Александр Месропян. "Кому теперь звонить?" Памяти Георгия Булатова
Умер Георгий Булатов. Неизвестный поэт. Жил и умер.
Написал:
Не от пряника до ковриги,
растолкав по копилкам года,
жил да был я от книги до книги,
а верней - от стыда до стыда.
Все проиграны гимны и битвы,
и другой не нашептано мне,
кроме этой вечерней молитвы
пыльных книжек на пыльном окне.
Только вечность да стыд непочатый,
лишь в грядущее взгляд наугад
да горящий, как пряник печатный,
торопливый последний закат.
- и умер.
Удачливый - по ростовским меркам - издатель: напечатал между делом кучу книг друзей и умер.
Я звонил ему: трубку брала дочь, говорила, что его нет. Вчера встретил Марину и узнал, что его нет: неудачная операция. "Позвони," - сказала. Кому теперь звонить? Все уговаривал меня вступить в Союз: "Традиция на Руси такая. Как водку пить. Опять же, в деревне твоей уважать тебя будут: член Союза - не хрен собачий." Его поэзия интонационно всегда напоминала мне позднего Павла Васильева, а теперь думаю: может, его образ жизни напоминал мне васильевское "Прощание с друзьями"? Если уж совсем тошно - все к Жоре шли: Сидоров с миллионными долгами, Жуков с гитарой, Брунько с похмельем, Месропян вот с провинциальными комплексами. Его мнением дорожили, к его советам прислушивались. Модем купил, хотел в интернет, зная понаслышке: Сеть сохраняет все, особенно слова. Что-то там у него не получалось: "Выйду из больницы, - просил, - позвони, расскажешь, что к чему". Я звонил. Думаю: "Старший брат," - вспоминаю Оруэлла и не пишу "старший брат", да черт с ним, с Оруэллом. Старший брат. Пока еще не могу понять, как это. Я когда-то стихи ему посвятил, он их не знает:
ЖГУТ ЛИСТВУ
Как ясно - как лес обезлиствел,
как близко - как под языком
спасение зябкое стиснув,
не в силах забыть ни о ком,
подумаешь только:"Как быстро",
как ясно, как близко - как выстрел,
прокуренный воздух витийства
молчанье прожгло сквозняком.
Прокуренный возраст. Под речью,
особенно, если под утро,
так вдруг оказалось, что нечем
платить этой улочке утлой -
ее перелетным глиссандо,
ее перпективе булыжной,
далеким ее адресатам
и ближним, особенно ближним.
Так вдруг оказалось, что - пусто...
Но это, наверно - к рассвету.
Сейчас непременно отпустит.
И это
пройдет. И увидишь (увижу),
как ясно, как выстрел, как вдруг
прокуренный возраст витийства -
как листья - чуть тлеет к утру.
http://www.vavilon.ru/diary/010530.html
2001 г.
Написал:
Не от пряника до ковриги,
растолкав по копилкам года,
жил да был я от книги до книги,
а верней - от стыда до стыда.
Все проиграны гимны и битвы,
и другой не нашептано мне,
кроме этой вечерней молитвы
пыльных книжек на пыльном окне.
Только вечность да стыд непочатый,
лишь в грядущее взгляд наугад
да горящий, как пряник печатный,
торопливый последний закат.
- и умер.
Удачливый - по ростовским меркам - издатель: напечатал между делом кучу книг друзей и умер.
Я звонил ему: трубку брала дочь, говорила, что его нет. Вчера встретил Марину и узнал, что его нет: неудачная операция. "Позвони," - сказала. Кому теперь звонить? Все уговаривал меня вступить в Союз: "Традиция на Руси такая. Как водку пить. Опять же, в деревне твоей уважать тебя будут: член Союза - не хрен собачий." Его поэзия интонационно всегда напоминала мне позднего Павла Васильева, а теперь думаю: может, его образ жизни напоминал мне васильевское "Прощание с друзьями"? Если уж совсем тошно - все к Жоре шли: Сидоров с миллионными долгами, Жуков с гитарой, Брунько с похмельем, Месропян вот с провинциальными комплексами. Его мнением дорожили, к его советам прислушивались. Модем купил, хотел в интернет, зная понаслышке: Сеть сохраняет все, особенно слова. Что-то там у него не получалось: "Выйду из больницы, - просил, - позвони, расскажешь, что к чему". Я звонил. Думаю: "Старший брат," - вспоминаю Оруэлла и не пишу "старший брат", да черт с ним, с Оруэллом. Старший брат. Пока еще не могу понять, как это. Я когда-то стихи ему посвятил, он их не знает:
ЖГУТ ЛИСТВУ
Как ясно - как лес обезлиствел,
как близко - как под языком
спасение зябкое стиснув,
не в силах забыть ни о ком,
подумаешь только:"Как быстро",
как ясно, как близко - как выстрел,
прокуренный воздух витийства
молчанье прожгло сквозняком.
Прокуренный возраст. Под речью,
особенно, если под утро,
так вдруг оказалось, что нечем
платить этой улочке утлой -
ее перелетным глиссандо,
ее перпективе булыжной,
далеким ее адресатам
и ближним, особенно ближним.
Так вдруг оказалось, что - пусто...
Но это, наверно - к рассвету.
Сейчас непременно отпустит.
И это
пройдет. И увидишь (увижу),
как ясно, как выстрел, как вдруг
прокуренный возраст витийства -
как листья - чуть тлеет к утру.
http://www.vavilon.ru/diary/010530.html
2001 г.