Воспоминания М.Р. Попова (1851-1908) о "Земле и воле" в Ростове в 70-х гг 19 века. Часть 1.
В 1861 году образовался в Петербурге основной кружок партии «Земля и Воля». Членам основного кружка вменялось в обязанность организовать по типу основного кружка кружки по районам России. На первый раз избраны такими районами были [Воронеж] и [Ростов-на-Дону]. Весной 1877г. часть членов основного кружка отправилась в [Воронеж], а другая в [Ростов-на-Дону].
Я отправился в числе трёх в Ростов-на-Дону, который с 1874 г. служил центром революционной деятельности в своем районе. Теперь, перебирая в моей памяти всё прошлое из деятельности революционеров, мне кажется, что едва ли какой другой город в России имел такие благоприятные условия, как Ростов н/Д. Не было только учащейся молодежи так как Ростов н/Д не был университетским городом. К 1876 г. Ростов н/Д представлял с этой точки зрения следующее.
Земская управа, благодаря председателю земства и члену управы давала революционерам возможность помещать своих врачей, фельдшеров и учителей. В уездной земской управе секретарём был [Валерьян Осинский] и ещё один свой человек, так что в зиму 75-76-гг. почти весь канцелярский состав состоял из революционеров. Чугунно-литейный завод [Грагама] был к услугам революционеров. Администрация его - управляющий, конторщик и бухгалтер были свои люди. Поместить на завод своего человека ничего не стоило. Помню, когда я привёл к управляющему в 1877 году Сентянина, студента Горного института (известного потом под кличкой «Инженера»), и попросил поместить его на завод в качестве рабочего бесплатно, то управляющий на это сказал шутя: «Зачем бесплатно, пусть Грагам платит за пропаганду. Самого его теперь нет, - уехал в Англию, а к его возвращению пилить напильником вещь немудрёная - можно будет научиться, и, значит, глаз хозяйский ничего не заметит». В железнодорожном управлении тоже были связи, помещать на службу было легко. Кроме того, в самых железнодорожных мастерских были и инструментальщик Жучковский свой, монтёр Б-ев свой. В Азовско-Коммерческом банке служил [Лев Гартман], а братья его - один на правительственном телеграфе [Николай Гартман], а другой на одной из железных дорог, и, следовательно, на 600 вёрст даровая езда.
Городская библиотека была к услугам революционеров. На табачной фабрике тоже можно было помещать своих людей и даже курить даровой табак. Это более крупные связи. Но было много и мелких. Угольный склад на набережной Дона служил не только справочным местом, но в амбарах его я по ночам возился с босяками, пока Алексей-босяк не убедил меня бросить это занятие, что я и сделал, рассчитывая зимой открыть притон для босяков, по совету того же Алексея...
Задачей нашей было воспользоваться теми благоприятными условиями, которые представлял Ростов н/Д для выполнения программы «Земли и Воли». Два из нас взяли на себя вести дело с рабочими, устроили с этой целью сапожную мастерскую, а я, третий член основного кружка, в который я зачислен в 1877 году, должен был быть связующим звеном между культурными людьми и ими. Положение моё, будь я один, может быть, было бы мне не по силам, но у меня, помимо этих двух товарищей, с которыми я обсуждал и должен был обсуждать все планы, был ещё один человек, опытный в житейских делах, образованный и умный человек, брат [Валерьяна Осинского], [Павел Андреевич - председатель уездной земской управы], без совета с которым я ничего не предпринимал. Нам казалось, что условия для нашей деятельности хороши, а в будущем можно было надеяться и ещё на лучшее.
Рабочих было привлечено много в организацию. Образовался основной местный рабочий кружок, члены которого собирались в сапожной мастерской или у кого-нибудь из семейных рабочих на сходки. На сходках этих обсуждалась программа деятельности среди рабочих и вообще проекты возможной агитации среди них. Сходки же всех посвященных в революционные планы рабочих собирались за городом. Иногда на таких сходках собиралось рабочих много; бывало, что переваливало за сотню. Эти последние сходки были очень благотворны в агитационном смысле, и отголоски этих сходок помимо нашего ведения проникали дальше, чем мы думали, в среду рабочего люда и мещанства. Например, собрался однажды основной кружок рабочих в сапожной мастерской, во флигеле на Кузнечной улице (ныне улица Пушкинская). Улица нам показалась довольно подходящей, довольно широкая, вдали от центра города, и мы так привыкли к безопасности, что никому и в голову не пришло прикрыть створки окон на улицу прежде, чем начать революционные разговоры. Вдруг открывается дверь, входит хозяин флигеля и обращается к нам со словами: «Эх, и бить же вас, господа, нужно, открыли окна и кричат на всю улицу. Положим, что у нас тут, слава богу, полиция редко показывается, а на-ко вот какой злой человек подслушает, вот и пропали все». Мы, конечно, состроили невинные мины, - за кого, мол, вы нас принимаете! Но не тут-то было, хозяин наш прекрасно знал, что мы за люди. «Ну что там долго говорить! Ведь не в Кубанских же степях, чай, вы, живете, а среди людей, и мы об вас кое-что слышим».
Успокоил нас, прикрыл окна и попросил продолжать. Конечно, мы подтянулись, и, чтоб не обидеть его своей подозрительностью, некоторые из рабочих продолжали говорить что-то в роде того, что надо же и рабочим взяться за ум и самим позаботиться о себе, будет, мол, полагаться на то, что о них порадеет правительство. Надеялись, слава богу, долго, пора божьим старушкам это предоставить. С этого дня хозяин стал своим человеком, и когда жандармы, по доносу рабочего Никопова, решили накрыть нас, то сапожники, узнав об этом, сдали свое добро хозяину, а сами ушли. Мало того, мы послали наблюдать, что делается на Кузнечной улице, у бывшей сапожной мастерской. Наши наблюдатели не заметили ничего подозрительного, и мы решили послать Севастьяна Ильяшенко забрать кой-какие нужные вещи. Особенно Титыч [Тищенко] беспокоился об оставшихся книжках. Ильяшенко отправился и стал в квартире хозяина отбирать вещи, которые находили нужным взять поскорей. В это время и нагрянули жандармы. Хозяина самого не было дома, а хозяйка предложила Ильяшенко спрятаться в кладовой, а сама вышла навстречу гостям. Ей объявили, что у их жильцов во флигеле должен быть сделан обыск, так как их квартиранты заподозрены в государственном преступлении. На что она ответила, что флигель вот, пожалуйте, но жильцы, бог их знает почему, вчера спешно съехали с квартиры и сказывали, будто бы им неотложно нужно уехать в Харьков. Жандармы всё-таки вошли во флигель, прошлись по опустевшим комнатам, да с тем и отправились, впрочем, по словам хозяйки, подобрали на полу писанные бумажки. Севастьян же на другой день утром явился и сообщил нам о гражданской доблести нашей бывшей хозяйки.
На Шахтах в 90 верстах от Ростова у нас также были связи, и там жил в качестве шахтёра вначале Быковцев, пока не отправился в [Екатеринославль], где в это время сидел в тюрьме Гартман (он был выпущен на поруки священнику и оттуда прямо уехал в Саратов). Организованного кружка рабочих там, правда, не было, потому что рабочие на этих шахтах не представляли в то время специализированных рабочих, и состав их часто менялся; но несколько рабочих, как, например, заправщики, мелкие приказчики при складах угля, были посвящены в революционные дела, т. е. им сообщали, что в России существует революционная партия, ставящая своей задачей произвести переворот в России в интересах представителей труда, - крестьян, фабричных рабочих и вообще людей, работающих по найму. Что касается основной массы рабочих, которые в большинстве своем представляли людей беспаспортных объявлявшихся тамбовцами, то их не было нужды особенно стесняться, так как каждый работавший на шахта хорошо знал, что с волками жить, надо по-волчьи выть, и тот, кому не нравились революционные разговоры, мог сам не принимать в них участия, но переходить в своей преданности законным порядкам границы товарищества - значит, рисковать своей головой, ибо большинство рабочих - народ беспокойный, сегодня я здесь, а завтра ищи ветра в поле, и, значит, легко могут найтись такие молодцы, которые не остановятся перед тем, чтоб спустить в выработанные шахты, лишь бы было за что. Мне как-то пришлось прожить на шахтах дня 4-5. У нас там был один казак, которого нужно было удержать на шахтах, как подходящего для нас, по этому поводу меня и вызвали туда, чтобы я с помощью доктора, знакомого вам (Владыкина], выкрутил его, как мне сказали. Мне пришлось услышать там такую народную молву. Якобы донское начальство донесло в Петербург, что на шахтах народ беспаспортный, что поэтому с ним нет никакого сладу, и просило позволения у наследника, как атамана казачьих войск, вывести всех беспаспортных и завести порядки на шахтах, как везде в России. Но наследник, будто, на это ответил так: «Мой лес, мои и зайцы», и велел не трогать. Так, значит, начальство и осталось с носом.
На земской службе мы поместили фельдшериц и несколько учительниц. Учительский персонал в это время» округе Ростова н/Д был вообще довольно развитой, благодаря тому, что братья [В. Осинского] считали земскую школу своим главным делом и потому выбирали учителей для земских школ с разбором. В самом городе был кружок учителей довольно ярко окрашенный в революционный цвет, да и в окружности были учителя, напр., в станице [Гниловской] был учитель, хорошо ведший пропаганду среди казаков. Затем на довольно значительном расстоянии от Ростова был один учитель, который потом, во время возникших недоразумений среди донского казачества по поводу введения земства в Земле Донского войска, выстрелил в станичного атамана...