождем,
Радость прольется слезами,
Но все это будет потом -
А горе прольется стихами.
Всего-то и было - два листа, пять стихотворений. И, похоже, все они написаны за раз, на
одном дыхании.
«Я говорю с тобой стихами,
Остановиться не могу.
Они как слезы, как дыханье,
И, значит, я ни в чем не лгу...» - написала когда-то Вероника Тушнова.
Осенний вечер. Завтра - годовщина Великой Революции, значит, перед праздником шла работа на износ. Усталость. И - раздумья. О поэзии, о себе и своем месте в жизни и в борьбе, о предчувствии любви, об отчаянии и горе - до надежды на мимолетную пулю (не мимо летящую, но быструю, убивающую милосердно-неожиданно), и о радости, которая обязательно будет, и будет проливаться слезами.
А в тот вечер стихами проливалось ее горе.
Пролилось - и ушло. И больше никогда не заставляло изливать душу в стихах.
Но - посмотрите, насколько совершенен этот цикл стихов, написанных за один вечер! По компоновке, сочетанию, последовательности - вся жизнь женщины, красивой, умной и гордой, тончайшей натуры, прекрасной журналистки, горячей патриотки, страдающей и любящей женщины - в этих пяти стихотворениях.
…Но год, какой был год тогда?
СТИХИ ЖАННЫ ИЗ «ОДУВАНЧИКА»
1968 года
Жанна БЕРИШВИЛИ открывает собой новую страничку "женской поэзии" в нашем журнале
Редакция от души приветствует ее задушевные, "элегические" стихи, свежесть и мелодика которых даже грусть окрашивает в светлые тона.
***
Странное название - Псенодарг.
Озеро стеклянное затеряно в горах.
Брошено, забыто кем, не знаю.
Странное название губы повторяют.
А на плато к осени
Холодом повеет,
И забьется в озере
Серп луны форелью.
(Сизыми туманами
Фишт укутал плечи
И задул закатные
Скалы-свечи.)
* * *
Бабий печальный век…
Сверкнувшей росою
Ты высохнешь рано.
Славный мой человек!
Как я тебе благодарна.
В глазах у тебя - любовь,
В словах у тебя - сила.
Мне бы такого любить -
Да вот же, не полюбила!
Мне бы тебе подарить
Свежесть губ,
Радость синюю.
Да не могу.
Прости меня.
* * *
Не трожь меня,
Не трожь мою печаль, оставь…
Потухшего не разожжешь огня
Не трожь мою беду, не смей…
Мне трудно с ней,
Но мне пустынно будет без нее,
Как будто сердце отняли мое.
ПЯТЬ СТИХОТВОРЕНИЙ
На закате стынут рельсы.
На прощанье ты не смейся,
Ты не смейся, что поделать -
Все мы где-то чудаки.
Я пытался стать поэтом,
Я потратил ночь на это,
Извини, что получились
Самодельные стихи.
Может, где-то заскучаешь,
До конца не прочитаешь,
Только в руки никому их
Никогда не отдавай.
Не давай их, потому что
Посторонним это скучно,
И пишу я скучным стилем,
Старомодным, как трамвай.
Ты возьми их в скорый поезд,
Увези их хоть на полюс,
Увези их на закате
Остывающего дня.
В неумелых этих строчках
Бьется сердце днем и ночью,
Бьется сердце, повторяя:
Только ты - люби меня.
(Студенческая песенка дней нашей молодости)
В 70-е - 80-е годы в среде технической и прочей интеллигенции в большом ходу были стихотворные поздравления по случаю дней рождения, праздников - особенно 8 Марта, 23 Февраля, Нового года, событий в жизни коллектива.
Стихи трудолюбиво сколачивались топором, топором же обрубались для прокрустова ложа размера («…выдержать не каждый б смог!...» вместо «не каждый смог бы выдержать»), и вообще лютовала наша интеллигенция над поэзией, как Малюта Скуратов над врагами государевыми. Мне каждый раз выслушивать эти самострочные вирши было - как гвоздем в ухо. Однажды не выдержал - в процессе созидания подсказал и подравнял, в порядке самозащиты… И - с тех пор стал заниматься «датской поэзией». Потому что к каждой дате теперь обращались именно ко мне, дамы старались очаровать и убедить, отказы воспринимались, как каприз избалованного маэстро. Ненавидя себя за малодушие, сгорая от стыда, я строчил поздравления, мадригалы и прочую поэзию, оправдывая себя только тем, что кто-то другой надругался бы над музой еще гнуснее, и что мой позор забудется через день после праздника. Ну, как можно кропать самодельные вирши, когда уже столько написано настоящими поэтами?!
Как-то, угрызаемый совестью за очередное изнасилование музы, зачитанное по случаю какого-то праздника, да еще и принявший по случаю этого же праздника, чтобы залить стыд вином, я поговорил с Жанночкой о самодельной поэзии.
Наши мнения сошлись, было полное созвучие душ. Мы оба любили настоящую поэзию - уж как ее чувствовала Джаничка! У нее был идеальный поэтический слух! - и не выносили халтуру. И потом не раз острили по поводу поэтов-самоделкиных, благо, самодельных стихов в редакцию приходило множество…
Но вот однажды вечером, под настроение, под разговор о поэзии, Жанна прочитала мне незнакомые слова:
Стихи рождаются, как дети -
От любви и в страшных муках.
Живут, как люди -
Ненужные, забытые, до конца никем не прочитанные.
А умирают они, как звезды -
Долго-долго посылая на Землю свой неземной свет.
Даже если светить уже некому…
Замер звук ее тихого, чуть хрипловатого голоса, и я замер, потрясенный, вдумываясь в каждое слово, «вошедшее в душу, как музыка, и застрявшее там, как пуля из мягкого свинца»… Квинтэссенция и смысл поэзии были в этих семи строчках, и так написать могла только женщина. За всех - и за гениев, и за графоманов, и за стеснительных дилетантов, пишущих только для себя, и за тех, кто вообще не пишет, но душой чувствует поэзию…
Все, вопрос «что такое стихи» закрыт, теорема Ферма в поэзии доказана, огненные буквы «мене, текел, фарес» проявились на стене.
- Джаничка… - я сглотнул, чтобы оживить мгновенно перехваченное горло, - а кто это?
- Это я… - просто ответила она, и смущенно и гордо наклонила головку, как будто знакомясь со мной.
Она видела и понимала, какое впечатление произвело на меня это стихотворение, знала, как я отношусь к самоделкам, и стеснялась, и радовалась, и летела душой - ну, наверное, только она, с ее талантом могла бы описать то, что пытаюсь описать здесь я.
Я был просто потрясен. Я записал эти строчки, распечатал их красивым шрифтом на дорогой желтоватой бумаге, поместил в красновато-коричневую тонкую рамку и повесил на стене.
Так принято в Японии - прекрасные стихи записывают красивыми иероглифами и вешают на стену, как картину.
И сейчас эти строки, перечитанные сотни и сотни раз, висят у меня на стене, рядом с портретом Любимой, посылающей на покинутую ей Землю свой неземной свет…
Больше никогда ничего из своих стихов она мне не читала. А я и не спрашивал.
Есть же «поэты одного стихотворения» - и я уверен, что этих строк, написанных Жанной, достаточно, с ними она вошла в ряд самых великих поэтов.
Это не ослепление любви, это не дань вежливости ушедшей, и не тоска по ней - это мое глубокое убеждение, возникшее, когда я впервые услышал эти стихи и проверенное долгими годами. Я чувствую поэзию именно так.
Уже потом, когда Любимой не стало, печально разбирая ее бумаги я нашел два пожелтевших листка, исписанных ее почерком.
Первым шло то самое стихотворение, о котором я рассказал.
А потом - еще несколько.
А все-таки она вертится,
А все-таки жизнь прекрасна,
Когда хоть во что-то верится,
Когда хоть чуть-чуть опасно.
Вертится-крутится,
Верится - сбудется!
Жил или не жил ты?
Все позабудется.
Что же останется?
Лампа, перо, листы
Белой бумаги
Там, где в отваге
Ты наступал на ложь.
Что-то ты любишь,
За что-то воюешь?
Значит, еще живешь!
И рядом с этим стихотворением цифры: 6.11. 20 час.05 мин.
Шестого ноября, вечером… Перед годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Завтра - на демонстрацию. Наверное, писалось в редакции, в ее маленьком кабинетике №416. Раздумья о своей жизни, судьбе, борьбе с тотальной ложью «демократов». И это - после потрясений в жизни, развода, приезда в незнакомую и резко изменившуюся Москву.
Вот и сбылось её пророчество: не живет уже Любимая, но осталось незабытым, остались в памяти людей и на страницах «Советской России» ее честные слова, ее отважное наступление на ложь.
Вот только - в каком году это было написано?
А на обороте листа:
Что-то случится, что-то случится,
Кто-то стучится в дверь.
Что-то случится, что-то случится -
Завтра, сегодня, теперь.
Ах, ожидание, ах, ожидание!
Да расставанья без встреч.
Грустное, нежное, тихое, тайное -
Как уберечь?
Кружатся, кружатся листья кленовые -
Все невпопад.
Старые-старые песни по-новому
Не зазвучат.
Крыльями птицы
Вздрогнут ресницы.
Как затянулась игра!
Что-то случится, что-то приснится
Завтра. Сегодня. Вчера?
А это значит - мы были уже знакомы… Уже предчувствовала Жанночка, что Любовь - рядом, что что-то случится.
Да, точно! Есть знаменитая ксилогравюра: распахнутое порывом ветра окно, керосиновая лампа, листы бумаги, влетающий в окно кленовый лист… В обезлюдевшей после «демократических» погромов редакции «Советской России» в одном из столов я нашел кучу цинковых клише для высокой печати, и среди них - вот эта гравюра… Она мне так понравилась, что я сделал оттиски и раздавал знакомым - в том числе и Джаничке. Наверное, лежал тогда перед ней этот оттиск: «…лампа, перо, листы белой бумаги…», «…кружатся, кружатся листья кленовые…» - все это было на гравюре…
Но какой же это был год?
На втором листке строки:
Уеду на Кавказ, забуду всех и вся.
Там, слава Богу, все еще стреляют.
Единственная Родина моя
За всех и вся на свете умирает.
Я - вместе с ней. И, может быть, убьют
Той милосердной пулей мимолетной
…и - не дописано, как будто действительно пуля оборвала строку. Поэтическая находка? Просто оставлено недописанным? Предчувствие ранней смерти?
И была, была Жанночка на войне, на Кавказе, в Чечне, и в сражающемся Приднестровье. И свист пуль слышала, и вой осколков - румынская мина могла бы убить ее - и раненных перевязывала… Так и оборвалось это ее стихотворение - даже без троеточия в конце…
А на другой стороне листа:
Тучи прольются дождем,
Радость прольется слезами,
Но все это будет потом -
А горе прольется стихами.
Всего-то и было - два листа, пять стихотворений. И, похоже, все они написаны за раз, на
одном дыхании.
«Я говорю с тобой стихами,
Остановиться не могу.
Они как слезы, как дыханье,
И, значит, я ни в чем не лгу...» - написала когда-то Вероника Тушнова.
Осенний вечер. Завтра - годовщина Великой Революции, значит, перед праздником шла работа на износ. Усталость. И - раздумья. О поэзии, о себе и своем месте в жизни и в борьбе, о предчувствии любви, об отчаянии и горе - до надежды на мимолетную пулю (не мимо летящую, но быструю, убивающую милосердно-неожиданно), и о радости, которая обязательно будет, и будет проливаться слезами.
А в тот вечер стихами проливалось ее горе.
Пролилось - и ушло. И больше никогда не заставляло изливать душу в стихах.
Но - посмотрите, насколько совершенен этот цикл стихов, написанных за один вечер! По компоновке, сочетанию, последовательности - вся жизнь женщины, красивой, умной и гордой, тончайшей натуры, прекрасной журналистки, горячей патриотки, страдающей и любящей женщины - в этих пяти стихотворениях.
…Но год, какой был год тогда?
СТИХИ ЖАННЫ ИЗ «ОДУВАНЧИКА»
1968 года
Жанна БЕРИШВИЛИ открывает собой новую страничку "женской поэзии" в нашем журнале
Редакция от души приветствует ее задушевные, "элегические" стихи, свежесть и мелодика которых даже грусть окрашивает в светлые тона.
***
Странное название - Псенодарг.
Озеро стеклянное затеряно в горах.
Брошено, забыто кем, не знаю.
Странное название губы повторяют.
А на плато к осени
Холодом повеет,
И забьется в озере
Серп луны форелью.
(Сизыми туманами
Фишт укутал плечи
И задул закатные
Скалы-свечи.)
* * *
Бабий печальный век…
Сверкнувшей росою
Ты высохнешь рано.
Славный мой человек!
Как я тебе благодарна.
В глазах у тебя - любовь,
В словах у тебя - сила.
Мне бы такого любить -
Да вот же, не полюбила!
Мне бы тебе подарить
Свежесть губ,
Радость синюю.
Да не могу.
Прости меня.
* * *
Не трожь меня,
Не трожь мою печаль, оставь…
Потухшего не разожжешь огня
Не трожь мою беду, не смей…
Мне трудно с ней,
Но мне пустынно будет без нее,
Как будто сердце отняли мое.