Ростов 1944-1945, Василий Бетаки. Любовь во время войны в детском доме (только для взрослых)
Нина Первая
Ростов. Лето 1944 года. Старшая группа детдома - шесть девочек, четыре мальчика. Тринадцать - пятнадцать лет...
- Новая воспитка пришла, рыжая какая! Ух! - задыхаясь от новости и сотрясая угольно чёрной густой гривой, сообщила Майя.
За Майей почти сразу вошла и новая воспитательница. Весёлая живая женщина, высокая, крупная и действительно рыжая, но не огненная, а скорей каштановая. Самое удивительное было отсутствие "причёски": просто волосы распущены по плечам. В 1944 так не ходили.
Вошла, представилась своей новой группе, сказала, что по профессии она - учительница литературы в старших классах.
- Ну что, ребята, пора и на пляж?
Мы загудели.
Пляж был не очень-то близко. Сначала надо было идти по улице километра полтора до моста, потом на ту сторону Дона, и ещё от моста сколько-то в обратную сторону. По обычаю сопровождающую воспитательницу кто-нибудь из нас перевозил на лодке.
Оказалось, что Нина Николаевна об этом знает:
- Идите. А меня повезёт... - она оглядела нас четверых, скользнула взглядом по двоим тринадцатилетним, потом чуть задержала глаза на толстом Чурилине и улыбнулась: "А ты, в кудряшках, наверное, Бетаки?" Я безмолвно кивнул, чуть смутившись - "Вот, он сегодня меня и повезёт." Я поспешно опять кивнул - жуть как понравилась мне эта рыжая. Она казалась совсем не взрослой, несмотря на должность, на рост, на возраст...
Всю дорогу я смотрел, смотрел - уставился и не думал даже, что неприлично.
- Ну что ты глаз не сводишь? Я промолчал, наклонил голову... Если бы она догадалась, что я глазами пронизывал её платье - а какая она там… А может, она и заметила, что я ее раздевал взглядами десятки раз подряд, все время, что мы переправлялись...
Мы вылезли из лодки, и я вытянул лодку повыше на песок. Пока трудился - воспитательница уже оказалась в ярко-голубом купальнике. Прямо под платьем он у нее и был.
- Ну так что ты глаз не сводишь?, - повторила она, слегка красуясь, - Так на женщин смотреть нехорошо, тебе ведь четырнадцать и то непол...
- Через два месяца...
- Ладно, погоди, раз так - поговорим, но - потом, а то скоро все придут, - засмеялась она, - вот накупаемся, все они пойдут через мост, и тогда...
В этом "тогда" я не угадал обещания: поговорим, мол, и поговорим, я никак не ждал такого молниеносного развития событий...
Прошло часа полтора. Все накупались и ушли обратно, а я нерешительно стал сдвигать лодку...
- Постой, не в лодке же!..
Она стоит прямо против меня.
На полголовы выше.
Молча смотрит.
- Простите, что я тогда так на Вас уставился... - я не нашел никакой лучшей фразы, чтобы начать разговор...
- Да всё и так ясно - на этот раз Нина Николаевна не улыбалась - ты ведь, наверняка, никогда ещё женщин близко не видел?
- Одетых видел - осмелел я - и даже в купальниках...
- А без купальников? Она откровенно потешалась над моей растерянностью - а я вдруг отважился:
- А вот если бы вы это (указал я на лифчик), если б вы это сняли... Ну пожалуйста, хоть это...
Пауза.
Может быть ее рассердила моя наглость?
Да нет же, вовсе нет!
Она взяла меня за руку - Хочешь, чтоб сняла? Да ведь малолетний ты, страшновато. А?.. И глянув мне в нахмурившееся разом лицо, вдруг просияла: «Ладно, идём!»
Мы углубились в камыши... Да долго ли ещё идти и дрожать?
И вдруг: "Нну - чего же ты такой застенчивый?" И руки положила мне на плечи. Смотрит чуть сверху, со своего роста...
- Сами знаете...
Она добро, весело засмеялась:
- Ты мне тоже очень нравишься, правда, - ну, иди ближе, ближе - только прошу тебя, не стесняйся, а то ведь и я застесняюсь, и что же тогда?..
Тут она вдруг оказалась без лифчика и тут же, словно чтобы я не успел всю ее разглядеть, прижала меня к пружинящей и уплывающей груди. Обхватила обеими руками затылок, наклонила лицо, сильно и глубоко поцеловала, шевеля упругим языком мои губы... Я почувствовал что-то вроде головокружения... Она двумя руками спустила с меня трусы - глянула волчьим быстрым взглядом - а ты и верно уже совсем не малыш... Потом скинула свои трусы, и меня ослепило рыжее.
Я протянул руку…
…и не выпуская меня - одна рука вокруг моих плеч, - она мягко опрокинулась на спину. Одно незаметное движение ее руки… всё уплыло, - я глубоко вжался в незнакомый запах, оба дыхания стали чаще, и вот - в один ритм...
Тут всё, что могло во мне взорваться, вмиг взорвалось а в ответ - еле слышное: "ещё... сильней..." Но я уже не мог. Обмяк. И не шелохнулся, почему-то боясь, что вот больше ничего не будет... Прошла вечность... Я так и лежал. Её руки сведены у меня на пояснице, а моим плечам невыразимо мягко...
- Ну что, понял теперь, что такое баба? Это сказано было шёпотом, хотя поблизости никого и быть-то не могло. Глаза у неё сверкали, она дрожала, а я даже и не понял, что вот ведь, позорно поторопился, и только когда она шепнула: "А ещё можешь?" - я почувствовал и то, что виноват, и что, да, могу, и ещё, и ещё - ну разве может быть, чтобы такое - и не смочь???
Каким-то нервом почувствовал - снова теснее становится... И захолонуло сердце...
Можешь! - (не вопрос, утверждение!)
Я закрыл глаза.
Она, плотно прижавшись, едва заметно продолжала где-то внутренне двигаться всё в том же ритме... А я, двумя руками обхватив её бёдра, весь трясясь, буркнул застенчивое: " не зна."
- А кто ж зна? - засмеялась она. Меня ободрил этот смех, и я глянул на неё открыто, уже озорно и жадно... Опять поцеловала, но мельком, и сказала - уже в полный голос: " Встань… Закрой, пожалуйста, глаза! Крепко! Стой спокойно и прямо!.."
Я послушался. Через прищуренные ресницы все-таки подглядел - казалось, далеко внизу, но повыше моих коленок, оказалась копна рыжих волос, а я - словно опять... Или нет, всё как-то иначе… Не успел я догадаться, не успел осознать это, и вовсе незнакомое, как тут же оказался на спине, а она села на меня верхом (даже мне стало смешно на секунду, но тут же я почувствовал, что если засмеюсь, то это помешает, - и сразу посерьёзнел).
Волосы хлестали меня рыжим по лицу, а соски, длинные и тёмные, сталкивались с моими, крохотными, и словно искры вышибали. Искры бежали вниз, вниз... Я вдавил пальцы обеих рук в ее раскачивающиеся напряжённые бёдра. Никогда не думал, что бывают такие - вдвое шире талии!..
А она все быстрей и быстрей, - то садится смаху, то подымается так, что почти... - Ой, - шепчу, - только не слазь, не слазь, не слазь, не слазь... Вдруг она очень сильно сдавила меня внутри себя несколько раз - и взорвалась, беспорядочно замотав головой, подавив длинный тихий крик... Тут же от этого и я взрываюсь, и в тот же миг она ложится на меня, ещё долго и судорожно не выпуская... Замираем...
Минут через пятнадцать, лежа рядом, начинаем о чём-то разговаривать, вдруг она обрывается на полуслове и…
Прошло ещё часа полтора... Мы переплыли обратно, и так как дежурство Нины Николаевны кончилось, она пошла к себе домой, а я побежал в библиотеку и уселся там в углу. Разговаривать ни с кем не хотелось. Счастливые молчат.
С того дня - так и пошло: пока лето - часто на пляже; а потом - по субботам, когда после школы всех отпускали к родственникам, я бежал прямо к ней. Она иногда даже звонила моей бабушке или тетке и официальным тоном говорила, что я к ним приду вечером попозднее, или, может быть, даже утром, поскольку я не все задачи решил...
За эти полтора года чему только она меня ни научила!
И - лиха беда начало - у меня вскоре после того дня появились и другие; и Нина догадывалась об этом, но то ли по доброте ни словом не намекнула, что знает. То ли просто радовалась, что первой вылепила из подростка мужика, то ли молчала просто потому, что, как я потом узнал, и я у неё был не единственный. Однажды я столкнулся у нее на лестнице с каким-то офицером, но не придал этому никакого значения: не ревновать я у нее научился еще раньше, чем влюбляться.
Время было военное, бабы голодные, без мужиков, и очень многие подростки были так же, как я, "призваны" бабами и очень этими добрыми взрослыми бабами избалованы...
"Союз Десяти"
Наши старшие детдомовские девчонки, которым было от 13 до 15 лет, поддаваясь общему висевшему в воздухе духу безудержной эротики, почти открыто не хотели отставать от взрослых. А взрослые бабы тогда, по крайней мере, в Ростове знакомились с мужчинами где попало и легко заводили мимолетные связи.
Единственная пятнадцатилетняя в нашем детдоме, Майя, уже с месяц прямо при всех остальных пяти подругах ложилась с толстым Олегом Чурилиным. Только одеялом с головой накрывались.
Однажды Чурилин предложил мне и тринадцатилетнему Мишке пойти с ним в комнату девочек. "Майя всех нас звала - видно, ей одного мало, - пробурчал он. "А может, другие девчонки ей позавидовали, и она о них и заботится?" - предположил я; "Да, с двумя из них я уже..." - пробормотал Чурила. Маленький, но стройный Мишка нерешительно и горестно глянул вниз на свой едва пробившийся пушок, и мы мигом скользнули в соседнюю комнату.
Дежурная воспитательница, как всегда, после вечернего обхода, который происходил ровно в десять, спала в директорском кабинете на первом этаже.
Мы вошли втроем. Девчонки не выказали никакого удивления. Видно, Майя их подготовила. «Ну, Васька, иди-ка к Женьке - она у нас самая маленькая, ещё даже и Олега не попробовала -последняя целка в группе» - засмеялась Майя, - «правда, ты, может, тоже целка?» Я важно усмехнулся, давая ей понять, что уж нет... «Ну что на меня уставился, ну, стою голая - красиво, да? А ты на Женьку посмотри, вон какая розовая!»
Она откинула одеяло, погладила лежавшую Женьку по впалому животу и шелковистым светлым локонам, обернулась снова ко мне, подмигнула, прикрыв зачем-то ладонью свой густой черный треугольник: «Погоди, потом я и тебе дам! А пока мне Мишеньку надо научить!» - и поволокла его, сияющего и робкого, к себе под одеяло, а ее верный Чурилин полез (явно, тоже не впервой!) к маленькой толстенькой армянке «Сусанне-с-усами».
Но тут девчонки потребовали, чтобы оба «посвящения во взрослые» (Женьки и Мишки) были без одеял: «Так ведь всем интереснее», медленно и чуть ли не облизываясь, процедила белокурая курчавая Марина. На том все мы и согласились.
...У Женьки вовсе не было титек, даже намёка, только большие и тёмные соски выдавали девчонку.
Я при полном свете (его нарочно не погасили) стал гладить светлые кудряшки, тут же и полюбопытствовал - что же такое эта пресловутая целка? Ничего интересного. А Женька раздвинула ножки и даже подняла их, согнув в коленях. Как я потом узнал, Майя её ещё накануне научила, сказав: «Пошире и повыше старайся, чтоб больно не было!»
Я медленно - на неё, - она сморщилась, ойкнула - но тут же мордочка разгладилась до улыбки.
А вскоре она и сама стала робко подпрыгивать - входила во вкус. Сразу! А я-то думал, что девчонке надо долго привыкать. Но она даже кончила раньше меня! Хотя и как-то не по-женски, не длинно, а, по-мальчишечьи - ррраз, аххх, - жутко сильно сдавила - и тут же обмякла. Вот тебе и целка тринадцати лет...
Когда я поднял глаза, то увидел что никто ничем не занимался - все следили за нами до последних секунд.
И только после этого «началось действие второе». Так назвал Чурилин обучение Мишки, до того лежавшего за спиной у Майи почти спокойно. Ребята, а девчонки и того пуще, страшно разогрелись от этого зрелища, хотя все длилось недолго. Полная мускулистая Майя довольно быстро, буквально в десяток движений, и тоже без одеяла, «научила» маленького нервного Мишку, и тут же, едва он, шепотом зарычав, затих, отправила его к длинноногой красавице Тасе: «Продолжай с ней, она ещё лучше меня всё умеет!»
Чурилин быстро вылез от Сусанны и снова полез к Майе, а я опять к Женьке - на сей раз под одеяло. Потом мы с ним поменялись. Маленькая Женька очень понравилась нашему толстяку, а меня тянуло к мягкой, гибкой, горячей и уже по-женски настоящей Майе... С ней было почти так же хорошо, как с Ниной. (Я держал себя за язык: не проболтаться бы!)
На следующую ночь мы позвали ещё и Вовку, его обучала Тася, самая темпераментная из девчонок. Все это происходило тоже без одеяла - довольно долго и очень шумно!
Она вертела его, как хотела! Да еще командовала по ходу дела, не стесняясь, прямыми и запретными словами... «Приличных» слов никто из нас, понятно, не знал (да и есть ли они по-русски?), так что слышны были одни матюги, только очень ласковым громковатым шепотом...
Следя не столько за Вовкой, сколько за гибкой и по-взрослому изобретательной Тасей, зрители так напряглись, что стали тискаться, уже не разбирая, кто кого.
Когда же наконец увалень Вовка слегка завыл и тут же кулём скатился с неё, Тася приподнялась, оглядела всех медленно и, подмигнув мне, молча поманила двумя пальчиками...
Так оно и пошло. С тех пор и ночи не проходило, чтобы хоть двое из нас не проводили поздний вечер у девочек... А часто и все четверо.
Через неделю все привыкли ко всем, и все были всеми довольны.
А когда выдыхались и уже ничегошеньки не могли, начинали друг друга вслух обсуждать. Ничего не стесняясь, перечисляли все достоинства и недостатки каждого и каждой... Никто больше не укрывался одеялами, так что обсуждения эти уже на второй вечер наших игрищ были в буквальном смысле "не голословны". С демонстрацией по ходу разговоров...
Сложились характеристики: из девочек самая ненасытная - Тася, самая "мощная" - маленькая Женька, Сусанне было со всеми мальчишками очень радостно; кругленькая, белокурая задумчивая Марина - самая нежная и самая любопытная, хотя и холодноватая, была первой в разговорах "на эти темы". А у Майи как подкатывало - так бесконечно долго длилось, только партнеры сменялись…
Из мальчишек: Чурила - самый сильный и большой, Вовка - ласковый и долгий, про меня Тася заявила, что «Васьки хватит на всех нас», а про Мишку лукавая Сусанна выразилась точней всех: «Мне он лучше всех - как моторный катер, до чего же быстрый!»
Трудно теперь поверить в эту полудетскую ненасытность! Десять сорвавшихся с цепи подростков, вдруг понявших, что запретов-то на самом деле нет, и уж "экспериментировавших", как только подсказывали друг другу все десять распалённых воображений и едва созревших тел...
И с тех пор не было у меня сомнений, что какие бы строгости ни выдумывали «взрослые», будь они хоть воспитателями, хоть политиканами, хоть церковниками хоть просто агрессивными обывателями, ничего им не поделать с теми, кто так рано понял, что все запреты - враньё!
Странно, никто из нас, кажется, не думал про то, что от этого иногда бывают дети... А когда кто-то из мальчишек робко раскрыл рот на эту тему, Тася, которая ещё весной, видимо по воскресеньям, набралась опыта с кем-то взрослым вне стен детдома, тут же сказала: "На больших дорогах трава не растёт". И верно, всё у всех обошлось. Может, и правда от калейдоскопической ежевечерней смены партнёров? А вот случись что? Что бы было? И подумать страшно...
Ни я, ни остальные трое ребят, ни разу не слышали слова "нет" от наших девочек, даже в «запретные» дни, как, впрочем, чуть позже почти никогда не слышали отказов и от женщин самого разного возраста, с которыми нагло и быстро знакомились в городском саду.
Не услышал я отказа и от собственной тётки...
Ростов. Лето 1944 года. Старшая группа детдома - шесть девочек, четыре мальчика. Тринадцать - пятнадцать лет...
- Новая воспитка пришла, рыжая какая! Ух! - задыхаясь от новости и сотрясая угольно чёрной густой гривой, сообщила Майя.
За Майей почти сразу вошла и новая воспитательница. Весёлая живая женщина, высокая, крупная и действительно рыжая, но не огненная, а скорей каштановая. Самое удивительное было отсутствие "причёски": просто волосы распущены по плечам. В 1944 так не ходили.
Вошла, представилась своей новой группе, сказала, что по профессии она - учительница литературы в старших классах.
- Ну что, ребята, пора и на пляж?
Мы загудели.
Пляж был не очень-то близко. Сначала надо было идти по улице километра полтора до моста, потом на ту сторону Дона, и ещё от моста сколько-то в обратную сторону. По обычаю сопровождающую воспитательницу кто-нибудь из нас перевозил на лодке.
Оказалось, что Нина Николаевна об этом знает:
- Идите. А меня повезёт... - она оглядела нас четверых, скользнула взглядом по двоим тринадцатилетним, потом чуть задержала глаза на толстом Чурилине и улыбнулась: "А ты, в кудряшках, наверное, Бетаки?" Я безмолвно кивнул, чуть смутившись - "Вот, он сегодня меня и повезёт." Я поспешно опять кивнул - жуть как понравилась мне эта рыжая. Она казалась совсем не взрослой, несмотря на должность, на рост, на возраст...
Всю дорогу я смотрел, смотрел - уставился и не думал даже, что неприлично.
- Ну что ты глаз не сводишь? Я промолчал, наклонил голову... Если бы она догадалась, что я глазами пронизывал её платье - а какая она там… А может, она и заметила, что я ее раздевал взглядами десятки раз подряд, все время, что мы переправлялись...
Мы вылезли из лодки, и я вытянул лодку повыше на песок. Пока трудился - воспитательница уже оказалась в ярко-голубом купальнике. Прямо под платьем он у нее и был.
- Ну так что ты глаз не сводишь?, - повторила она, слегка красуясь, - Так на женщин смотреть нехорошо, тебе ведь четырнадцать и то непол...
- Через два месяца...
- Ладно, погоди, раз так - поговорим, но - потом, а то скоро все придут, - засмеялась она, - вот накупаемся, все они пойдут через мост, и тогда...
В этом "тогда" я не угадал обещания: поговорим, мол, и поговорим, я никак не ждал такого молниеносного развития событий...
Прошло часа полтора. Все накупались и ушли обратно, а я нерешительно стал сдвигать лодку...
- Постой, не в лодке же!..
Она стоит прямо против меня.
На полголовы выше.
Молча смотрит.
- Простите, что я тогда так на Вас уставился... - я не нашел никакой лучшей фразы, чтобы начать разговор...
- Да всё и так ясно - на этот раз Нина Николаевна не улыбалась - ты ведь, наверняка, никогда ещё женщин близко не видел?
- Одетых видел - осмелел я - и даже в купальниках...
- А без купальников? Она откровенно потешалась над моей растерянностью - а я вдруг отважился:
- А вот если бы вы это (указал я на лифчик), если б вы это сняли... Ну пожалуйста, хоть это...
Пауза.
Может быть ее рассердила моя наглость?
Да нет же, вовсе нет!
Она взяла меня за руку - Хочешь, чтоб сняла? Да ведь малолетний ты, страшновато. А?.. И глянув мне в нахмурившееся разом лицо, вдруг просияла: «Ладно, идём!»
Мы углубились в камыши... Да долго ли ещё идти и дрожать?
И вдруг: "Нну - чего же ты такой застенчивый?" И руки положила мне на плечи. Смотрит чуть сверху, со своего роста...
- Сами знаете...
Она добро, весело засмеялась:
- Ты мне тоже очень нравишься, правда, - ну, иди ближе, ближе - только прошу тебя, не стесняйся, а то ведь и я застесняюсь, и что же тогда?..
Тут она вдруг оказалась без лифчика и тут же, словно чтобы я не успел всю ее разглядеть, прижала меня к пружинящей и уплывающей груди. Обхватила обеими руками затылок, наклонила лицо, сильно и глубоко поцеловала, шевеля упругим языком мои губы... Я почувствовал что-то вроде головокружения... Она двумя руками спустила с меня трусы - глянула волчьим быстрым взглядом - а ты и верно уже совсем не малыш... Потом скинула свои трусы, и меня ослепило рыжее.
Я протянул руку…
…и не выпуская меня - одна рука вокруг моих плеч, - она мягко опрокинулась на спину. Одно незаметное движение ее руки… всё уплыло, - я глубоко вжался в незнакомый запах, оба дыхания стали чаще, и вот - в один ритм...
Тут всё, что могло во мне взорваться, вмиг взорвалось а в ответ - еле слышное: "ещё... сильней..." Но я уже не мог. Обмяк. И не шелохнулся, почему-то боясь, что вот больше ничего не будет... Прошла вечность... Я так и лежал. Её руки сведены у меня на пояснице, а моим плечам невыразимо мягко...
- Ну что, понял теперь, что такое баба? Это сказано было шёпотом, хотя поблизости никого и быть-то не могло. Глаза у неё сверкали, она дрожала, а я даже и не понял, что вот ведь, позорно поторопился, и только когда она шепнула: "А ещё можешь?" - я почувствовал и то, что виноват, и что, да, могу, и ещё, и ещё - ну разве может быть, чтобы такое - и не смочь???
Каким-то нервом почувствовал - снова теснее становится... И захолонуло сердце...
Можешь! - (не вопрос, утверждение!)
Я закрыл глаза.
Она, плотно прижавшись, едва заметно продолжала где-то внутренне двигаться всё в том же ритме... А я, двумя руками обхватив её бёдра, весь трясясь, буркнул застенчивое: " не зна."
- А кто ж зна? - засмеялась она. Меня ободрил этот смех, и я глянул на неё открыто, уже озорно и жадно... Опять поцеловала, но мельком, и сказала - уже в полный голос: " Встань… Закрой, пожалуйста, глаза! Крепко! Стой спокойно и прямо!.."
Я послушался. Через прищуренные ресницы все-таки подглядел - казалось, далеко внизу, но повыше моих коленок, оказалась копна рыжих волос, а я - словно опять... Или нет, всё как-то иначе… Не успел я догадаться, не успел осознать это, и вовсе незнакомое, как тут же оказался на спине, а она села на меня верхом (даже мне стало смешно на секунду, но тут же я почувствовал, что если засмеюсь, то это помешает, - и сразу посерьёзнел).
Волосы хлестали меня рыжим по лицу, а соски, длинные и тёмные, сталкивались с моими, крохотными, и словно искры вышибали. Искры бежали вниз, вниз... Я вдавил пальцы обеих рук в ее раскачивающиеся напряжённые бёдра. Никогда не думал, что бывают такие - вдвое шире талии!..
А она все быстрей и быстрей, - то садится смаху, то подымается так, что почти... - Ой, - шепчу, - только не слазь, не слазь, не слазь, не слазь... Вдруг она очень сильно сдавила меня внутри себя несколько раз - и взорвалась, беспорядочно замотав головой, подавив длинный тихий крик... Тут же от этого и я взрываюсь, и в тот же миг она ложится на меня, ещё долго и судорожно не выпуская... Замираем...
Минут через пятнадцать, лежа рядом, начинаем о чём-то разговаривать, вдруг она обрывается на полуслове и…
Прошло ещё часа полтора... Мы переплыли обратно, и так как дежурство Нины Николаевны кончилось, она пошла к себе домой, а я побежал в библиотеку и уселся там в углу. Разговаривать ни с кем не хотелось. Счастливые молчат.
С того дня - так и пошло: пока лето - часто на пляже; а потом - по субботам, когда после школы всех отпускали к родственникам, я бежал прямо к ней. Она иногда даже звонила моей бабушке или тетке и официальным тоном говорила, что я к ним приду вечером попозднее, или, может быть, даже утром, поскольку я не все задачи решил...
За эти полтора года чему только она меня ни научила!
И - лиха беда начало - у меня вскоре после того дня появились и другие; и Нина догадывалась об этом, но то ли по доброте ни словом не намекнула, что знает. То ли просто радовалась, что первой вылепила из подростка мужика, то ли молчала просто потому, что, как я потом узнал, и я у неё был не единственный. Однажды я столкнулся у нее на лестнице с каким-то офицером, но не придал этому никакого значения: не ревновать я у нее научился еще раньше, чем влюбляться.
Время было военное, бабы голодные, без мужиков, и очень многие подростки были так же, как я, "призваны" бабами и очень этими добрыми взрослыми бабами избалованы...
"Союз Десяти"
Наши старшие детдомовские девчонки, которым было от 13 до 15 лет, поддаваясь общему висевшему в воздухе духу безудержной эротики, почти открыто не хотели отставать от взрослых. А взрослые бабы тогда, по крайней мере, в Ростове знакомились с мужчинами где попало и легко заводили мимолетные связи.
Единственная пятнадцатилетняя в нашем детдоме, Майя, уже с месяц прямо при всех остальных пяти подругах ложилась с толстым Олегом Чурилиным. Только одеялом с головой накрывались.
Однажды Чурилин предложил мне и тринадцатилетнему Мишке пойти с ним в комнату девочек. "Майя всех нас звала - видно, ей одного мало, - пробурчал он. "А может, другие девчонки ей позавидовали, и она о них и заботится?" - предположил я; "Да, с двумя из них я уже..." - пробормотал Чурила. Маленький, но стройный Мишка нерешительно и горестно глянул вниз на свой едва пробившийся пушок, и мы мигом скользнули в соседнюю комнату.
Дежурная воспитательница, как всегда, после вечернего обхода, который происходил ровно в десять, спала в директорском кабинете на первом этаже.
Мы вошли втроем. Девчонки не выказали никакого удивления. Видно, Майя их подготовила. «Ну, Васька, иди-ка к Женьке - она у нас самая маленькая, ещё даже и Олега не попробовала -последняя целка в группе» - засмеялась Майя, - «правда, ты, может, тоже целка?» Я важно усмехнулся, давая ей понять, что уж нет... «Ну что на меня уставился, ну, стою голая - красиво, да? А ты на Женьку посмотри, вон какая розовая!»
Она откинула одеяло, погладила лежавшую Женьку по впалому животу и шелковистым светлым локонам, обернулась снова ко мне, подмигнула, прикрыв зачем-то ладонью свой густой черный треугольник: «Погоди, потом я и тебе дам! А пока мне Мишеньку надо научить!» - и поволокла его, сияющего и робкого, к себе под одеяло, а ее верный Чурилин полез (явно, тоже не впервой!) к маленькой толстенькой армянке «Сусанне-с-усами».
Но тут девчонки потребовали, чтобы оба «посвящения во взрослые» (Женьки и Мишки) были без одеял: «Так ведь всем интереснее», медленно и чуть ли не облизываясь, процедила белокурая курчавая Марина. На том все мы и согласились.
...У Женьки вовсе не было титек, даже намёка, только большие и тёмные соски выдавали девчонку.
Я при полном свете (его нарочно не погасили) стал гладить светлые кудряшки, тут же и полюбопытствовал - что же такое эта пресловутая целка? Ничего интересного. А Женька раздвинула ножки и даже подняла их, согнув в коленях. Как я потом узнал, Майя её ещё накануне научила, сказав: «Пошире и повыше старайся, чтоб больно не было!»
Я медленно - на неё, - она сморщилась, ойкнула - но тут же мордочка разгладилась до улыбки.
А вскоре она и сама стала робко подпрыгивать - входила во вкус. Сразу! А я-то думал, что девчонке надо долго привыкать. Но она даже кончила раньше меня! Хотя и как-то не по-женски, не длинно, а, по-мальчишечьи - ррраз, аххх, - жутко сильно сдавила - и тут же обмякла. Вот тебе и целка тринадцати лет...
Когда я поднял глаза, то увидел что никто ничем не занимался - все следили за нами до последних секунд.
И только после этого «началось действие второе». Так назвал Чурилин обучение Мишки, до того лежавшего за спиной у Майи почти спокойно. Ребята, а девчонки и того пуще, страшно разогрелись от этого зрелища, хотя все длилось недолго. Полная мускулистая Майя довольно быстро, буквально в десяток движений, и тоже без одеяла, «научила» маленького нервного Мишку, и тут же, едва он, шепотом зарычав, затих, отправила его к длинноногой красавице Тасе: «Продолжай с ней, она ещё лучше меня всё умеет!»
Чурилин быстро вылез от Сусанны и снова полез к Майе, а я опять к Женьке - на сей раз под одеяло. Потом мы с ним поменялись. Маленькая Женька очень понравилась нашему толстяку, а меня тянуло к мягкой, гибкой, горячей и уже по-женски настоящей Майе... С ней было почти так же хорошо, как с Ниной. (Я держал себя за язык: не проболтаться бы!)
На следующую ночь мы позвали ещё и Вовку, его обучала Тася, самая темпераментная из девчонок. Все это происходило тоже без одеяла - довольно долго и очень шумно!
Она вертела его, как хотела! Да еще командовала по ходу дела, не стесняясь, прямыми и запретными словами... «Приличных» слов никто из нас, понятно, не знал (да и есть ли они по-русски?), так что слышны были одни матюги, только очень ласковым громковатым шепотом...
Следя не столько за Вовкой, сколько за гибкой и по-взрослому изобретательной Тасей, зрители так напряглись, что стали тискаться, уже не разбирая, кто кого.
Когда же наконец увалень Вовка слегка завыл и тут же кулём скатился с неё, Тася приподнялась, оглядела всех медленно и, подмигнув мне, молча поманила двумя пальчиками...
Так оно и пошло. С тех пор и ночи не проходило, чтобы хоть двое из нас не проводили поздний вечер у девочек... А часто и все четверо.
Через неделю все привыкли ко всем, и все были всеми довольны.
А когда выдыхались и уже ничегошеньки не могли, начинали друг друга вслух обсуждать. Ничего не стесняясь, перечисляли все достоинства и недостатки каждого и каждой... Никто больше не укрывался одеялами, так что обсуждения эти уже на второй вечер наших игрищ были в буквальном смысле "не голословны". С демонстрацией по ходу разговоров...
Сложились характеристики: из девочек самая ненасытная - Тася, самая "мощная" - маленькая Женька, Сусанне было со всеми мальчишками очень радостно; кругленькая, белокурая задумчивая Марина - самая нежная и самая любопытная, хотя и холодноватая, была первой в разговорах "на эти темы". А у Майи как подкатывало - так бесконечно долго длилось, только партнеры сменялись…
Из мальчишек: Чурила - самый сильный и большой, Вовка - ласковый и долгий, про меня Тася заявила, что «Васьки хватит на всех нас», а про Мишку лукавая Сусанна выразилась точней всех: «Мне он лучше всех - как моторный катер, до чего же быстрый!»
Трудно теперь поверить в эту полудетскую ненасытность! Десять сорвавшихся с цепи подростков, вдруг понявших, что запретов-то на самом деле нет, и уж "экспериментировавших", как только подсказывали друг другу все десять распалённых воображений и едва созревших тел...
И с тех пор не было у меня сомнений, что какие бы строгости ни выдумывали «взрослые», будь они хоть воспитателями, хоть политиканами, хоть церковниками хоть просто агрессивными обывателями, ничего им не поделать с теми, кто так рано понял, что все запреты - враньё!
Странно, никто из нас, кажется, не думал про то, что от этого иногда бывают дети... А когда кто-то из мальчишек робко раскрыл рот на эту тему, Тася, которая ещё весной, видимо по воскресеньям, набралась опыта с кем-то взрослым вне стен детдома, тут же сказала: "На больших дорогах трава не растёт". И верно, всё у всех обошлось. Может, и правда от калейдоскопической ежевечерней смены партнёров? А вот случись что? Что бы было? И подумать страшно...
Ни я, ни остальные трое ребят, ни разу не слышали слова "нет" от наших девочек, даже в «запретные» дни, как, впрочем, чуть позже почти никогда не слышали отказов и от женщин самого разного возраста, с которыми нагло и быстро знакомились в городском саду.
Не услышал я отказа и от собственной тётки...