Красная армия родилась из трагедии, а подыхает в фарсе
Правда невеселом. Не помню в мировой военной истории много бунтов, с целью принуждения товарищей офицеров к добросовестному выполнению своих обязанностей. У нас, оказывается, Главное Управление Боевой Подготовки единых, хотя бы минимальных учебных программ или хотя бы требований по подготовке мобилизованных до сих пор не разработало и в части не спустило, а на местах часть т. офицеров под местные условия сами их написать не могут. До полковников некоторые дослужились, по две академии позаканчивали, но не могут. Знания преподавателей-методистов пролетели мимо, как пакет "Града" с 20 км по отделению в лесопосадке. Как и обязанности по работе с людьми (каждый солдат должен знать свой маневр, например). Хм... а может быть так что Е. В.Пригожин И.А. Бувальцева тупо купил? Пообещал ему там... пристроить советником начальника охраны нефтеперерабатывающего завода где-то в тепле и тот теперь продвигает контекстную рекламу Wagner PMC? Неспроста же на фоне храма под звон кувалды так бухнуло?
Теперь касательно Карнаухова и его говноботвы. Посадитель шести Байрактаров похоже думает что все забыли о его многолетней профессионально-дезинформационной деятельности, благодаря которой в том числе уже сейчас погибли тысячи людей и по братски решил плеснуть керосинчика ради создания в будущем условий для настоящего, кровавого бунта? Причем совсем не факт, что взрыв произойдет когда какой нибудь 1154-й стрелковый полк с бесполезным командованием, без артиллерии и средств связи попадет на фронт. Тссс, по секрету - один не обеспеченный средствами связи полк в ЛНДР уже пришел. Волонтеры сейчас копытят, ищут для них радиостанции, может получиться забавно, если этих мобов обеспечат цифрой.
Умный поймет.
Полковник Б. В. Веверн. 6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине
Для понимания контекста приведенного мной отрывка из мемуаров полковника Болеслава Вильгельмовича Веверна.
Согласно штата №63 легкой полевой скорострельной батареи из Свода Штатов 1910 г., 6-я батарея 81-й артиллерийской бригады, разворачиваемая на базе выделенного 46-й артилерийской бригадой кадра, имела:
- 8 3-дм полевых скорострельных пушек обр 1902 с передками (по 40 патронов в каждом)
-12 зарядных ящиков (88 патронов в каждом)
- 2 телефонные двуколки
- 1 запасной лафет
- 5 повозок артиллерийского обоза
- 3 повозки интендантского обоза
- 6 офицеров
Командир батареи: капитан Б.В. Веверн (кадровый, 46 арт. бригада, 1898 г.в.);
Старший офицер батареи: поручик А.Р. Яковлев (офицер запаса армейской пехоты, 1908 г.в.)
Заведующий батарейным хозяйством: поручик П.А. Карабанов (кадровый, 46 арт. бригада, 1910 г.в);
Младший офицер батареи: прапорщик А.А. Соколовский (прапорщик запаса, в чине с января 1914 г.)
Младший офицер батареи: прапорщик А.А. Никольский (прапорщик запаса, в чине с ноября 1907)
Младший офицер батареи: подпрапорщик Т. М. Галущук (он же Сталуха, он же Галуха, кадровый сверхсрочник)
- 205 строевых нижних чинов
- 23 нестроевых нижних чина
- 23 строевых лошади
- 151 упряжная артиллерийская лошадь
- 6 обозных лошадей
--------------------------------
Я приближаюсь к лагерю. Только два дня тому назад я назначен командиром вновь формируемой 6-й батареи. Хорошо это или плохо? Моя батарея, в которой я пробыл еще с юных лет, почти всю свою службу, уходит в военный поход, а я остаюсь. Судьба - нахожу я ответ. Я стараюсь не думать об этом.
С легким ржанием, повернув головы, лошади роют копытами землю, следя с нетерпением за ездовыми3, раздающими сено. Одна сорвалась с коновязи, мечется по лагерю. Люди со всех сторон бегут, ловят ее.
У палаток всюду голубые дымки: чай кипятят, усевшись в кружки у костров, прибывшие по мобилизации солдаты.
«Смирно!..»
Я слушаю рапорт дежурного фейерверкера, подходит фельдфебель:
- Разрешите доложить, ваше высокоблагородие, командующий бригадой скоро приедут на разбивку лошадей. Хорошие кони прошли вчера вечером. Нам в телефонные двуколки надо бы подобрать. Вон серый стоит на отдельном колу, вот бы его нам.
- Как судьба…
В ожидании разбивки я обхожу кучки сидящих людей, попавших ко мне в батарею, и останавливаюсь перед невзрачной, маленькой, жалкой фигуркой, заискивающе глядящей мне в глаза.
- Тебя как зовут?
- Логинов, ваше высокоблагородие.
- Что делал до призыва?
- Под лодкой лежал.
- Под лодкой? Где?
- Да здесь же, на Волге. Как здорово есть захочется, пойдешь на пристань, поработаешь, а затем опять под лодку.
- Ну, а зимой же как?
- Зимой, ваше высокоблагородие, на казенную квартеру5. Не даром же им стоять здесь, этим квартерам? Ну, нашему брату и способно: тепло и кормят.
- А семья у тебя есть?
- Никак нет, семьи нету. Да и не годится, значит, ежели законной супруге на таких квартерах стоять.
- А водку пьешь?
- Так точно. Это можно, потому водка нашему брату кровь греет.
- Ну, а в батарее же как? На войне водки не полагается.
- Ничего, ваше высокоблагородие, потерпим.
* * *- Ваше высокоблагородие, командующий бригадой приехал. Вас просят на разбивку лошадей.
Передо мной стоит солидный, плотный фейерверкер с небольшой остроконечной черной бородкой. Где я видел это лицо? Да, вспоминаю: окрашенный в розовую краску, чистенький, как игрушка, пароход общества «Самолет». Стол, покрытый белой скатертью и уставленный винами и всевозможными закусками. За столом кутит шумная компания мужчин и нарядных дам. Громкий, непринужденный разговор и смех людей, чувствующих под своими ногами твердую почву. Мы, офицеры, в углу блестящей пароходной столовой ковыряем вилками «стерлядку колечком» и по временам бросаем свои взгляды на шумливых веселых соседей.
- Господа купечество, - шепчет нам убирающий тарелки лакей. - Богатеющие, - тянет он уже нараспев, не будучи в силах дольше сдерживать свой восторг.
Так вот оно что! Вот почему и тут, в батарее, он как-то сразу, по натуре своей, сам поставил себя на привычное место хозяина, и люди безропотно исполняют его приказания.
- Как ваша фамилия? - На ты назвать его как-то неловко.
- Бушмакин, ваше высокоблагородие.
- Чем занимались до призыва?
- Купец-хлеботорговец.
- Я назначаю вас старшим в обозе.
- Понимаю, ваше высокоблагородие. Покорнейше благодарю, - добавил он, как бы смутившись.
* * *
- Господа командиры, кто желает получить этого зверя?
Командующий бригадой, вытянув руку, указал на громадного серого жеребца, привязанного к вбитому в землю колу. Жеребец плясал вокруг кола, поджимая под себя задние ноги, стараясь подняться на дыбки. Громадная грива частью свисла почти до земли, частью развевалась по ветру, придавая ему вид какого-то свирепого чудища. Командиры батарей по очереди отказались.
- Так, значит, в шестую?
- Слушаю, господин полковник.
Лошади вороные, серые, гнедые, всех мастей и отмастков, голодные, избитые, грязные, заполнили собой весь отведенный для бригадного формирования берег речки. Вот они, наши безмолвные и покорные спутники и товарищи в грядущей боевой жизни, полной не изведанных еще нами ощущений, тревог, волнений и резких переходов в душевных настроениях - от упадка к воскресению духа. Не раз впоследствии приходилось нам поражаться тому тонкому чутью или инстинкту, которое проявляли наши лошади в тяжелые моменты нашей боевой обстановки. Они как будто понимали всю тяжесть положения данного момента и, не жалея своих сил и жизни, с удвоенной, утроенной энергией выручали нас из надвигающейся опасности. Теперь же здесь, на коновязи, они спокойно пережевывали свое сено, отдыхая после последних своих переживаний сборных пунктов, этапов, тесных и душных вагонов, шума, крика, нахлестываний и голода. Мы же в это время вновь осматривали этих новых своих друзей, распределяли их по упряжкам и выносам7, отбирали в боевую часть, в резерв, в обоз.
Каждое утро, посещая коновязь, обнаруживаю излишек в 10-15 лошадей. Откуда они берутся?
- Да кто их знает, ваше высокоблагородие? Тут, ночью, разве что разберешь? Бегают какие-то лошади, а чьи они - неизвестно. Ну, наши ездовые и ловят их - утром виднее, лишь бы своих не упустить, а что чужие, так нам убытку нет, - хозяева найдутся.
Логика моего фельдфебеля Д. Ф. Додельцева обезоруживала меня совершенно, и, отобрав излишек, что похуже, я отправлял их в ведение воинского начальника, предоставляя «хозяевам», то есть формирующимся паркам и обозам, искать их у него.
* * *Чиж, Чижик, Чижонок, Шар, Шарик, Шарообразный - все уже словари, все календари пересмотрели, а все еще не хватает кличек для прибывающих лошадей, которые должны получить имена на четыре буквы алфавита: Ц, Ч, Ш, Щ. В этом необходимом и очень трудном деле участвуют все - офицеры, фельдфебель, писаря и даже каптенармусы.
- Ну, что же? Еще только три клички осталось.
- Ширяй, - радостным голосом заявляет старший писарь Постников.
- Шикай.
- А что такое Шикай?
- Не могу знать.
- Ладно. Еще одно последнее сказание?
- Шамлет… - заканчивает этот острый вопрос фельдфебель Додельцев.
- Кончено: «Шамлет». Конь Шамлет.
* * *
Люди и лошади… В данный момент нет ни людей, ни лошадей: есть личный и конский составы. И я сам тоже не человек: я командир батареи. Я должен отбросить все человеческие чувства, волнующие мой мозг и мою душу. Забыть все, чем я жил, к чему стремился, что меня огорчало и что меня радовало. Надвинулся «Великий вопрос», в котором я - лишь незначительная частица громадного, сложного механизма и, как таковая, жизнь моя должна быть тоже только механической, направленной исключительно к выполнению одной главной цели. И я стараюсь быть тем, чем я должен быть, напрягаю к этому всю свою волю, и тем не менее мне плохо это удается: жизнь реальная, человеческая, прошлая и настоящая, вырывается наружу и разрушает мою работу над собой. Я не могу никак видеть в людях своей батареи лишь фейерверкеров, орудийных номеров8 и ездовых: сквозь эти официальные звания в каждом из них сквозит человек со всеми своими человеческими чувствами и стремлениями. Свыше двухсот человеческих жизней вручаются мне, в мое личное распоряжение в этот тяжелый исторический момент, и я как начальник «несу за них определенную законом ответственность». Это по уставу.
Что означают эти слова устава? Означают ли они, что я несу ответственность и за жизнь своих солдат? В уставе об этом нет разъяснения. В уме же и в душе моей на этот вопрос ответ готов и, как бы я в будущем ни старался себя оправдать, я знаю, что ответственность громадная лежит на мне не только перед ними самими и их семьями, но и перед моей собственной совестью. И эта ответственность на мне лежит не только за жизнь их, но даже и за каждую пролитую даром каплю их крови. Смогу ли я, хватит ли у меня ума, энергии, решимости и знаний сберечь эту кровь и не лить ее попусту, по собственному несовершенству или кому-нибудь в угоду?
Итак, личный состав 6-я батарея получила почти полностью из запаса армии. Отличнейший личный состав: из лесов Муромских, Костромских, «Керженецких» лесов, с Волги, Шексны, Клязьмы-реки, оттуда, где слагались песни былинные, богатырские, прибыли эти люди, потомки былинных русских богатырей, сметливые, грамотные, крупные и сильные. Почти половина из них придерживалась «древнего благочестия» и старых, веками созданных обычаев, степенных, крепких, как степенны и крепки были и телом, и духом сами эти люди. Непоколебимая вера в Бога, в судьбу, начерченную Божественным промыслом, без воли которого ни один волос не упадет с головы, эти 30-40-летние богатыри шли на войну спокойные, уверенные, покорные. Ни ругани, ни пьянства, ни драк, и как-то так уж вышло само собой, что вторая половина солдат батареи, как бы подавленная нравственным превосходством этих староверов, подчинилась почти во всем их жизненному укладу и слилась с ними в одну крепкую, дружную семью.
* * *В конце июля кадровые части выступили на фронт и таким образом освободили для нас, вновь формирующихся, свои казармы. Это сильно облегчило наше положение, но совершенно неожиданно появилось новое крупное затруднение: бабы.
В казармы перебрались к вечеру. Захожу. Команда: «Встать, смирно!» Ничего не понимаю! Базар, табор цыганский какой-то: солдаты, бабы, ребятишки…
Мой молодой фельдфебель Додельцев почти плачет:
- Ничего не могу поделать, ваше высокоблагородие, все сродственники: жены, матери, сестры, и все с ребятами. Ни расчета произвести, ни поверки. А разве бабу выгонишь? Да и старики наши обижаются: последние ведь денечки вместе. Ну, значит, каждая со своим хозяйством. Тут и ребят качают, и белье стирают. А чуть что - так она прямо в рожу тебе лезет. И уж больно много, разрешите доложить, ваше высокоблагородие, хлеба идет. Потому с тремя фунтами в сутки на человека теперь не обойдешься никак. Баба, что? - Известно: хоть ты ей толкуй, хоть не толкуй, а только одно: «Мужей, наших кормильцев, забрали, а нам и ребятам хлеба жалеют. Да крест на тебе есть ли?»
Действительно, ничего не поделаешь: приказал давать понемногу хлеб и бабам.
- Спасибо, кормилец, спасибо, родной. Дай тебе Бог за это много лет здравствовать и деткам твоим тоже, если они у тебя имеются. А ты, значит, командир будешь? Так вот, уж наших муженьков побереги. Не лезь больно шибко на немца. Немец ведь злющий, сказывают. И послал же нам Господь такое за грехи наши тяжкие…
И пошли на разные голоса причитать, каждая свое.
Пришлось отступать, только напоследок спросил:
- Ну, а спать-то как будут?
- Да там уж сами разберутся, ваше высокоблагородие, кто, где и с кем. Ничего - свои. Из-за баб не передерутся, не извольте беспокоиться, - заключил несколько повеселевший фельдфебель. - А с амуницией как же будем, ваше высокоблагородие? - продолжает он, совершенно уже успокоившись. - Всю перебрали, что бросила, уходя в поход, 6-я кадровая батарея. Рвань одна. Уж мы с каптенармусом Малининым выбирали, выбирали… Всех шорников, всех сапожников засадили за починку. И как мы будем, ежели заведующий хозяйством в Москве ничего не найдет, не приложу и ума.
Да, этот вопрос волнует очень сильно и меня самого. Пушки, передки, зарядные ящики имеются полностью, люди и лошади тоже, а запрячь батарею все-таки нельзя: нет конской амуниции. Наше артиллерийское ведомство не удосужилось заполнить этот пробел с 1910 года и теперь, ассигновав спешно только деньги, расхлебывать это дело предоставило всецело нам самим.
- Ничего, ваше высокоблагородие, - успокаивает меня каптенармус Малинин, доверенный мануфактурной фирмы «Привалов и Сын», - в Москве чего только нет. Поручик К. добудут.
- Эх, Василий Иванович, ведь это же не ваша мануфактура, которой хоть Волгу завалить можно. Идите-ка лучше домой, супруга-то ваша давно заждалась вас с обедом.
- Сейчас, ваше высокоблагородие, вот только повозки надо еще осмотреть, - и Малинин погружается снова в работу, затягивая ее до позднего вечера.
Дня через два купленная заведующим хозяйством батареи поручиком К. в Москве амуниция прибыла, но, конечно, далеко не полностью, и кое-как соединенная с подправленной старой, брошенной, ушедшей на фронт кадровой 6-й батареей была пригнана на лошадей.
Итак, 6-я батарея запряжена.
* * *Взводные командиры на своих взводах, орудийные фейерверкеры у своих орудий, ездовые на местах.
- Шагом мар-рш!..
Батарея ни с места: рвутся без толку и волнуются лошади в непривычной для них новой упряжке. Ездовые, почти все никогда не ездившие в орудиях, лезут вон из кожи, и все-таки ничего не выходит. На ровном месте не могут взять лошади.
- Ездовые, слезай! Выпрягай!
- Ну, Тимофей Максимович, как нам дальше быть с этим делом?
- Времени еще много у нас, ваше высокоблагородие, все постепенно наладится.
Т. М. Галущук, подпрапорщик, назначенный в 6-ю батарею на офицерскую должность, - красивый 28-летний брюнет. Я знаю его упрямую хохлацкую натуру, а потому пользуюсь случаем, чтобы его еще подзадорить:
- Вы уверены в этом?
- Так точно, ваше высокоблагородие!
- Ну, хорошо, тогда я всецело поручаю вам это дело.
* * *- Ваше высокоблагородие, разрешите моему сыну хотя один день побыть со мною. - Я оборачиваюсь: на меня смотрит нерешительно грустными слезящимися глазами старый еврей с длинной седой бородой. В руках мнет шапку. - Я нарочно приехал из Могилева, чтобы проститься с сыном.
- Как фамилия вашего сына?
- Расницов.
- Кузнец? Конечно, разрешаю.
Мы направляемся к кузнице, где идет спешная перековка лошадей. Молодой Геркулес кузнец Расницов, весь красный от жара, идущего от горна, и от усиленной работы, даже не поднял глаз на своего отца.
- Расницов, оставь работу, иди с отцом.
- Не время, ваше высокоблагородие, я не пойду.
А за стеной по плотно убитой земле открытого манежа стучат копыта лошадей, и слышится уже голос подпрапорщика Галущука:
- Да не тяни ее, черт!.. Не затягивай!.. Отпусти повод!..
Старый еврей молящими глазами взглянул на меня. Я пожал плечами и вышел.
* * *- Два патрона, беглый огонь! - несется по всему казарменному двору громовой голос старшего офицера поручика Яковлева.
Слышится щелканье курков орудий и лязг металла орудийных замков. Восемь орудий, вытянутых в одну линию, окружены суетящейся орудийной прислугой.
- Смирно!..
- Ну, как идет дело?
- Слабо пока, господин капитан: главное препятствие в том, что люди никак не могут освоиться с действительной простотой работы при орудиях. Ведь в большинстве они этих орудий не видели, и им кажется, что непременно тут должно быть все очень трудным. В особенности их пугает панорама, такой сложный прибор, и так проста и легка с ним работа.
- Ваше высокоблагородие, - прибежал, запыхавшись, дежурный по батарее фейерверкер, - там какой-то полковник вас спрашивают. Вот они сами идут сюда.
- Вы командир батареи?
- Так точно, господин полковник.
- Я прибыл из Петербурга для поверки знаний призванных из запаса армии офицеров. У вас сколько таких?
- Два прапорщика, господин полковник. Только не стоит вам беспокоиться: оба они ровно ничего не знают. Один, прапорщик Никольский, обучал географии девиц в одной из московских гимназий, а другой, прапорщик Вырубов, посвятил себя всецело искусству - занят театром. Если они и знали что-либо, в чем я не сомневаюсь, то к настоящему моменту успели все основательно забыть. Необходимо некоторое время для того, чтобы они могли все это вспомнить, а также усвоить и то, чего они раньше совсем не знали.
- У вас, кажется, идут занятия при орудиях.
- Так точно, господин полковник.
- Хорошо, продолжайте: я хочу посмотреть, как они у вас производятся.
- Сорок, трубка сорок!.. - опять загремела команда поручика Яковлева.
- Вольт налево… Убирай постромки… - доносится с манежа охрипший голос подпрапорщика Галущука.
* * *
На казарменный двор вваливается последняя партия прибывших на пополнение людей. Мужчины, женщины, дети… С котомками за плечами, в руках узелки, из которых торчат углы пирогов, каравай белого хлеба и другая деревенская снедь - «гостинцы», в обилии заготовленные в дорогу уходящим на фронт близким бабьему сердцу мужьям, сыновьям и братьям.
В прибывшей партии больше всего баб. Пестрыми, яркими красками своих одеяний придают они особый художественный колорит всей прибывшей группе. Бабы одеты по-праздничному - принарядились. Между нами царит полная тишина. Испуганными, недоверчивыми глазами смотрят они на нас, офицеров, от которых зависит судьба их близких.
- В первую батарею, вторую, третью, - отмечает мелом на груди прибывших запасных солдат командующий бригадой.
- Дозвольте, ваше высокоблагородие, мне в пятую. Там у меня сродственник служит, в пятой батарее. Вместе, значит…
- Хорошо, иди в пятую.
- А мне, ваше высокоблагородие, дозвольте в третью, так что на действительной я в третьей служил, так что и теперь в третью охота.
- Иди в третью.
- В четвертую, пятую, шестую, - продолжает отмечать командующий бригадой, подходя уже к концу выстроенных в шеренгу запасных.
Разбивка окончена. Пестрая толпа засуетилась, заговорили бабы, опять котомки взвалены на плечи, и новая волна вновь прибывших вливается в казарменную жизнь, в настоящее время такую шумливую, необычайную.
* * *Быстро проходит время, не замечаешь его. Находясь в батарее от зари до зари, с радостью наблюдаешь, как из толпы прибывших мужиков и всклокоченных, худых, голодных лошадей постепенно формируется и вырастает мощная, стройная воинская часть. Это уже не мужики - неповоротливые, медлительные, двигающиеся в развалку. Это уже настоящие солдаты, проворные, подтянутые, вежливые. У лошадей - шерсть уже блестит, углы округлились, гривы подщипаны, хвосты выровнены, лошади подобраны по выносам и по упряжкам.
Прапорщика Вырубова приказано откомандировать в штаб округа. На его место прибыл молодой, веселый прапорщик Соколовский.
* * *
Середина августа. Гудит с высокой соборной колокольни медный звон колоколов. Гудит, сзывает, возвещает жителям о торжестве, происходящем на Соборной площади, когда старый город благословляет сынов своих на бранный подвиг во имя единой бескорыстной любви к Великой Родине.
Батарея направляется на погрузку, проходя через центр города. Гуляющая, возбужденная текущими событиями публика останавливается, с любопытством разглядывая проходящую батарею. Вслед батарее несутся всевозможные пожелания, слова ободрения, сочувствия. Священник, сняв с груди свой наперсный крест, благословляет проходящие упряжки.
Как странно, что город живет так же, как жил и вчера, и месяц тому назад, и всегда. Те же давно знакомые открытые магазины с витринами, заставленными всевозможными товарами, так же покупатели входят в их открытые двери и делают свои покупки, и так же будет и дальше, без нас.
Нарядная, вечно шумящая пестрая толпа, только на лицах как будто бы больше оживления, и глаза женщин сильнее блестят, а в остальном все они все те же. Только мы одни куда-то несемся в неведомые дали. Пройдет батарея, и все они сейчас же забудут о нас, увлеченные своими личными делами и заботами.
* * *На военной платформе кипит спешная работа: по деревянным мосткам вводят в вагоны расседланных и разамуниченных лошадей. Первый шаг труден: лошадь осторожно пробует ногами деревянный настил, а затем уже легкими прыжками входит в вагон. Некоторые упрямятся - боятся. Взявшись за руки, люди сзади подталкивают их. Лошадь сразу влетает и, перепуганная, тропотит ногами о непривычное дерево пола вагона. По рельсам канатами тянут люди на платформы орудия, зарядные ящики, передки. Тут толпа пестрая: солдаты, их матери, жены, всюду снуют ребятишки - все принимают участие в трудной работе. Яркие платки баб расцвечивают весь эшелон: на орудиях, на ящиках - везде сидят бабы.
- Вот, поглядите…
Я оборачиваюсь: друг перед другом, по-детски прижав к глазам кулаки, плачут молодая миловидная баба и ее муж, молодой фейерверкер Беликов. Так и стоят друг перед другом, и из-под кулаков текут по их лицам обильные слезы.
- Поженились недавно. Неохота им расставаться друг с дружкой, - поясняет мне, улыбаясь, старый солдат, увидав, что эта сцена вызвала во мне любопытство.
* * *
- Господин капитан, примите меня добровольцем в свою батарею… - На меня вопросительно смотрит высокий молодой человек в форме студента Института путей сообщения.
- Охотно. А где ваши вещи?
- Я вас догоню, господин капитан, я только сдам все дела по постройке, на которой я работаю. Возьмите мои бумаги.
- Зачем же мне ваши бумаги? Когда явитесь в батарею, тогда и отдадите.
- Нет, возьмите сейчас. Я тогда буду уверен, что я принят.
- Ну, давайте.
«Николай Александрович Тиличеев, - прочитал я в бумагах своего добровольца, - студент 4-го курса».
- Ваше высокоблагородие, вот еще добровольцы. Очень просят принять их. - Фельдфебель подвел ко мне трех молодых людей, по виду мещан.
- Грамотные?
- Так точно.
- Ваши бумаги сдадите старшему писарю. Как ваши фамилии?
- Соколов, Отопков, Блинов.
Обрадованные добровольцы скинули куртки и сейчас же приняли участие в общей работе.
* * *Через несколько часов готовый эшелон вытягивается длинной колонной вагонов и платформ у перрона пассажирского вокзала. Из вагонов выглядывают лошадиные головы, из-под накинутых брезентов на платформе торчат жерла орудий.
- Трубач, сбор!
Легкие звуки сигнала в последний раз оглушают родные места. Эшелон медленно отходит, провожаемый хором раздавшихся, как по команде, при первом же повороте колес причитаний и плача родственниц отъезжающих солдат. Поезд идет уже полным ходом, а бабий вой и плач слышны все тише и наконец совершенно замирают вдали.
Теперь касательно Карнаухова и его говноботвы. Посадитель шести Байрактаров похоже думает что все забыли о его многолетней профессионально-дезинформационной деятельности, благодаря которой в том числе уже сейчас погибли тысячи людей и по братски решил плеснуть керосинчика ради создания в будущем условий для настоящего, кровавого бунта? Причем совсем не факт, что взрыв произойдет когда какой нибудь 1154-й стрелковый полк с бесполезным командованием, без артиллерии и средств связи попадет на фронт. Тссс, по секрету - один не обеспеченный средствами связи полк в ЛНДР уже пришел. Волонтеры сейчас копытят, ищут для них радиостанции, может получиться забавно, если этих мобов обеспечат цифрой.
Click to viewУмный поймет.
Полковник Б. В. Веверн. 6-я батарея. 1914-1917 гг. Повесть о времени великого служения Родине
Для понимания контекста приведенного мной отрывка из мемуаров полковника Болеслава Вильгельмовича Веверна.
Согласно штата №63 легкой полевой скорострельной батареи из Свода Штатов 1910 г., 6-я батарея 81-й артиллерийской бригады, разворачиваемая на базе выделенного 46-й артилерийской бригадой кадра, имела:
- 8 3-дм полевых скорострельных пушек обр 1902 с передками (по 40 патронов в каждом)
-12 зарядных ящиков (88 патронов в каждом)
- 2 телефонные двуколки
- 1 запасной лафет
- 5 повозок артиллерийского обоза
- 3 повозки интендантского обоза
- 6 офицеров
Командир батареи: капитан Б.В. Веверн (кадровый, 46 арт. бригада, 1898 г.в.);
Старший офицер батареи: поручик А.Р. Яковлев (офицер запаса армейской пехоты, 1908 г.в.)
Заведующий батарейным хозяйством: поручик П.А. Карабанов (кадровый, 46 арт. бригада, 1910 г.в);
Младший офицер батареи: прапорщик А.А. Соколовский (прапорщик запаса, в чине с января 1914 г.)
Младший офицер батареи: прапорщик А.А. Никольский (прапорщик запаса, в чине с ноября 1907)
Младший офицер батареи: подпрапорщик Т. М. Галущук (он же Сталуха, он же Галуха, кадровый сверхсрочник)
- 205 строевых нижних чинов
- 23 нестроевых нижних чина
- 23 строевых лошади
- 151 упряжная артиллерийская лошадь
- 6 обозных лошадей
--------------------------------
Я приближаюсь к лагерю. Только два дня тому назад я назначен командиром вновь формируемой 6-й батареи. Хорошо это или плохо? Моя батарея, в которой я пробыл еще с юных лет, почти всю свою службу, уходит в военный поход, а я остаюсь. Судьба - нахожу я ответ. Я стараюсь не думать об этом.
С легким ржанием, повернув головы, лошади роют копытами землю, следя с нетерпением за ездовыми3, раздающими сено. Одна сорвалась с коновязи, мечется по лагерю. Люди со всех сторон бегут, ловят ее.
У палаток всюду голубые дымки: чай кипятят, усевшись в кружки у костров, прибывшие по мобилизации солдаты.
«Смирно!..»
Я слушаю рапорт дежурного фейерверкера, подходит фельдфебель:
- Разрешите доложить, ваше высокоблагородие, командующий бригадой скоро приедут на разбивку лошадей. Хорошие кони прошли вчера вечером. Нам в телефонные двуколки надо бы подобрать. Вон серый стоит на отдельном колу, вот бы его нам.
- Как судьба…
В ожидании разбивки я обхожу кучки сидящих людей, попавших ко мне в батарею, и останавливаюсь перед невзрачной, маленькой, жалкой фигуркой, заискивающе глядящей мне в глаза.
- Тебя как зовут?
- Логинов, ваше высокоблагородие.
- Что делал до призыва?
- Под лодкой лежал.
- Под лодкой? Где?
- Да здесь же, на Волге. Как здорово есть захочется, пойдешь на пристань, поработаешь, а затем опять под лодку.
- Ну, а зимой же как?
- Зимой, ваше высокоблагородие, на казенную квартеру5. Не даром же им стоять здесь, этим квартерам? Ну, нашему брату и способно: тепло и кормят.
- А семья у тебя есть?
- Никак нет, семьи нету. Да и не годится, значит, ежели законной супруге на таких квартерах стоять.
- А водку пьешь?
- Так точно. Это можно, потому водка нашему брату кровь греет.
- Ну, а в батарее же как? На войне водки не полагается.
- Ничего, ваше высокоблагородие, потерпим.
* * *- Ваше высокоблагородие, командующий бригадой приехал. Вас просят на разбивку лошадей.
Передо мной стоит солидный, плотный фейерверкер с небольшой остроконечной черной бородкой. Где я видел это лицо? Да, вспоминаю: окрашенный в розовую краску, чистенький, как игрушка, пароход общества «Самолет». Стол, покрытый белой скатертью и уставленный винами и всевозможными закусками. За столом кутит шумная компания мужчин и нарядных дам. Громкий, непринужденный разговор и смех людей, чувствующих под своими ногами твердую почву. Мы, офицеры, в углу блестящей пароходной столовой ковыряем вилками «стерлядку колечком» и по временам бросаем свои взгляды на шумливых веселых соседей.
- Господа купечество, - шепчет нам убирающий тарелки лакей. - Богатеющие, - тянет он уже нараспев, не будучи в силах дольше сдерживать свой восторг.
Так вот оно что! Вот почему и тут, в батарее, он как-то сразу, по натуре своей, сам поставил себя на привычное место хозяина, и люди безропотно исполняют его приказания.
- Как ваша фамилия? - На ты назвать его как-то неловко.
- Бушмакин, ваше высокоблагородие.
- Чем занимались до призыва?
- Купец-хлеботорговец.
- Я назначаю вас старшим в обозе.
- Понимаю, ваше высокоблагородие. Покорнейше благодарю, - добавил он, как бы смутившись.
* * *
- Господа командиры, кто желает получить этого зверя?
Командующий бригадой, вытянув руку, указал на громадного серого жеребца, привязанного к вбитому в землю колу. Жеребец плясал вокруг кола, поджимая под себя задние ноги, стараясь подняться на дыбки. Громадная грива частью свисла почти до земли, частью развевалась по ветру, придавая ему вид какого-то свирепого чудища. Командиры батарей по очереди отказались.
- Так, значит, в шестую?
- Слушаю, господин полковник.
Лошади вороные, серые, гнедые, всех мастей и отмастков, голодные, избитые, грязные, заполнили собой весь отведенный для бригадного формирования берег речки. Вот они, наши безмолвные и покорные спутники и товарищи в грядущей боевой жизни, полной не изведанных еще нами ощущений, тревог, волнений и резких переходов в душевных настроениях - от упадка к воскресению духа. Не раз впоследствии приходилось нам поражаться тому тонкому чутью или инстинкту, которое проявляли наши лошади в тяжелые моменты нашей боевой обстановки. Они как будто понимали всю тяжесть положения данного момента и, не жалея своих сил и жизни, с удвоенной, утроенной энергией выручали нас из надвигающейся опасности. Теперь же здесь, на коновязи, они спокойно пережевывали свое сено, отдыхая после последних своих переживаний сборных пунктов, этапов, тесных и душных вагонов, шума, крика, нахлестываний и голода. Мы же в это время вновь осматривали этих новых своих друзей, распределяли их по упряжкам и выносам7, отбирали в боевую часть, в резерв, в обоз.
Каждое утро, посещая коновязь, обнаруживаю излишек в 10-15 лошадей. Откуда они берутся?
- Да кто их знает, ваше высокоблагородие? Тут, ночью, разве что разберешь? Бегают какие-то лошади, а чьи они - неизвестно. Ну, наши ездовые и ловят их - утром виднее, лишь бы своих не упустить, а что чужие, так нам убытку нет, - хозяева найдутся.
Логика моего фельдфебеля Д. Ф. Додельцева обезоруживала меня совершенно, и, отобрав излишек, что похуже, я отправлял их в ведение воинского начальника, предоставляя «хозяевам», то есть формирующимся паркам и обозам, искать их у него.
* * *Чиж, Чижик, Чижонок, Шар, Шарик, Шарообразный - все уже словари, все календари пересмотрели, а все еще не хватает кличек для прибывающих лошадей, которые должны получить имена на четыре буквы алфавита: Ц, Ч, Ш, Щ. В этом необходимом и очень трудном деле участвуют все - офицеры, фельдфебель, писаря и даже каптенармусы.
- Ну, что же? Еще только три клички осталось.
- Ширяй, - радостным голосом заявляет старший писарь Постников.
- Шикай.
- А что такое Шикай?
- Не могу знать.
- Ладно. Еще одно последнее сказание?
- Шамлет… - заканчивает этот острый вопрос фельдфебель Додельцев.
- Кончено: «Шамлет». Конь Шамлет.
* * *
Люди и лошади… В данный момент нет ни людей, ни лошадей: есть личный и конский составы. И я сам тоже не человек: я командир батареи. Я должен отбросить все человеческие чувства, волнующие мой мозг и мою душу. Забыть все, чем я жил, к чему стремился, что меня огорчало и что меня радовало. Надвинулся «Великий вопрос», в котором я - лишь незначительная частица громадного, сложного механизма и, как таковая, жизнь моя должна быть тоже только механической, направленной исключительно к выполнению одной главной цели. И я стараюсь быть тем, чем я должен быть, напрягаю к этому всю свою волю, и тем не менее мне плохо это удается: жизнь реальная, человеческая, прошлая и настоящая, вырывается наружу и разрушает мою работу над собой. Я не могу никак видеть в людях своей батареи лишь фейерверкеров, орудийных номеров8 и ездовых: сквозь эти официальные звания в каждом из них сквозит человек со всеми своими человеческими чувствами и стремлениями. Свыше двухсот человеческих жизней вручаются мне, в мое личное распоряжение в этот тяжелый исторический момент, и я как начальник «несу за них определенную законом ответственность». Это по уставу.
Что означают эти слова устава? Означают ли они, что я несу ответственность и за жизнь своих солдат? В уставе об этом нет разъяснения. В уме же и в душе моей на этот вопрос ответ готов и, как бы я в будущем ни старался себя оправдать, я знаю, что ответственность громадная лежит на мне не только перед ними самими и их семьями, но и перед моей собственной совестью. И эта ответственность на мне лежит не только за жизнь их, но даже и за каждую пролитую даром каплю их крови. Смогу ли я, хватит ли у меня ума, энергии, решимости и знаний сберечь эту кровь и не лить ее попусту, по собственному несовершенству или кому-нибудь в угоду?
Итак, личный состав 6-я батарея получила почти полностью из запаса армии. Отличнейший личный состав: из лесов Муромских, Костромских, «Керженецких» лесов, с Волги, Шексны, Клязьмы-реки, оттуда, где слагались песни былинные, богатырские, прибыли эти люди, потомки былинных русских богатырей, сметливые, грамотные, крупные и сильные. Почти половина из них придерживалась «древнего благочестия» и старых, веками созданных обычаев, степенных, крепких, как степенны и крепки были и телом, и духом сами эти люди. Непоколебимая вера в Бога, в судьбу, начерченную Божественным промыслом, без воли которого ни один волос не упадет с головы, эти 30-40-летние богатыри шли на войну спокойные, уверенные, покорные. Ни ругани, ни пьянства, ни драк, и как-то так уж вышло само собой, что вторая половина солдат батареи, как бы подавленная нравственным превосходством этих староверов, подчинилась почти во всем их жизненному укладу и слилась с ними в одну крепкую, дружную семью.
* * *В конце июля кадровые части выступили на фронт и таким образом освободили для нас, вновь формирующихся, свои казармы. Это сильно облегчило наше положение, но совершенно неожиданно появилось новое крупное затруднение: бабы.
В казармы перебрались к вечеру. Захожу. Команда: «Встать, смирно!» Ничего не понимаю! Базар, табор цыганский какой-то: солдаты, бабы, ребятишки…
Мой молодой фельдфебель Додельцев почти плачет:
- Ничего не могу поделать, ваше высокоблагородие, все сродственники: жены, матери, сестры, и все с ребятами. Ни расчета произвести, ни поверки. А разве бабу выгонишь? Да и старики наши обижаются: последние ведь денечки вместе. Ну, значит, каждая со своим хозяйством. Тут и ребят качают, и белье стирают. А чуть что - так она прямо в рожу тебе лезет. И уж больно много, разрешите доложить, ваше высокоблагородие, хлеба идет. Потому с тремя фунтами в сутки на человека теперь не обойдешься никак. Баба, что? - Известно: хоть ты ей толкуй, хоть не толкуй, а только одно: «Мужей, наших кормильцев, забрали, а нам и ребятам хлеба жалеют. Да крест на тебе есть ли?»
Действительно, ничего не поделаешь: приказал давать понемногу хлеб и бабам.
- Спасибо, кормилец, спасибо, родной. Дай тебе Бог за это много лет здравствовать и деткам твоим тоже, если они у тебя имеются. А ты, значит, командир будешь? Так вот, уж наших муженьков побереги. Не лезь больно шибко на немца. Немец ведь злющий, сказывают. И послал же нам Господь такое за грехи наши тяжкие…
И пошли на разные голоса причитать, каждая свое.
Пришлось отступать, только напоследок спросил:
- Ну, а спать-то как будут?
- Да там уж сами разберутся, ваше высокоблагородие, кто, где и с кем. Ничего - свои. Из-за баб не передерутся, не извольте беспокоиться, - заключил несколько повеселевший фельдфебель. - А с амуницией как же будем, ваше высокоблагородие? - продолжает он, совершенно уже успокоившись. - Всю перебрали, что бросила, уходя в поход, 6-я кадровая батарея. Рвань одна. Уж мы с каптенармусом Малининым выбирали, выбирали… Всех шорников, всех сапожников засадили за починку. И как мы будем, ежели заведующий хозяйством в Москве ничего не найдет, не приложу и ума.
Да, этот вопрос волнует очень сильно и меня самого. Пушки, передки, зарядные ящики имеются полностью, люди и лошади тоже, а запрячь батарею все-таки нельзя: нет конской амуниции. Наше артиллерийское ведомство не удосужилось заполнить этот пробел с 1910 года и теперь, ассигновав спешно только деньги, расхлебывать это дело предоставило всецело нам самим.
- Ничего, ваше высокоблагородие, - успокаивает меня каптенармус Малинин, доверенный мануфактурной фирмы «Привалов и Сын», - в Москве чего только нет. Поручик К. добудут.
- Эх, Василий Иванович, ведь это же не ваша мануфактура, которой хоть Волгу завалить можно. Идите-ка лучше домой, супруга-то ваша давно заждалась вас с обедом.
- Сейчас, ваше высокоблагородие, вот только повозки надо еще осмотреть, - и Малинин погружается снова в работу, затягивая ее до позднего вечера.
Дня через два купленная заведующим хозяйством батареи поручиком К. в Москве амуниция прибыла, но, конечно, далеко не полностью, и кое-как соединенная с подправленной старой, брошенной, ушедшей на фронт кадровой 6-й батареей была пригнана на лошадей.
Итак, 6-я батарея запряжена.
* * *Взводные командиры на своих взводах, орудийные фейерверкеры у своих орудий, ездовые на местах.
- Шагом мар-рш!..
Батарея ни с места: рвутся без толку и волнуются лошади в непривычной для них новой упряжке. Ездовые, почти все никогда не ездившие в орудиях, лезут вон из кожи, и все-таки ничего не выходит. На ровном месте не могут взять лошади.
- Ездовые, слезай! Выпрягай!
- Ну, Тимофей Максимович, как нам дальше быть с этим делом?
- Времени еще много у нас, ваше высокоблагородие, все постепенно наладится.
Т. М. Галущук, подпрапорщик, назначенный в 6-ю батарею на офицерскую должность, - красивый 28-летний брюнет. Я знаю его упрямую хохлацкую натуру, а потому пользуюсь случаем, чтобы его еще подзадорить:
- Вы уверены в этом?
- Так точно, ваше высокоблагородие!
- Ну, хорошо, тогда я всецело поручаю вам это дело.
* * *- Ваше высокоблагородие, разрешите моему сыну хотя один день побыть со мною. - Я оборачиваюсь: на меня смотрит нерешительно грустными слезящимися глазами старый еврей с длинной седой бородой. В руках мнет шапку. - Я нарочно приехал из Могилева, чтобы проститься с сыном.
- Как фамилия вашего сына?
- Расницов.
- Кузнец? Конечно, разрешаю.
Мы направляемся к кузнице, где идет спешная перековка лошадей. Молодой Геркулес кузнец Расницов, весь красный от жара, идущего от горна, и от усиленной работы, даже не поднял глаз на своего отца.
- Расницов, оставь работу, иди с отцом.
- Не время, ваше высокоблагородие, я не пойду.
А за стеной по плотно убитой земле открытого манежа стучат копыта лошадей, и слышится уже голос подпрапорщика Галущука:
- Да не тяни ее, черт!.. Не затягивай!.. Отпусти повод!..
Старый еврей молящими глазами взглянул на меня. Я пожал плечами и вышел.
* * *- Два патрона, беглый огонь! - несется по всему казарменному двору громовой голос старшего офицера поручика Яковлева.
Слышится щелканье курков орудий и лязг металла орудийных замков. Восемь орудий, вытянутых в одну линию, окружены суетящейся орудийной прислугой.
- Смирно!..
- Ну, как идет дело?
- Слабо пока, господин капитан: главное препятствие в том, что люди никак не могут освоиться с действительной простотой работы при орудиях. Ведь в большинстве они этих орудий не видели, и им кажется, что непременно тут должно быть все очень трудным. В особенности их пугает панорама, такой сложный прибор, и так проста и легка с ним работа.
- Ваше высокоблагородие, - прибежал, запыхавшись, дежурный по батарее фейерверкер, - там какой-то полковник вас спрашивают. Вот они сами идут сюда.
- Вы командир батареи?
- Так точно, господин полковник.
- Я прибыл из Петербурга для поверки знаний призванных из запаса армии офицеров. У вас сколько таких?
- Два прапорщика, господин полковник. Только не стоит вам беспокоиться: оба они ровно ничего не знают. Один, прапорщик Никольский, обучал географии девиц в одной из московских гимназий, а другой, прапорщик Вырубов, посвятил себя всецело искусству - занят театром. Если они и знали что-либо, в чем я не сомневаюсь, то к настоящему моменту успели все основательно забыть. Необходимо некоторое время для того, чтобы они могли все это вспомнить, а также усвоить и то, чего они раньше совсем не знали.
- У вас, кажется, идут занятия при орудиях.
- Так точно, господин полковник.
- Хорошо, продолжайте: я хочу посмотреть, как они у вас производятся.
- Сорок, трубка сорок!.. - опять загремела команда поручика Яковлева.
- Вольт налево… Убирай постромки… - доносится с манежа охрипший голос подпрапорщика Галущука.
* * *
На казарменный двор вваливается последняя партия прибывших на пополнение людей. Мужчины, женщины, дети… С котомками за плечами, в руках узелки, из которых торчат углы пирогов, каравай белого хлеба и другая деревенская снедь - «гостинцы», в обилии заготовленные в дорогу уходящим на фронт близким бабьему сердцу мужьям, сыновьям и братьям.
В прибывшей партии больше всего баб. Пестрыми, яркими красками своих одеяний придают они особый художественный колорит всей прибывшей группе. Бабы одеты по-праздничному - принарядились. Между нами царит полная тишина. Испуганными, недоверчивыми глазами смотрят они на нас, офицеров, от которых зависит судьба их близких.
- В первую батарею, вторую, третью, - отмечает мелом на груди прибывших запасных солдат командующий бригадой.
- Дозвольте, ваше высокоблагородие, мне в пятую. Там у меня сродственник служит, в пятой батарее. Вместе, значит…
- Хорошо, иди в пятую.
- А мне, ваше высокоблагородие, дозвольте в третью, так что на действительной я в третьей служил, так что и теперь в третью охота.
- Иди в третью.
- В четвертую, пятую, шестую, - продолжает отмечать командующий бригадой, подходя уже к концу выстроенных в шеренгу запасных.
Разбивка окончена. Пестрая толпа засуетилась, заговорили бабы, опять котомки взвалены на плечи, и новая волна вновь прибывших вливается в казарменную жизнь, в настоящее время такую шумливую, необычайную.
* * *Быстро проходит время, не замечаешь его. Находясь в батарее от зари до зари, с радостью наблюдаешь, как из толпы прибывших мужиков и всклокоченных, худых, голодных лошадей постепенно формируется и вырастает мощная, стройная воинская часть. Это уже не мужики - неповоротливые, медлительные, двигающиеся в развалку. Это уже настоящие солдаты, проворные, подтянутые, вежливые. У лошадей - шерсть уже блестит, углы округлились, гривы подщипаны, хвосты выровнены, лошади подобраны по выносам и по упряжкам.
Прапорщика Вырубова приказано откомандировать в штаб округа. На его место прибыл молодой, веселый прапорщик Соколовский.
* * *
Середина августа. Гудит с высокой соборной колокольни медный звон колоколов. Гудит, сзывает, возвещает жителям о торжестве, происходящем на Соборной площади, когда старый город благословляет сынов своих на бранный подвиг во имя единой бескорыстной любви к Великой Родине.
Батарея направляется на погрузку, проходя через центр города. Гуляющая, возбужденная текущими событиями публика останавливается, с любопытством разглядывая проходящую батарею. Вслед батарее несутся всевозможные пожелания, слова ободрения, сочувствия. Священник, сняв с груди свой наперсный крест, благословляет проходящие упряжки.
Как странно, что город живет так же, как жил и вчера, и месяц тому назад, и всегда. Те же давно знакомые открытые магазины с витринами, заставленными всевозможными товарами, так же покупатели входят в их открытые двери и делают свои покупки, и так же будет и дальше, без нас.
Нарядная, вечно шумящая пестрая толпа, только на лицах как будто бы больше оживления, и глаза женщин сильнее блестят, а в остальном все они все те же. Только мы одни куда-то несемся в неведомые дали. Пройдет батарея, и все они сейчас же забудут о нас, увлеченные своими личными делами и заботами.
* * *На военной платформе кипит спешная работа: по деревянным мосткам вводят в вагоны расседланных и разамуниченных лошадей. Первый шаг труден: лошадь осторожно пробует ногами деревянный настил, а затем уже легкими прыжками входит в вагон. Некоторые упрямятся - боятся. Взявшись за руки, люди сзади подталкивают их. Лошадь сразу влетает и, перепуганная, тропотит ногами о непривычное дерево пола вагона. По рельсам канатами тянут люди на платформы орудия, зарядные ящики, передки. Тут толпа пестрая: солдаты, их матери, жены, всюду снуют ребятишки - все принимают участие в трудной работе. Яркие платки баб расцвечивают весь эшелон: на орудиях, на ящиках - везде сидят бабы.
- Вот, поглядите…
Я оборачиваюсь: друг перед другом, по-детски прижав к глазам кулаки, плачут молодая миловидная баба и ее муж, молодой фейерверкер Беликов. Так и стоят друг перед другом, и из-под кулаков текут по их лицам обильные слезы.
- Поженились недавно. Неохота им расставаться друг с дружкой, - поясняет мне, улыбаясь, старый солдат, увидав, что эта сцена вызвала во мне любопытство.
* * *
- Господин капитан, примите меня добровольцем в свою батарею… - На меня вопросительно смотрит высокий молодой человек в форме студента Института путей сообщения.
- Охотно. А где ваши вещи?
- Я вас догоню, господин капитан, я только сдам все дела по постройке, на которой я работаю. Возьмите мои бумаги.
- Зачем же мне ваши бумаги? Когда явитесь в батарею, тогда и отдадите.
- Нет, возьмите сейчас. Я тогда буду уверен, что я принят.
- Ну, давайте.
«Николай Александрович Тиличеев, - прочитал я в бумагах своего добровольца, - студент 4-го курса».
- Ваше высокоблагородие, вот еще добровольцы. Очень просят принять их. - Фельдфебель подвел ко мне трех молодых людей, по виду мещан.
- Грамотные?
- Так точно.
- Ваши бумаги сдадите старшему писарю. Как ваши фамилии?
- Соколов, Отопков, Блинов.
Обрадованные добровольцы скинули куртки и сейчас же приняли участие в общей работе.
* * *Через несколько часов готовый эшелон вытягивается длинной колонной вагонов и платформ у перрона пассажирского вокзала. Из вагонов выглядывают лошадиные головы, из-под накинутых брезентов на платформе торчат жерла орудий.
- Трубач, сбор!
Легкие звуки сигнала в последний раз оглушают родные места. Эшелон медленно отходит, провожаемый хором раздавшихся, как по команде, при первом же повороте колес причитаний и плача родственниц отъезжающих солдат. Поезд идет уже полным ходом, а бабий вой и плач слышны все тише и наконец совершенно замирают вдали.