Сергей Чупринин: Ещё немножко - и те, кто сейчас пишет, начнут читать!
В 2005 году газета «Седьмая столица» планировала проведение фестиваля «Наши в Городе-на-Дону» , целью которого было собрать бывших ростовчан, добившихся успехов в искусстве, науке, политике и на других поприщах. В рамках этого проекта радио «Эхо Ростова» начало серию интервью с людьми, которые оставили свой след в ростовской истории. Одно из таких интервью Артем Амелин взял у Сергея Чупринина. Фестиваль был отложен в связи с трагическими событиями в Беслане, а потом газета закрылась и проект был похоронен. Однако то, что рассказал С.Чупринин, и сегодня представляет интерес. Почему он уехал из Ростова? Что думает о «самой читающей нации»? Каким видится ему город спустя десятилетия? Об этом и многом другом - в интервью А.Амелина с С.Чуприниным.
О том, как Сергей Чупринин оказался на посту главного редактора журнала «Знамя» и почему он решил уехать из Ростова-на-Дону.
Сергей Чупринин: Когда Григорий Яковлевич Бакланов, он тогда был главным редактором, пригласил меня к себе своим первым заместителем, я ему сказал: «Я ведь не член партии», он ответил, что это уже не важно. И вот это самое слово «уже» решило всё дело. Сначала мы шесть лет проработали вместе, это были замечательные годы. Прекрасный писатель, умнейший человек, огромный опыт фронтовика, человека, умевшего противостоять системе. А уже 12 последних лет я - главный редактор. Страшно было не из-за того, что журнал известен, авторитетен, престижен (к этому быстро привыкаешь, это становится твоей жизнью). Я вполне допускаю, что можно жить окнами на Кремль, и каждый день его видеть (хотя сам живу не так). Это всё равно, что жить окнами на Кремль или на Большой театр: впечатляет, но впечатляет первые три дня. Сложности в том, что ты решаешь, будет это напечатано или нет. Это действительно сложно, это проблема. Нужно находить какую-то свою линию. В итоге ты ссоришься с бездной писателей, но делаешь то, что ты хочешь…
К сожалению, для меня в Ростове просто не было бы хода, или была бы какая-то другая жизнь. Я не очень хотел преподавать, хотя и собирался в аспирантуру (потом я защитил две диссертации, стал профессором теперь уже литературного института). Свою первую сознательную статью я написал на четвертом курсе. Она была написана именно для этого «Современника», посвящена стихам моего однокурсника и друга Алексея Приймы. После этого я понял, что хочу быть литературным критиком. А что делать литературному критику в Ростове? Сейчас, мне кажется, это совсем караул, делать решительно нечего. Не думаю, что газеты печатают литературных критиков. Примерно так же было и в то время. Я понимал, что для того, чтобы реализовать свои намерения, нужно быть в Москве. Ну, а раз аспирантура, раз из аспирантуры был приглашен в «Литературную газету», раз в «Литературной газете» нужно было писать только о литературе, то вот это я и делал. В конечном итоге, получилось так, что у меня уже фантастический стаж сотрудничества с литературными изданиями - без малого сорок лет!
О самой читающей нации и российских писателях
С.Ч.: Что касается России, то она, действительно, родина слонов. Всё, что делается в России, достойно занесения в книгу рекордов Гинесса. Абсолютно всё, что происходит у нас - для этой книги мировых рекордов. Россия когда-то была самой читающей в мире страной. Сейчас над этим принято язвить, я думаю, что так было на самом деле. Людям решительно было нечем заниматься, очень скудный паек развлечений, очень дозированная информация и не так уж много на работе требовали от большинства из нас. Страна читала. Читала все семидесятые годы, все восьмидесятые. Читала разное. Большинство, конечно, читало Пикуля и Юлиана Семёнова, но очень многие читали достойные книги. Тогда это было престижным. Когда ты приходил в дом и видел, что на полке стоит Булгаков, Ахматова, Пастернак, что-то ещё, ты понимал, что имеешь дело либо с людьми культурными, либо с теми людьми, которые могут достать. Прошло десять лет. Читают до крайности мало. Книжек выходит больше, чем выходило в годы Советской власти, но тиражи уж совсем ничтожные. Когда-то в те годы, когда читали много, начальным тиражом было 10000 экземпляров, а теперь о 10 тысячах говорят, как о бестселлере. Книжки стихов выходят по 200-300, 500 экземпляров, а если 1000 - то уж совсем хорошо. Книжки прозы - 2-3, 5 тысяч, не более того. Но Россия не была бы родиной слонов и страной вечных парадоксов, если бы она не ответила на падение интереса к литературе прямо противоположным, вызывающим образом. Когда-то у нас было 5-7 тысяч писателей, сейчас у нас - под 30 тысяч писателей! Я это знаю абсолютно точно, потому что несколько лет занимался проектом и выпустил в конечном итоге двухтомный словарь-справочник. Он называется «Новая Россия и мир литературы». В нём содержатся сведения о решительно всех писателях, которые пишут и издают свои книжки на русском языке. Их - под 30 тысяч. Один только славный любимый мною город Ростов даёт минимум 300 писателей. Это парадоксально, по крайне мере. Когда я собрал все эти сведения, моё патриотическое чувство необыкновенно укрепилось. «Надо же!», - подумал я, - «какой вызов рынку!». Говорят, «рынок, рынок, только то, что он спрашивает», а пишут - как заведённые. И ведь пишут не только статусные литераторы, члены Союза писателей, те, кто ничего другого делать не может! Посмотришь вокруг: генералы пишут стихи, банкиры пишут романы, учёные пишут венки сонетов и т.д.. Значит, думаю, это зачем-нибудь нужно. Поэтому я с оптимизмом смотрю и думаю, что это показывает, что ещё немножко - и те, кто сейчас пишет, тоже начнёт читать! Представьте, если вот эти 30 тысяч пишущих, выпускающих книжки, стихи, покупали хотя бы по одной книжке своего собрата, какие были бы славные тиражи...
О современной литературе, об авторах журнала «Знамя» и редакционной политике.
С.Ч.: После того, как господин Белинский дебютировал со статьей «Литературные мечтания», где написал, что у нас нет литературы, с тех пор это вошло в дурную привычку в России. В конце XIX века были и Толстой, и Чехов, и кого там только не было. А уж все советские годы… Действительно, это принято говорить, что у нас нет литературы. И сейчас говорят, что у нас нет литературы. Мне кажется, это сильное преувеличение, и литература сейчас, в принципе, в неплохой форме. Другой вопрос, что не происходит её встреча с широкой читательской аудиторией, с широкими массами. Но это ведь проблема восприятия, а не проблема качества. Скажем, журнал «Знамя» в 1991 году выходил тиражом в 1 миллион экземпляров. Сейчас он выходит тиражом 5 тысяч экземпляров: падение в 200 раз. Что это означает? Мы в 200 раз хуже печатаем прозу, стихи и статьи? В 200 раз хуже стало население нашей страны? Одичало, перестало испытывать потребность в художественном наслаждении?! Нет, ничего это не означает. Просто такой период. Назовем его периодом паузы.
Но это не касается писателей, которые печатаются у нас. Это писатели разных возрастов, разных поколений. «Знамя» гордится тем, что только у нас печатался такой прекрасный писатель как Георгий Владимов, или Юрий Давыдов. Только у нас печатаются Фазиль Искандер и Белла Ахмадулина, и многие другие писатели с репутацией, которую уже нельзя испортить, они принадлежат истории литературы. Особенно я люблю и радуюсь всегда, когда появляются совсем новые и свежие имена. Ты решаешь, печатать это или не печатать. Кто угодно напечатает ведь Андрея Вознесенского или Владимира Войновича, любой издатель, любая редакция будут рады и счастливы. А когда ты видишь незнакомое имя, а за ним следует странный текст, и про него неизвестно еще, хорош он или плох, как к нему отнесётся публика, это - здорово и по-настоящему хорошо. Я помню, в начале 90-х годов самотёком к нам пришла повесть абсолютно никому неизвестного писателя, плюс ко всему это была фантастика, а фантастику журнал «Знамя» и журналы нашего класса не печатают. Это был Виктор Пелевин, его первая повесть «Омон Ра», повесть, с которой начался его блистательный успех в литературе. Примеров таких авторов, которые дебютировали у нас, а потом становились лауреатами Букеровской премии, хорошо переводились на чужеземные языки, теперь о них пишут диссертации, достаточно много. Каждую осень в Подмосковье проводится сбор молодых писателей, вот уже три года подряд. Я всегда на него езжу, потому что мне интересно посмотреть, какие бывают 20-25-летние, 30-летние люди. Всегда радуюсь, когда есть ростовчане. Например, ещё с самого первого форума запомнили, вернее, сначала получили рукопись, приняли её к печати, а потом сделали всё возможное, чтобы этого человека пригласили на этот форум. Это был Денис Гуцко. Мы его напечатали, журнал «Дружба народов» его печатал. Теперь он известен, участвовал во Франкфуртской книжной ярмарке, в Варшавской книжной ярмарке. У меня такое впечатление, что его лучше знают за рубежом, чем в родном городе Ростове-на-Дону. Во всяком случае, он мне жаловался, что вот там у него нет контакта. Есть прекрасный писатель Михаил Шишкин. Он пришел к нам совсем ещё молодым человеком и тоже самотёком, ведь откуда взяться молодым дарованиям?! Они посылают бандероль в редакцию как дедушке в деревню. Тогда он был школьным учителем, преподавал немецкий язык. Это был роман «Всех ожидает одна ночь». Мы напечатали его, потом напечатали ещё пару раз, потом напечатали роман «Взятие Измаилы», который взял Букеровскую премию и несколько раз с тех пор переиздавался. Это совсем другая рука, чем у Пелевина. Пелевин стремится разговаривать с массами, молодёжью, а Михаил Шишкин находится в диалоге с культурой, нашей и европейской. Третий пример - совсем из другой оперы. В Смоленске живёт замечательный писатель Олег Ермаков. Мы получили первую его бандероль, присланную, когда он ещё служил в армии. Это был рассказ о том, как он воевал в Афганистане. С тех пор прошло уже много лет, и мы постоянно, практически каждый год, печатаем его новые вещи, совсем необязательно связанные с его солдатским опытом.
Положение и роль литературного журнала в обществе меняются постоянно сообразно изменению этого самого общества. Когда я вспоминал, что на рубеже 80-90-х годов наши тиражи достигали миллиона и превышали миллион, я понимаю, что среди этого миллиона были отнюдь не только поклонники изящной словесности. Просто тогда общественная жизнь в России только начиналась. Политической, можно сказать, и не было: не было ни партий, ни парламента, ни общественных дискуссий. Журналы были своего рода площадкой, на которой прокручивались, проигрывались, обсуждались свежие, новые социальные идеи. Я даже как-то сострил, сказал, что журналы играли роль таких протопартий, прообразов партий, даже с фиксированным членством. Потому что подписные квитанции на, допустим, «Знамя» означали, что человек склонен к либерально-западническому взгляду на дальнейший путь развития России, а подписные квитанции на, предположим, журнал «Наш современник» означали, что этому человеку ближе сталинская эпоха с её большим стилем и большими репрессиями. Это время прошло. У нас появились и партии, и парламент, и какая-то общественная жизнь - плохая ли, хорошая. Актуальнейшей проблемой стало формирование гражданского общества. А что такое гражданское общество? Это ведь не сверху спускается, это ведь не конгресс в Колонном зале или в Большом Кремлёвском дворце. Это когда люди начинают что-то делать снизу и делать не только то, что им вроде бы по роду предписано делать. Редакторы литературных журналов, и наш, кажется, в этом отношении был первым, стали превращаться во что-то вроде клубов единомышленников, клубов по интересам, какими-то центрами притяжения для людей, которым интересна литература и интересна культура. Именно поэтому мы стали проводить свои праздники вручения премий, где даже не столько важно, что какие-то писатели получают сравнительно небольшие награды, а важно, что туда приходят люди новые, свежие. Мы любим проводить это в больших залах, показывать, что русская литература жива и сегодня.
О ростовских впечатлениях за последнее десятилетие
С.Ч.: Шесть лет тому назад Ростов внешне произвел на меня почти удручающее впечатление. Люди какие-то заторможенные, так мне показалось, во всяком случае. Стены какие-то облупленные, тротуары плохо метут. Я был огорчён. Но не приезжал, разумеется, не поэтому, а просто как-то не складывалось. Раньше-то я приезжал несколько раз в год, потому что у меня в Ростовской области жили родители, я их навещал, навещал своих друзей, а друзей у меня в Ростове много, однокашники, литераторы, журналисты. А в прошлом году я был на майских праздниках. Должен сказать, что впечатления у меня остались гораздо более теплые, чем это было когда-то в середине 90-х. Ростов, как мне показалось, движется, меняется. Меняется он, правда, лоскутами. Самое сильное впечатление на меня произвела Пушкинская улица, мною любимая, которая абсолютно безупречна до какого-то квартала. А дальше начинается кошмар и ужас. Это опять-таки чисто российское. Кто-то из русских философов ещё в начале ХХ века сказал, что Россия двигается, во-первых, рывками: тихо-тихо, потом жжух! - прыжок вперед сразу на новую историческую стадию (в отличие от западных стран, которые двигаются равномерно). Во-вторых, она двигается вот этими лоскутами, выбрасывает какой-то десант, и у нас, скажем, в начале XIX века оказывается великая литература. А музыка - на точке замерзания, если не считать Глинку. Где-то мы впереди планеты всей, а где-то мы отстаём! То же самое мне приходит на ум, когда я вспоминаю свои ростовские впечатления.
О том, как Сергей Чупринин оказался на посту главного редактора журнала «Знамя» и почему он решил уехать из Ростова-на-Дону.
Сергей Чупринин: Когда Григорий Яковлевич Бакланов, он тогда был главным редактором, пригласил меня к себе своим первым заместителем, я ему сказал: «Я ведь не член партии», он ответил, что это уже не важно. И вот это самое слово «уже» решило всё дело. Сначала мы шесть лет проработали вместе, это были замечательные годы. Прекрасный писатель, умнейший человек, огромный опыт фронтовика, человека, умевшего противостоять системе. А уже 12 последних лет я - главный редактор. Страшно было не из-за того, что журнал известен, авторитетен, престижен (к этому быстро привыкаешь, это становится твоей жизнью). Я вполне допускаю, что можно жить окнами на Кремль, и каждый день его видеть (хотя сам живу не так). Это всё равно, что жить окнами на Кремль или на Большой театр: впечатляет, но впечатляет первые три дня. Сложности в том, что ты решаешь, будет это напечатано или нет. Это действительно сложно, это проблема. Нужно находить какую-то свою линию. В итоге ты ссоришься с бездной писателей, но делаешь то, что ты хочешь…
К сожалению, для меня в Ростове просто не было бы хода, или была бы какая-то другая жизнь. Я не очень хотел преподавать, хотя и собирался в аспирантуру (потом я защитил две диссертации, стал профессором теперь уже литературного института). Свою первую сознательную статью я написал на четвертом курсе. Она была написана именно для этого «Современника», посвящена стихам моего однокурсника и друга Алексея Приймы. После этого я понял, что хочу быть литературным критиком. А что делать литературному критику в Ростове? Сейчас, мне кажется, это совсем караул, делать решительно нечего. Не думаю, что газеты печатают литературных критиков. Примерно так же было и в то время. Я понимал, что для того, чтобы реализовать свои намерения, нужно быть в Москве. Ну, а раз аспирантура, раз из аспирантуры был приглашен в «Литературную газету», раз в «Литературной газете» нужно было писать только о литературе, то вот это я и делал. В конечном итоге, получилось так, что у меня уже фантастический стаж сотрудничества с литературными изданиями - без малого сорок лет!
О самой читающей нации и российских писателях
С.Ч.: Что касается России, то она, действительно, родина слонов. Всё, что делается в России, достойно занесения в книгу рекордов Гинесса. Абсолютно всё, что происходит у нас - для этой книги мировых рекордов. Россия когда-то была самой читающей в мире страной. Сейчас над этим принято язвить, я думаю, что так было на самом деле. Людям решительно было нечем заниматься, очень скудный паек развлечений, очень дозированная информация и не так уж много на работе требовали от большинства из нас. Страна читала. Читала все семидесятые годы, все восьмидесятые. Читала разное. Большинство, конечно, читало Пикуля и Юлиана Семёнова, но очень многие читали достойные книги. Тогда это было престижным. Когда ты приходил в дом и видел, что на полке стоит Булгаков, Ахматова, Пастернак, что-то ещё, ты понимал, что имеешь дело либо с людьми культурными, либо с теми людьми, которые могут достать. Прошло десять лет. Читают до крайности мало. Книжек выходит больше, чем выходило в годы Советской власти, но тиражи уж совсем ничтожные. Когда-то в те годы, когда читали много, начальным тиражом было 10000 экземпляров, а теперь о 10 тысячах говорят, как о бестселлере. Книжки стихов выходят по 200-300, 500 экземпляров, а если 1000 - то уж совсем хорошо. Книжки прозы - 2-3, 5 тысяч, не более того. Но Россия не была бы родиной слонов и страной вечных парадоксов, если бы она не ответила на падение интереса к литературе прямо противоположным, вызывающим образом. Когда-то у нас было 5-7 тысяч писателей, сейчас у нас - под 30 тысяч писателей! Я это знаю абсолютно точно, потому что несколько лет занимался проектом и выпустил в конечном итоге двухтомный словарь-справочник. Он называется «Новая Россия и мир литературы». В нём содержатся сведения о решительно всех писателях, которые пишут и издают свои книжки на русском языке. Их - под 30 тысяч. Один только славный любимый мною город Ростов даёт минимум 300 писателей. Это парадоксально, по крайне мере. Когда я собрал все эти сведения, моё патриотическое чувство необыкновенно укрепилось. «Надо же!», - подумал я, - «какой вызов рынку!». Говорят, «рынок, рынок, только то, что он спрашивает», а пишут - как заведённые. И ведь пишут не только статусные литераторы, члены Союза писателей, те, кто ничего другого делать не может! Посмотришь вокруг: генералы пишут стихи, банкиры пишут романы, учёные пишут венки сонетов и т.д.. Значит, думаю, это зачем-нибудь нужно. Поэтому я с оптимизмом смотрю и думаю, что это показывает, что ещё немножко - и те, кто сейчас пишет, тоже начнёт читать! Представьте, если вот эти 30 тысяч пишущих, выпускающих книжки, стихи, покупали хотя бы по одной книжке своего собрата, какие были бы славные тиражи...
О современной литературе, об авторах журнала «Знамя» и редакционной политике.
С.Ч.: После того, как господин Белинский дебютировал со статьей «Литературные мечтания», где написал, что у нас нет литературы, с тех пор это вошло в дурную привычку в России. В конце XIX века были и Толстой, и Чехов, и кого там только не было. А уж все советские годы… Действительно, это принято говорить, что у нас нет литературы. И сейчас говорят, что у нас нет литературы. Мне кажется, это сильное преувеличение, и литература сейчас, в принципе, в неплохой форме. Другой вопрос, что не происходит её встреча с широкой читательской аудиторией, с широкими массами. Но это ведь проблема восприятия, а не проблема качества. Скажем, журнал «Знамя» в 1991 году выходил тиражом в 1 миллион экземпляров. Сейчас он выходит тиражом 5 тысяч экземпляров: падение в 200 раз. Что это означает? Мы в 200 раз хуже печатаем прозу, стихи и статьи? В 200 раз хуже стало население нашей страны? Одичало, перестало испытывать потребность в художественном наслаждении?! Нет, ничего это не означает. Просто такой период. Назовем его периодом паузы.
Но это не касается писателей, которые печатаются у нас. Это писатели разных возрастов, разных поколений. «Знамя» гордится тем, что только у нас печатался такой прекрасный писатель как Георгий Владимов, или Юрий Давыдов. Только у нас печатаются Фазиль Искандер и Белла Ахмадулина, и многие другие писатели с репутацией, которую уже нельзя испортить, они принадлежат истории литературы. Особенно я люблю и радуюсь всегда, когда появляются совсем новые и свежие имена. Ты решаешь, печатать это или не печатать. Кто угодно напечатает ведь Андрея Вознесенского или Владимира Войновича, любой издатель, любая редакция будут рады и счастливы. А когда ты видишь незнакомое имя, а за ним следует странный текст, и про него неизвестно еще, хорош он или плох, как к нему отнесётся публика, это - здорово и по-настоящему хорошо. Я помню, в начале 90-х годов самотёком к нам пришла повесть абсолютно никому неизвестного писателя, плюс ко всему это была фантастика, а фантастику журнал «Знамя» и журналы нашего класса не печатают. Это был Виктор Пелевин, его первая повесть «Омон Ра», повесть, с которой начался его блистательный успех в литературе. Примеров таких авторов, которые дебютировали у нас, а потом становились лауреатами Букеровской премии, хорошо переводились на чужеземные языки, теперь о них пишут диссертации, достаточно много. Каждую осень в Подмосковье проводится сбор молодых писателей, вот уже три года подряд. Я всегда на него езжу, потому что мне интересно посмотреть, какие бывают 20-25-летние, 30-летние люди. Всегда радуюсь, когда есть ростовчане. Например, ещё с самого первого форума запомнили, вернее, сначала получили рукопись, приняли её к печати, а потом сделали всё возможное, чтобы этого человека пригласили на этот форум. Это был Денис Гуцко. Мы его напечатали, журнал «Дружба народов» его печатал. Теперь он известен, участвовал во Франкфуртской книжной ярмарке, в Варшавской книжной ярмарке. У меня такое впечатление, что его лучше знают за рубежом, чем в родном городе Ростове-на-Дону. Во всяком случае, он мне жаловался, что вот там у него нет контакта. Есть прекрасный писатель Михаил Шишкин. Он пришел к нам совсем ещё молодым человеком и тоже самотёком, ведь откуда взяться молодым дарованиям?! Они посылают бандероль в редакцию как дедушке в деревню. Тогда он был школьным учителем, преподавал немецкий язык. Это был роман «Всех ожидает одна ночь». Мы напечатали его, потом напечатали ещё пару раз, потом напечатали роман «Взятие Измаилы», который взял Букеровскую премию и несколько раз с тех пор переиздавался. Это совсем другая рука, чем у Пелевина. Пелевин стремится разговаривать с массами, молодёжью, а Михаил Шишкин находится в диалоге с культурой, нашей и европейской. Третий пример - совсем из другой оперы. В Смоленске живёт замечательный писатель Олег Ермаков. Мы получили первую его бандероль, присланную, когда он ещё служил в армии. Это был рассказ о том, как он воевал в Афганистане. С тех пор прошло уже много лет, и мы постоянно, практически каждый год, печатаем его новые вещи, совсем необязательно связанные с его солдатским опытом.
Положение и роль литературного журнала в обществе меняются постоянно сообразно изменению этого самого общества. Когда я вспоминал, что на рубеже 80-90-х годов наши тиражи достигали миллиона и превышали миллион, я понимаю, что среди этого миллиона были отнюдь не только поклонники изящной словесности. Просто тогда общественная жизнь в России только начиналась. Политической, можно сказать, и не было: не было ни партий, ни парламента, ни общественных дискуссий. Журналы были своего рода площадкой, на которой прокручивались, проигрывались, обсуждались свежие, новые социальные идеи. Я даже как-то сострил, сказал, что журналы играли роль таких протопартий, прообразов партий, даже с фиксированным членством. Потому что подписные квитанции на, допустим, «Знамя» означали, что человек склонен к либерально-западническому взгляду на дальнейший путь развития России, а подписные квитанции на, предположим, журнал «Наш современник» означали, что этому человеку ближе сталинская эпоха с её большим стилем и большими репрессиями. Это время прошло. У нас появились и партии, и парламент, и какая-то общественная жизнь - плохая ли, хорошая. Актуальнейшей проблемой стало формирование гражданского общества. А что такое гражданское общество? Это ведь не сверху спускается, это ведь не конгресс в Колонном зале или в Большом Кремлёвском дворце. Это когда люди начинают что-то делать снизу и делать не только то, что им вроде бы по роду предписано делать. Редакторы литературных журналов, и наш, кажется, в этом отношении был первым, стали превращаться во что-то вроде клубов единомышленников, клубов по интересам, какими-то центрами притяжения для людей, которым интересна литература и интересна культура. Именно поэтому мы стали проводить свои праздники вручения премий, где даже не столько важно, что какие-то писатели получают сравнительно небольшие награды, а важно, что туда приходят люди новые, свежие. Мы любим проводить это в больших залах, показывать, что русская литература жива и сегодня.
О ростовских впечатлениях за последнее десятилетие
С.Ч.: Шесть лет тому назад Ростов внешне произвел на меня почти удручающее впечатление. Люди какие-то заторможенные, так мне показалось, во всяком случае. Стены какие-то облупленные, тротуары плохо метут. Я был огорчён. Но не приезжал, разумеется, не поэтому, а просто как-то не складывалось. Раньше-то я приезжал несколько раз в год, потому что у меня в Ростовской области жили родители, я их навещал, навещал своих друзей, а друзей у меня в Ростове много, однокашники, литераторы, журналисты. А в прошлом году я был на майских праздниках. Должен сказать, что впечатления у меня остались гораздо более теплые, чем это было когда-то в середине 90-х. Ростов, как мне показалось, движется, меняется. Меняется он, правда, лоскутами. Самое сильное впечатление на меня произвела Пушкинская улица, мною любимая, которая абсолютно безупречна до какого-то квартала. А дальше начинается кошмар и ужас. Это опять-таки чисто российское. Кто-то из русских философов ещё в начале ХХ века сказал, что Россия двигается, во-первых, рывками: тихо-тихо, потом жжух! - прыжок вперед сразу на новую историческую стадию (в отличие от западных стран, которые двигаются равномерно). Во-вторых, она двигается вот этими лоскутами, выбрасывает какой-то десант, и у нас, скажем, в начале XIX века оказывается великая литература. А музыка - на точке замерзания, если не считать Глинку. Где-то мы впереди планеты всей, а где-то мы отстаём! То же самое мне приходит на ум, когда я вспоминаю свои ростовские впечатления.