Исаак Керч. «Мамонтов»
Этот рассказ, насколько мне известно, не публиковался. К сожалению, текст, который у меня сохранился, не датирован, но я практически уверена, что он - из ранних прозаических опытов Керча. Тому подтверждение - некоторая ребячливость, даже наивность повествования, стилистическая и пунктуационная «непричесанность», странноватая структура текста (которую я сохранила в варианте оригинала). К тому же - характерные приметы времени (вроде перемотки пленки на магнитофоне). Но поверх всего этого, даже когда перечитываешь не в первый раз - замирание перед чудом проникновения в неизведанное... Самой гипотетической возможностью такого проникновения... Этакая мистика на фоне «бытовухи».
МАМОНТОВ
- Ты молодец, Мамонтов! Не жалеешь о Дагоне?
- Да нет. О каком Дагоне?
- Ох, объяснять долго, - улыбнулся Сергей. - Ну, пока!
«Жигули» набирали ход, а Мамонтов все стоял, что-то соображая. И вдруг побежал за машиной. Сначала молча, видимо, надеясь, сохранив дыхание, догнать, но вдруг закричал ей вслед: «Я понял!». Он соскочил с тротуара и теперь бежал по обочине. «Я понял, понял! Она разбилась сама! Сама! Она разбилась сама!»
Но, верно, его не слышали.
Спустя две недели спохватились: промелькнуло сообщение, что возраст рукописей, как не без сенсации заявил профессор Калифорнийского университета Роберт Эйзенман, далек от первоначальногй оценки, а сами тексты отражают эпоху раннего христианства. Тонкий расчет на внимание Ватикана, видевшего в этом этапе веры незрелые корни будущего подвижничества Святого Павла, каким-то образом взбудоражил умы немецких искусствоведов - со скупердяем-американцем решили поладить, но по набранному номеру низкий женский голос ответил, что в доме ни Рида, ни кувшинов нет. Промашка музея стоила подавленного состояния. Такое можно испытать в полной безысходности или перед всевластием. В августе 1972 года «железную руку» того и другого прочувствовал некий турист М. Он прилетел в Москву из Будапешта; еще в салоне пассажиры обратили внимание на прекрасную вазу, которую М. во время полета бережно прижимал к себе. Впрочем, можно рассекретить Мамонтова, - именно так он и представился соседу, подсевшему к нему в самом начале полета, кстати, тоже переправлявшему завернутый в рогожу предмет. Мамонтов был полный и на удивление разговорчивый мужчина. С готовностью рассказав о неожиданной находке в одном из многочисленных магазинов венгерской столицы, он с гордостью поведал о своем вкусе, подсказавшем ему из двадцати подобных ваз выбрать именно эту.
- Исключительная штука, - подтвердил сосед и, снова мельком взглянув на произведение искусства, добавил, - жаль, если разобьется.
- Это чего вдруг? - обидчиво насупился Мамонтов. - Что, связь с космосом имеется?
Он до белизны в ногтях прижал к себе покупку, но, как человек неглупый, тут же повеселел и даже переставил кувшин с одноо колена на другое.
- А хоть бы и так, - сказал он, - но вы-то что, того?..
- Что, того? - улыбнувшись, собеседник расположился удобнее лицом к Мамонтову. - Да нет, пошутил просто. Вспомнил библейский текст. Как это... «И встали они поутру на следующий день и вот, Дагон лежит ниц на земле перед ковчегом Господним, голова Дагона и обе руки его лежали отсеченные».
- Дословно, что ли? Верующий, что ли? - Мамонтов подозрительно покосился в голубоглазое лицо.
- Историк я, историк. А цитирую, потому что в диссертации упоминал. Знаете, разбиться Дагону было пару пустяков - глиняный был божок. Разрисованный, как ваша ваза - вы часом не художник?
Выяснилось, что Мамонтов звукооператор, пошли кинобайки, но неожиданно толстяк раскрылся как человек определенных принципов, - когда разговор переключился на недочеты в кинематографе. Специалистом, видимо, он был толковым, работал легко, так же, как, вероятно, делал все: живо, например, встал и спустился по трапу. В очереди на таможне Мамонтов оказался впереди своего соседа по полету. Служащий досмотра, присоединившись к восхищенным взглядам любовавшейся вазой толпы, вежливо попросил поставить ее в сторону.
- Чего еще? - глупо спросил Мамонтов.
- Вот с этим документом пойдете на третий этаж в кассу, - заполняя розовый бланк, однотонно ответил таможеник. Далее последовали сведения о большой пошлине, налагаемой на предметы искусства. Стоявшие разом зароптали.
- А ваза кому? - не унмался Мамонтов, холодея от нарастающей беспомощности и унизительного чувства ограбления. - Кому ваза, бонзе кремлевскому партийному, да?
- Государству, - холодно, с сознанием своей правоты и исполненного долга ответил работник ведомства. - Вам дадут деньги. А вазу вашу оставят в музее. Сказали так.
- Кто сказал? Какие еще деньги? - обнимая свой предмет с тоскливой преданностью, уставился звукооператор в протянутый розовый бланк.
- А вот здесь распишитесь, - снова произнес видавший виды таможенник и другой рукой придвинул развернутый журнал.
Все замерли. А Мамонтов вдруг повеселел.
- Расписаться? Пожалуйста! Где надо? - с этими словами он повернулся боком к таможеннику, глянул через плечо и, словно собираясь взять ручку и придержать бумагу, разнял руки.
Грохот расколовшейся в его ногах вазы поверг в священный ужас наблюдавших эту сцену.
- Вы за это ответите, - спокойно произнес служащий, но тут же потерял самообладание, открыл загородку и неожиданно легко выволок Мамонтова в коридор.
В общем смятении, перешагивая через бросившихся подбирать черепки, расталкивая мешавших, приговаривая «Ах, какое несчастье!» пробрался за теперь уже открытую перегродку попутчик звукооператора кино. Эскалатор унес его на первый этаж, и на ближайшей машине какого-то частника он умчался в Москву, придерживая на заднем сидении зашитый в рогожу искусно склеенный кувшин из опустевших пещер Кумрана.
***
В одном из небольших городов на юге России рано закатившееся октябрьское солнце сменилось холодным и хлопотливым для всей местной интеллигенции праздничным вечером: в помещении общежития медицинского института на встречу со студентами приехали из столицы Василий Аксенов и Булат Окуджава. За нескоько дней до их выступления на лица счастливцев, сумевших заручиться гарантией присутствия, лег лоск избранности, и люди даже в транспорте узнавали своего возможного соседа по ряду. В зале, понятное дело, яблоку негде было упасть. Случай усадил вместе супружескую пару и чудака, пришедшего с очаровательным коккер-спаниэлем, в то время едва ли не единственным в городе.
Мужчина мельком глянул на веселого пса, супруга была внимательней: без сомнений, рядом с ними сидел человек, чья уединенность и череда достоверных историй послужили основой его прескверного имиджа. Доктор физико-математических наук, заведующий кафедрой плазмы политехнического института стал объектом догадок, когда спустя неделю после смерти супруги привел в дом женщину, чем вызвал полное отчуждение сына. Поговаривали, что желание как-то сблизиться, но в неменьшей степени и чувство собственной вины подсказали отцу сделать роковой шаг - отдать парню свою машину. Многочисленные друзья и неразумное поведение сделали свое дело: в автокатастрофе погибли четверо, двое попали в больницу. Сын сидел за рулем, этим все сказано, однако и сам ученый, потерявший так много, усугубил свое положение встречей с опальным академиком, от дружбы с которым он не отрекся и в более поздние печальные времена. Его отлучили от работы, и даже сейчас, перед началом вечера, многие знавшие его не решались открыто подойти, издалека здоровались и сообщали самую последнюю о нем новость: он теперь один, подруга оставила его. Оглянувшись, могли видеть только одно - как, поглаживая притихшую под лаской собаку, был предельно внимателен во все время встречи. Пел свои песни под гитару Окуджава, читал «Дикого» и «Маленького Кита» Аксенов. Впрочем, и знаменитый поэт познакомил слушателей со своей прозой - атмосфера царила необычайная. Дух приподнятсти, словно гроза назревших перемен, освежил вечер - началась необыкновенная беседа с необыкновеными людьми: о кино, о Библии, о дружбе с Высоцким, о Воннегуте, об отношении писателей к инопланетянам, и фантастические сожаления об ушедших веках наполнили бегущие минуты. «Все вопросы - к истории, там и «хлеб», и «небо», - улыбнулся Аксенов, - но ведь верно, что небо такое же, а хлеб... Свобода - единственный хлеб, который не черствеет». Дружные аплодисменты объединили зал, когда же смолкли последние хлопки, Окуджава добавил, что, увы, звуки древности для нас утеряны и никто никогда не сможет восстановить их. «Я могу», - раздался голос, и все посмотрели на человека, произнесшего эти слова, - на известногог физика с восхитительным псом на руках.
- Как же вы это сделаете? - спросили со сцены.
- С помощью лазера, - ответил физик. - Это, конечно, не просто, но вполне обоснованно.
- Фантастика какая-то... - завороженно бросил Аксенов. - Вы поднимитесь, это ведь интересно.
- Нет ничего более реального, - парировал, вставая, ученый. - Гончары, когда они делали кувшины или амфоры, пользовались резцами, скребками...
- Руками в основном... - поправил чей-то голос.
- Верно, руками. Но на первой стадии изготовления. Выровнять же сосуд можно только инструментом. Так вот, резец при движении вдоль сырой глины подвержен колебаниям волн различной частоты и бороздки, которые он оставляет - суть запись того, что в этот момент, возможно, творится в комнате. Сегодня лазером можно восстановить, усилить и записать эти звуки...
Вокруг зашумели, заволновались. «Как с пластинки», - сказал кто-то. Оживления хватило надолго, пожалуй, до самого момента, когда распахнулись двери и люди стали покидать зал. По улице, пропитанной дождем, несколько в стороне шел со своей собакой ученый. На углу его окликнула молодая пара. Он остановился, подождал, пока подойдут и оттянул спаниэля в сторону. Женщина поздоровалась более тепло, она хорошо помнит прекрасные лекции Бориса Григорьевича и решила познакомить мужа с человеком, казавшимся ей весьма значительным.
- Борис Григорьевич, - представился физик и поинтересовался, чем он может быть полезен. - Я ведь не у дел, - добавил он.
Но молодым людям было в ту же сторону, и разговор после незначительных комментариев по поводу встречи с писателями переключился на ирреальный проект физика.
- Ах, Сергей... Сережа, кажется? Ну вот видите ли, Сережа, это самая реальная идея из всех, когда-либо посещавших мою безалаберную голову. Дело даже не в дороговизне, можно найти заинтересованные лаборатории, а в том, что тысячи рублей, затраченных на одно прослушивание, могут быть выброшены на ветер, - ничего-то стоящего нет. Черепки амфор местного музея подогнаны, кажется, с разных мест. Что слушать?
Я предоставлю в ваше распоряжение кувшин, возраст которого не менее полутра тысяч лет.
Борис Григорьевич остановился.
- Откуда такие данные?
- Вы, конечно, слышали о находке археологов в середине века в районе Мертвого моря?
- Знаменитые рукописи Исайи из пещер Кумрана! На арамейском, древнееврейском и греческом языках...
- И не только пророка Исайи. Мальчишки раскололи его, швыряя в пещеру камни. Позже, когда обнаружились новые находки, про него забыли, одному умнице пришло в голову исключительно точно склеить сосуд, а мне - удачливо протащить его на таможне.
- Но скорость вращения должна составлять как минимум свыше трех тысяч оборотов в минуту. Нужна станина и суппорт для укрепления лазера...
- Был бы лазер... - перебил ученого Сергей.
Борис Григорьевич задумался, а потом, блеснув в свете фонарей очками, сказал, как выдохнул:
- Лазер есть еще с конца прошлого года. А где кувшин?
- Кувшин стоит у меня дома, где-то в километре от нас с вами, Борис Григорьевич.
***
Они работали над проектом больше года. С помощью лабораторий, приближенных к механике, заручившись поддержкой управленческих структур местной науки, им удалось раздобыть токарный станок, приспособить который для воплощения их идеи было совсем не простым делом. По частям вносили его в комнату, где жил некогда сын Бориса Григорьевича. Подключили электрогенератор большой мощности, пустили вхолостую - рубиновый грифель наполнился светом, а стрелки приборов, фиксирующие подачу звука на магнитофон, отклонились при увеличении подачи тока. Но в жизни этих людей произошли кое-какие события. Неприятности возникли у Бориса Григорьевича. Женщина, два года назад оставившая его, пришла за помощью: ее сына шантажируют. В фотоальбоме по профессиональной ориентации какого-то училища он поместил портреты подруги, явно своей пассии; несмотря на удачные ракурсы и легкий намек на соответствие поварскому делу или штукатурные работы, в учебном заведении такой девицы не нашли - директор был в бешенстве. К фотогрфу стали относиться холодно: суммы, затраченые на пропаганду рабочих специальностей, превышали допустимые, но не потеря заработка беспокоила мамашу. Беда подобралась с другой стороны: фотографа посетила мать «топ-модели» и заявила, что несовершеннолетняя беременна, отцовство установить пара пустяков, а откупиться от неприятностей щекотливой суммой значительно надежней, нежели платить вдвое больше адвокатам. Борис Григорьевич, желая быть подальше от нелепостей, тут же выложил запрошенную сумму и, вероятно, сдерживался во время посещения бывшей сожительницы, потому что при Сергее он дал волю гневу.
- Вот она, власть идиотизма! - кричал он. - Подонки могут диктовать свои условия, а порядочные люди не в состоянии сопротивляться. Для одних «уклонись от зла и сотвори благо», для других - бал Сатаны! Сколько будет стоять Земля, столько несовершенство человеческое будет рождать негодяев, из-за которых приличные люди терпят нужду и покидают жилища, просят милостыню или ведут себя недостойно...
- Он говорил долго, многие мысли выдавали в старике знатока человеческой натуры, но не только и не столько это заинтересовало его молодого друга, сколько открытие того, что Борис Григорьевич как первую, так и последующие цитаты из Библии говорил на неведомом Сергею языке - иврите, как пояснил физик. Но нашлось объяснение и этому.
- Ну да, - остановился ученый после очередной тирады, - а разве я вам не говорил? Знаю, и довольно неплохо. Ну, английский, естественно, латынь - отсюда итальянский, испанский... А! О чем это вы, Сергей Дмитриевич, пустяки! Вы уверены, что мама и дочь таким образом не зарабатывают на жизнь?
Успокаивался он долго, но ни словом не обмолвился о только что отданных деньгах.
В противовес ему - это Борис Григорьевич не раз подмечал, - супружеская пара не делилась своей жизнью, многое, несмотря на частые посещения молодых людей, оставалось за чертой, недоступной пожилому человеку. Такт, ограждавший его от излишних волнений? Возможно. И все же неприятности, возникшие в их жизни в последнее время, просочились к их опальному другу: Дело касалось квартиры, которую они снимали до будущего лета - в большом городе на севере их ждали родители Сергея, с охотой помогавшие сыну уже сейчас. Бывшая супруга отомстила хозяину их квартиры, сообщив куда следует о незаконном доходе от государственной собственности, штраф должны были оплатить Нина и Сергей. Возмущение интеллигентных людей привело к тому, что они должны были покинуть квартиру. Надежды на улучшение отношений были - Нина попробует поговорить с упрямцем - «черт с ним, оплатим штраф». Беседа должна была состояться в пятницу.
- Нина от него придешь прямо сюда.
- Да, сюда, - эхом отозвался Борис Григорьевич.
***
Больше всего времени ушло на центровку кувшина. Подвел суппорт с установленным на нем лаазером.
- Не страшно? - поинтересовался физик.
- Может не выдержать центробежной силы, - ответил Сергей и засмеялся. - Берегитесь осколков истории, Борис Григорьевич!
Свыше полутора тысяч лет этому кувшину. Если теория ученого верна, то через несколько минут они получат запись звука с этого свидетеля давно ушедших времен. Громоздкая апаратура у них, но голос древности стоит того. Что они услышат? Ах, как жаль, что нет амфор, ваз из аппартаментов Александра Македонского, Тимура, Цезаря, черт возьми! Нет, не делались горшки в их присутствии. Тихая обитель какого-нибудь бедняка, плач разбуженного ребенка, чавканье полудиких людей? Они станут владельцами бесценного осколка времени, влетевшего в двадцатый век из небытия, из расстояния, равного миллиардам в миллиардной степени парсеков. Сам собой затих спор интеллектуалов: от последнего дыхания самого старого на планете человека до крика новорожденного вот сейчас, в следующую минуту, нет в следующую... - мы все в конце двадцатого века лучше, утонченнее, духовно богаче людей древних веков? Две минуты для возможного решения этого и других вопросов. Свитки были написаны на трех языках - кто и на каком будет говорить сейчас? Сергей и Борис Григорьевич посмотрели друг на друга. Сколько они беседовали на эту тему! Им не о чем говорить сейчас - они единственные свидетели «допроса». Сколько поколений между этим гончарным изделием и ими, сколько смертей, убийств на поле боя и проклятыми в роде людском насильниками. Сколько остывших мозгов, неиспользованных, не раскрывших своих возможностей на благо людей - признаться, черепашьими темпами ползет человечество. Если бы Заповеди солюдались, каких высот достигли бы мы сегодня: контроль над болезнями, полная свобода духа, обеспеченность во всех аспектах деятельности... Сейчас они включат станок... Они подошли к лазеру, Сергей нажал кнопку. Завертелся кувшин, но тут же пришлось остановить - вошла Нина.
- Ну? - спросил Сергей
- Мы должны уйти, - в голосе Нины звучала полная безысходность.
- Черт-те что! - возмутился Борис Григорьевич. - Мы найдем решение вашей проблемы. К делу, Сережа.
Вновь завертелся кувшин. Медленно, быстрей, быстрей, вспыхнул лазер, тонкой черточкой коснулся поверхности черепицы. Сергей включил магнитофон и развернул ручки усилителя на всю громкость. Борис Григорьевич поднял рукоять автоматического хода суппорта. Пошел отсчет времени. Динамик шумел тихим ровным звуком - суппорт прошел первые сантиметры от днища кувшина. Шум в динамике стал тише, зато явственно послышался кашель. Короткий, сухой. Снова тишина - четверть кувшина. Скорость для него огромная - мужчины с беспокойством посмотрели друг на друга. Снова шум, но уже другой... Нет, это скрип двери. Да-да! Это был скрип двери и... вот... шаги... Прав, прав физик: малейший звук отложился в невидимых глазу бороздках глины. Шаги, без сомнения, ступней человека... И голос: из динамика магнитофонной колонки раздался женский голос на непонятном Сергею языке. Три четверти кувшина. Теперь мужской голос в ответ... и все. В следующее мгновение раздался треск и осколки кувшина полетели к потоку и ниже. Вскрикнула Нина - не убереглась: черепица ударила ее в руку чуть пониже плеча. Их было больше десятка - крупных и мелких по размеру кусков от глиняного свидетеля древности.
- Это иврит, это иврит! - вскричал Борис Григорьевич.
- Вы поняли? - взволнованно спросл Сергей.
- Да, да! - не успокаивался физик. - И если правильно понял... он вдруг посмотрел на Нину. - Ниночка, что вы сказали, когда вошли? Впрочем, молчите... Что с вами?
Нина со страдальческой гримасой терла руку в месте удара, была бледна.
- Я сказала, что мы не будем больше там жить.
- Нет, слова какие в точности вы произнесли?
- Мы должны уйти.
«Мы должны уйти»! Да... Да! Именно эти слова произнесла Нина, и именно эти слова... Что там на магнитофоне? - больше испуганно, чем торжествующе спросил Борис Григорьевич.
Сергей уже перематыал пленку, остановил, включил ход.
Снова шум, кашель, звук ишины, скрип двери и шаги, все ближе шаги и слова: АБА, АНАХНУ ЦРИХИМ ЛАЛЕХЕТ.
- Это значит, - физик блеснул в свете окна линзами очков - это значит то же самое: мы должны идти, уйти - так в их ситуации, может быть? Как нам повезло - иврит! И как четко! А что сказал мужской голос? Ну-ка, Сергей. Ага! По-моему, «не уходят до полной луны». Кажется так. Папа ее гончар? Он не прервал работу, когда она вошла. Доканчивал кувшин. Окончательная доводка? Вы поняли, о чем я? Я о том, что в физике жизнь какой-нибудь частицы длится не боее тысячных долей секунды, а тут!
- Но, Борис Григорьевич, здесь кончается физика и начинается мистика, - Сергей в комнате, разделенной солнцем, вышел из тени. - Вы, конечно, сразу поняли... Да все ли так?
- Так, Сергей, я не мог ошибиться. Мы в извечном круге человеческих проблем. Но какой успех! А если принять их разговор за совет? Какое число сегодня, шестнадцатое? Полнолуние двадцать второго, верно?
Он сходил за календарем и в одно мгновение вернулся.
- Двадцать третьего. Нина, Сергей, вы, конечно, можете переселиться ко мне, но подержитесь недельку. «Не уходят до полной луны» - это что, до окончания месяца? Возможно, изменится что-то.
- Мы хотели уйти завтра же, - задучиво произнес Сергей и снова пошел по комнате. - И я думаю вот о чем. Продай мне в Будапеште пьяный американец другой кувшин, что он содержал бы? Может, историю о вымогательстве, которая произошла с сыном вашей второй жены?
И тут послышался голос Нины:
- Господи, болтают о всяких глупостях, а меня чуть не убило.
***
Через шесть дней наступило полнолуние, но это, возможно, случайность, что хозяин отошел, заглянул как-то и, буркнув «живите», потребовал вовсе не злополучную сумму штрафа, а деньги за полгода вперед. Так или иначе, но ребята вздохнули свободнее и даже к весне обзавелись «жигулями». Помогли родные Сергея - исполнилась его давняя мечта. Он катал Бориса Григорьевича, впервые, наверное, после автокатастрофы сына севшего в легковой автомобиль. На нем в летний отпуск и отправились супруги в запланированную поездку на Север. Проезжали Москву вечером, чтобы не делать обременительных трат. Искали нужное шоссе и в свете фонарей их машина на медленной скорости сделала очередной поворот. Улица была пустынна, какой-то толстяк неторопливо шел впереди них. «Стой-ка, стой-ка...», - прибавил газу Сергей.
- Мамонтов, ты ли это?
- Я Мамонтов, - щурясь от скользнувших фар, ответил человек.
- Слушай, помнишь, на таможне вазу разбил - ты?
- А-а! Я, я! Это ты? Слушай, ты ведь тоже что-то вез. Я все думаю... Контрабанду какую, а? Или что от Бога?
МАМОНТОВ
- Ты молодец, Мамонтов! Не жалеешь о Дагоне?
- Да нет. О каком Дагоне?
- Ох, объяснять долго, - улыбнулся Сергей. - Ну, пока!
«Жигули» набирали ход, а Мамонтов все стоял, что-то соображая. И вдруг побежал за машиной. Сначала молча, видимо, надеясь, сохранив дыхание, догнать, но вдруг закричал ей вслед: «Я понял!». Он соскочил с тротуара и теперь бежал по обочине. «Я понял, понял! Она разбилась сама! Сама! Она разбилась сама!»
Но, верно, его не слышали.
Спустя две недели спохватились: промелькнуло сообщение, что возраст рукописей, как не без сенсации заявил профессор Калифорнийского университета Роберт Эйзенман, далек от первоначальногй оценки, а сами тексты отражают эпоху раннего христианства. Тонкий расчет на внимание Ватикана, видевшего в этом этапе веры незрелые корни будущего подвижничества Святого Павла, каким-то образом взбудоражил умы немецких искусствоведов - со скупердяем-американцем решили поладить, но по набранному номеру низкий женский голос ответил, что в доме ни Рида, ни кувшинов нет. Промашка музея стоила подавленного состояния. Такое можно испытать в полной безысходности или перед всевластием. В августе 1972 года «железную руку» того и другого прочувствовал некий турист М. Он прилетел в Москву из Будапешта; еще в салоне пассажиры обратили внимание на прекрасную вазу, которую М. во время полета бережно прижимал к себе. Впрочем, можно рассекретить Мамонтова, - именно так он и представился соседу, подсевшему к нему в самом начале полета, кстати, тоже переправлявшему завернутый в рогожу предмет. Мамонтов был полный и на удивление разговорчивый мужчина. С готовностью рассказав о неожиданной находке в одном из многочисленных магазинов венгерской столицы, он с гордостью поведал о своем вкусе, подсказавшем ему из двадцати подобных ваз выбрать именно эту.
- Исключительная штука, - подтвердил сосед и, снова мельком взглянув на произведение искусства, добавил, - жаль, если разобьется.
- Это чего вдруг? - обидчиво насупился Мамонтов. - Что, связь с космосом имеется?
Он до белизны в ногтях прижал к себе покупку, но, как человек неглупый, тут же повеселел и даже переставил кувшин с одноо колена на другое.
- А хоть бы и так, - сказал он, - но вы-то что, того?..
- Что, того? - улыбнувшись, собеседник расположился удобнее лицом к Мамонтову. - Да нет, пошутил просто. Вспомнил библейский текст. Как это... «И встали они поутру на следующий день и вот, Дагон лежит ниц на земле перед ковчегом Господним, голова Дагона и обе руки его лежали отсеченные».
- Дословно, что ли? Верующий, что ли? - Мамонтов подозрительно покосился в голубоглазое лицо.
- Историк я, историк. А цитирую, потому что в диссертации упоминал. Знаете, разбиться Дагону было пару пустяков - глиняный был божок. Разрисованный, как ваша ваза - вы часом не художник?
Выяснилось, что Мамонтов звукооператор, пошли кинобайки, но неожиданно толстяк раскрылся как человек определенных принципов, - когда разговор переключился на недочеты в кинематографе. Специалистом, видимо, он был толковым, работал легко, так же, как, вероятно, делал все: живо, например, встал и спустился по трапу. В очереди на таможне Мамонтов оказался впереди своего соседа по полету. Служащий досмотра, присоединившись к восхищенным взглядам любовавшейся вазой толпы, вежливо попросил поставить ее в сторону.
- Чего еще? - глупо спросил Мамонтов.
- Вот с этим документом пойдете на третий этаж в кассу, - заполняя розовый бланк, однотонно ответил таможеник. Далее последовали сведения о большой пошлине, налагаемой на предметы искусства. Стоявшие разом зароптали.
- А ваза кому? - не унмался Мамонтов, холодея от нарастающей беспомощности и унизительного чувства ограбления. - Кому ваза, бонзе кремлевскому партийному, да?
- Государству, - холодно, с сознанием своей правоты и исполненного долга ответил работник ведомства. - Вам дадут деньги. А вазу вашу оставят в музее. Сказали так.
- Кто сказал? Какие еще деньги? - обнимая свой предмет с тоскливой преданностью, уставился звукооператор в протянутый розовый бланк.
- А вот здесь распишитесь, - снова произнес видавший виды таможенник и другой рукой придвинул развернутый журнал.
Все замерли. А Мамонтов вдруг повеселел.
- Расписаться? Пожалуйста! Где надо? - с этими словами он повернулся боком к таможеннику, глянул через плечо и, словно собираясь взять ручку и придержать бумагу, разнял руки.
Грохот расколовшейся в его ногах вазы поверг в священный ужас наблюдавших эту сцену.
- Вы за это ответите, - спокойно произнес служащий, но тут же потерял самообладание, открыл загородку и неожиданно легко выволок Мамонтова в коридор.
В общем смятении, перешагивая через бросившихся подбирать черепки, расталкивая мешавших, приговаривая «Ах, какое несчастье!» пробрался за теперь уже открытую перегродку попутчик звукооператора кино. Эскалатор унес его на первый этаж, и на ближайшей машине какого-то частника он умчался в Москву, придерживая на заднем сидении зашитый в рогожу искусно склеенный кувшин из опустевших пещер Кумрана.
***
В одном из небольших городов на юге России рано закатившееся октябрьское солнце сменилось холодным и хлопотливым для всей местной интеллигенции праздничным вечером: в помещении общежития медицинского института на встречу со студентами приехали из столицы Василий Аксенов и Булат Окуджава. За нескоько дней до их выступления на лица счастливцев, сумевших заручиться гарантией присутствия, лег лоск избранности, и люди даже в транспорте узнавали своего возможного соседа по ряду. В зале, понятное дело, яблоку негде было упасть. Случай усадил вместе супружескую пару и чудака, пришедшего с очаровательным коккер-спаниэлем, в то время едва ли не единственным в городе.
Мужчина мельком глянул на веселого пса, супруга была внимательней: без сомнений, рядом с ними сидел человек, чья уединенность и череда достоверных историй послужили основой его прескверного имиджа. Доктор физико-математических наук, заведующий кафедрой плазмы политехнического института стал объектом догадок, когда спустя неделю после смерти супруги привел в дом женщину, чем вызвал полное отчуждение сына. Поговаривали, что желание как-то сблизиться, но в неменьшей степени и чувство собственной вины подсказали отцу сделать роковой шаг - отдать парню свою машину. Многочисленные друзья и неразумное поведение сделали свое дело: в автокатастрофе погибли четверо, двое попали в больницу. Сын сидел за рулем, этим все сказано, однако и сам ученый, потерявший так много, усугубил свое положение встречей с опальным академиком, от дружбы с которым он не отрекся и в более поздние печальные времена. Его отлучили от работы, и даже сейчас, перед началом вечера, многие знавшие его не решались открыто подойти, издалека здоровались и сообщали самую последнюю о нем новость: он теперь один, подруга оставила его. Оглянувшись, могли видеть только одно - как, поглаживая притихшую под лаской собаку, был предельно внимателен во все время встречи. Пел свои песни под гитару Окуджава, читал «Дикого» и «Маленького Кита» Аксенов. Впрочем, и знаменитый поэт познакомил слушателей со своей прозой - атмосфера царила необычайная. Дух приподнятсти, словно гроза назревших перемен, освежил вечер - началась необыкновенная беседа с необыкновеными людьми: о кино, о Библии, о дружбе с Высоцким, о Воннегуте, об отношении писателей к инопланетянам, и фантастические сожаления об ушедших веках наполнили бегущие минуты. «Все вопросы - к истории, там и «хлеб», и «небо», - улыбнулся Аксенов, - но ведь верно, что небо такое же, а хлеб... Свобода - единственный хлеб, который не черствеет». Дружные аплодисменты объединили зал, когда же смолкли последние хлопки, Окуджава добавил, что, увы, звуки древности для нас утеряны и никто никогда не сможет восстановить их. «Я могу», - раздался голос, и все посмотрели на человека, произнесшего эти слова, - на известногог физика с восхитительным псом на руках.
- Как же вы это сделаете? - спросили со сцены.
- С помощью лазера, - ответил физик. - Это, конечно, не просто, но вполне обоснованно.
- Фантастика какая-то... - завороженно бросил Аксенов. - Вы поднимитесь, это ведь интересно.
- Нет ничего более реального, - парировал, вставая, ученый. - Гончары, когда они делали кувшины или амфоры, пользовались резцами, скребками...
- Руками в основном... - поправил чей-то голос.
- Верно, руками. Но на первой стадии изготовления. Выровнять же сосуд можно только инструментом. Так вот, резец при движении вдоль сырой глины подвержен колебаниям волн различной частоты и бороздки, которые он оставляет - суть запись того, что в этот момент, возможно, творится в комнате. Сегодня лазером можно восстановить, усилить и записать эти звуки...
Вокруг зашумели, заволновались. «Как с пластинки», - сказал кто-то. Оживления хватило надолго, пожалуй, до самого момента, когда распахнулись двери и люди стали покидать зал. По улице, пропитанной дождем, несколько в стороне шел со своей собакой ученый. На углу его окликнула молодая пара. Он остановился, подождал, пока подойдут и оттянул спаниэля в сторону. Женщина поздоровалась более тепло, она хорошо помнит прекрасные лекции Бориса Григорьевича и решила познакомить мужа с человеком, казавшимся ей весьма значительным.
- Борис Григорьевич, - представился физик и поинтересовался, чем он может быть полезен. - Я ведь не у дел, - добавил он.
Но молодым людям было в ту же сторону, и разговор после незначительных комментариев по поводу встречи с писателями переключился на ирреальный проект физика.
- Ах, Сергей... Сережа, кажется? Ну вот видите ли, Сережа, это самая реальная идея из всех, когда-либо посещавших мою безалаберную голову. Дело даже не в дороговизне, можно найти заинтересованные лаборатории, а в том, что тысячи рублей, затраченных на одно прослушивание, могут быть выброшены на ветер, - ничего-то стоящего нет. Черепки амфор местного музея подогнаны, кажется, с разных мест. Что слушать?
Я предоставлю в ваше распоряжение кувшин, возраст которого не менее полутра тысяч лет.
Борис Григорьевич остановился.
- Откуда такие данные?
- Вы, конечно, слышали о находке археологов в середине века в районе Мертвого моря?
- Знаменитые рукописи Исайи из пещер Кумрана! На арамейском, древнееврейском и греческом языках...
- И не только пророка Исайи. Мальчишки раскололи его, швыряя в пещеру камни. Позже, когда обнаружились новые находки, про него забыли, одному умнице пришло в голову исключительно точно склеить сосуд, а мне - удачливо протащить его на таможне.
- Но скорость вращения должна составлять как минимум свыше трех тысяч оборотов в минуту. Нужна станина и суппорт для укрепления лазера...
- Был бы лазер... - перебил ученого Сергей.
Борис Григорьевич задумался, а потом, блеснув в свете фонарей очками, сказал, как выдохнул:
- Лазер есть еще с конца прошлого года. А где кувшин?
- Кувшин стоит у меня дома, где-то в километре от нас с вами, Борис Григорьевич.
***
Они работали над проектом больше года. С помощью лабораторий, приближенных к механике, заручившись поддержкой управленческих структур местной науки, им удалось раздобыть токарный станок, приспособить который для воплощения их идеи было совсем не простым делом. По частям вносили его в комнату, где жил некогда сын Бориса Григорьевича. Подключили электрогенератор большой мощности, пустили вхолостую - рубиновый грифель наполнился светом, а стрелки приборов, фиксирующие подачу звука на магнитофон, отклонились при увеличении подачи тока. Но в жизни этих людей произошли кое-какие события. Неприятности возникли у Бориса Григорьевича. Женщина, два года назад оставившая его, пришла за помощью: ее сына шантажируют. В фотоальбоме по профессиональной ориентации какого-то училища он поместил портреты подруги, явно своей пассии; несмотря на удачные ракурсы и легкий намек на соответствие поварскому делу или штукатурные работы, в учебном заведении такой девицы не нашли - директор был в бешенстве. К фотогрфу стали относиться холодно: суммы, затраченые на пропаганду рабочих специальностей, превышали допустимые, но не потеря заработка беспокоила мамашу. Беда подобралась с другой стороны: фотографа посетила мать «топ-модели» и заявила, что несовершеннолетняя беременна, отцовство установить пара пустяков, а откупиться от неприятностей щекотливой суммой значительно надежней, нежели платить вдвое больше адвокатам. Борис Григорьевич, желая быть подальше от нелепостей, тут же выложил запрошенную сумму и, вероятно, сдерживался во время посещения бывшей сожительницы, потому что при Сергее он дал волю гневу.
- Вот она, власть идиотизма! - кричал он. - Подонки могут диктовать свои условия, а порядочные люди не в состоянии сопротивляться. Для одних «уклонись от зла и сотвори благо», для других - бал Сатаны! Сколько будет стоять Земля, столько несовершенство человеческое будет рождать негодяев, из-за которых приличные люди терпят нужду и покидают жилища, просят милостыню или ведут себя недостойно...
- Он говорил долго, многие мысли выдавали в старике знатока человеческой натуры, но не только и не столько это заинтересовало его молодого друга, сколько открытие того, что Борис Григорьевич как первую, так и последующие цитаты из Библии говорил на неведомом Сергею языке - иврите, как пояснил физик. Но нашлось объяснение и этому.
- Ну да, - остановился ученый после очередной тирады, - а разве я вам не говорил? Знаю, и довольно неплохо. Ну, английский, естественно, латынь - отсюда итальянский, испанский... А! О чем это вы, Сергей Дмитриевич, пустяки! Вы уверены, что мама и дочь таким образом не зарабатывают на жизнь?
Успокаивался он долго, но ни словом не обмолвился о только что отданных деньгах.
В противовес ему - это Борис Григорьевич не раз подмечал, - супружеская пара не делилась своей жизнью, многое, несмотря на частые посещения молодых людей, оставалось за чертой, недоступной пожилому человеку. Такт, ограждавший его от излишних волнений? Возможно. И все же неприятности, возникшие в их жизни в последнее время, просочились к их опальному другу: Дело касалось квартиры, которую они снимали до будущего лета - в большом городе на севере их ждали родители Сергея, с охотой помогавшие сыну уже сейчас. Бывшая супруга отомстила хозяину их квартиры, сообщив куда следует о незаконном доходе от государственной собственности, штраф должны были оплатить Нина и Сергей. Возмущение интеллигентных людей привело к тому, что они должны были покинуть квартиру. Надежды на улучшение отношений были - Нина попробует поговорить с упрямцем - «черт с ним, оплатим штраф». Беседа должна была состояться в пятницу.
- Нина от него придешь прямо сюда.
- Да, сюда, - эхом отозвался Борис Григорьевич.
***
Больше всего времени ушло на центровку кувшина. Подвел суппорт с установленным на нем лаазером.
- Не страшно? - поинтересовался физик.
- Может не выдержать центробежной силы, - ответил Сергей и засмеялся. - Берегитесь осколков истории, Борис Григорьевич!
Свыше полутора тысяч лет этому кувшину. Если теория ученого верна, то через несколько минут они получат запись звука с этого свидетеля давно ушедших времен. Громоздкая апаратура у них, но голос древности стоит того. Что они услышат? Ах, как жаль, что нет амфор, ваз из аппартаментов Александра Македонского, Тимура, Цезаря, черт возьми! Нет, не делались горшки в их присутствии. Тихая обитель какого-нибудь бедняка, плач разбуженного ребенка, чавканье полудиких людей? Они станут владельцами бесценного осколка времени, влетевшего в двадцатый век из небытия, из расстояния, равного миллиардам в миллиардной степени парсеков. Сам собой затих спор интеллектуалов: от последнего дыхания самого старого на планете человека до крика новорожденного вот сейчас, в следующую минуту, нет в следующую... - мы все в конце двадцатого века лучше, утонченнее, духовно богаче людей древних веков? Две минуты для возможного решения этого и других вопросов. Свитки были написаны на трех языках - кто и на каком будет говорить сейчас? Сергей и Борис Григорьевич посмотрели друг на друга. Сколько они беседовали на эту тему! Им не о чем говорить сейчас - они единственные свидетели «допроса». Сколько поколений между этим гончарным изделием и ими, сколько смертей, убийств на поле боя и проклятыми в роде людском насильниками. Сколько остывших мозгов, неиспользованных, не раскрывших своих возможностей на благо людей - признаться, черепашьими темпами ползет человечество. Если бы Заповеди солюдались, каких высот достигли бы мы сегодня: контроль над болезнями, полная свобода духа, обеспеченность во всех аспектах деятельности... Сейчас они включат станок... Они подошли к лазеру, Сергей нажал кнопку. Завертелся кувшин, но тут же пришлось остановить - вошла Нина.
- Ну? - спросил Сергей
- Мы должны уйти, - в голосе Нины звучала полная безысходность.
- Черт-те что! - возмутился Борис Григорьевич. - Мы найдем решение вашей проблемы. К делу, Сережа.
Вновь завертелся кувшин. Медленно, быстрей, быстрей, вспыхнул лазер, тонкой черточкой коснулся поверхности черепицы. Сергей включил магнитофон и развернул ручки усилителя на всю громкость. Борис Григорьевич поднял рукоять автоматического хода суппорта. Пошел отсчет времени. Динамик шумел тихим ровным звуком - суппорт прошел первые сантиметры от днища кувшина. Шум в динамике стал тише, зато явственно послышался кашель. Короткий, сухой. Снова тишина - четверть кувшина. Скорость для него огромная - мужчины с беспокойством посмотрели друг на друга. Снова шум, но уже другой... Нет, это скрип двери. Да-да! Это был скрип двери и... вот... шаги... Прав, прав физик: малейший звук отложился в невидимых глазу бороздках глины. Шаги, без сомнения, ступней человека... И голос: из динамика магнитофонной колонки раздался женский голос на непонятном Сергею языке. Три четверти кувшина. Теперь мужской голос в ответ... и все. В следующее мгновение раздался треск и осколки кувшина полетели к потоку и ниже. Вскрикнула Нина - не убереглась: черепица ударила ее в руку чуть пониже плеча. Их было больше десятка - крупных и мелких по размеру кусков от глиняного свидетеля древности.
- Это иврит, это иврит! - вскричал Борис Григорьевич.
- Вы поняли? - взволнованно спросл Сергей.
- Да, да! - не успокаивался физик. - И если правильно понял... он вдруг посмотрел на Нину. - Ниночка, что вы сказали, когда вошли? Впрочем, молчите... Что с вами?
Нина со страдальческой гримасой терла руку в месте удара, была бледна.
- Я сказала, что мы не будем больше там жить.
- Нет, слова какие в точности вы произнесли?
- Мы должны уйти.
«Мы должны уйти»! Да... Да! Именно эти слова произнесла Нина, и именно эти слова... Что там на магнитофоне? - больше испуганно, чем торжествующе спросил Борис Григорьевич.
Сергей уже перематыал пленку, остановил, включил ход.
Снова шум, кашель, звук ишины, скрип двери и шаги, все ближе шаги и слова: АБА, АНАХНУ ЦРИХИМ ЛАЛЕХЕТ.
- Это значит, - физик блеснул в свете окна линзами очков - это значит то же самое: мы должны идти, уйти - так в их ситуации, может быть? Как нам повезло - иврит! И как четко! А что сказал мужской голос? Ну-ка, Сергей. Ага! По-моему, «не уходят до полной луны». Кажется так. Папа ее гончар? Он не прервал работу, когда она вошла. Доканчивал кувшин. Окончательная доводка? Вы поняли, о чем я? Я о том, что в физике жизнь какой-нибудь частицы длится не боее тысячных долей секунды, а тут!
- Но, Борис Григорьевич, здесь кончается физика и начинается мистика, - Сергей в комнате, разделенной солнцем, вышел из тени. - Вы, конечно, сразу поняли... Да все ли так?
- Так, Сергей, я не мог ошибиться. Мы в извечном круге человеческих проблем. Но какой успех! А если принять их разговор за совет? Какое число сегодня, шестнадцатое? Полнолуние двадцать второго, верно?
Он сходил за календарем и в одно мгновение вернулся.
- Двадцать третьего. Нина, Сергей, вы, конечно, можете переселиться ко мне, но подержитесь недельку. «Не уходят до полной луны» - это что, до окончания месяца? Возможно, изменится что-то.
- Мы хотели уйти завтра же, - задучиво произнес Сергей и снова пошел по комнате. - И я думаю вот о чем. Продай мне в Будапеште пьяный американец другой кувшин, что он содержал бы? Может, историю о вымогательстве, которая произошла с сыном вашей второй жены?
И тут послышался голос Нины:
- Господи, болтают о всяких глупостях, а меня чуть не убило.
***
Через шесть дней наступило полнолуние, но это, возможно, случайность, что хозяин отошел, заглянул как-то и, буркнув «живите», потребовал вовсе не злополучную сумму штрафа, а деньги за полгода вперед. Так или иначе, но ребята вздохнули свободнее и даже к весне обзавелись «жигулями». Помогли родные Сергея - исполнилась его давняя мечта. Он катал Бориса Григорьевича, впервые, наверное, после автокатастрофы сына севшего в легковой автомобиль. На нем в летний отпуск и отправились супруги в запланированную поездку на Север. Проезжали Москву вечером, чтобы не делать обременительных трат. Искали нужное шоссе и в свете фонарей их машина на медленной скорости сделала очередной поворот. Улица была пустынна, какой-то толстяк неторопливо шел впереди них. «Стой-ка, стой-ка...», - прибавил газу Сергей.
- Мамонтов, ты ли это?
- Я Мамонтов, - щурясь от скользнувших фар, ответил человек.
- Слушай, помнишь, на таможне вазу разбил - ты?
- А-а! Я, я! Это ты? Слушай, ты ведь тоже что-то вез. Я все думаю... Контрабанду какую, а? Или что от Бога?