ювенальный террор
Вводимая сегодня в России под патронажем международного кагала система карательно-конфискационных органов, известная под именем «ювенальной юстиции», представляет собой не что иное как осуществление талмудического права так называемого «еврея» распоряжаться жизнью и имуществом «гоев» - в действии.
Согласно талмуду, «нееврей не может владеть собственностью законным образом, так же, как дикий зверь не обладает узаконенным правом на лес, где он укрывается. «Подобно тому, как можно со спокойной совестью убить дикого зверя и завладеть его лесом, также можно убить или изгнать гоя и завладеть его имуществом. Имущество нееврея подобно покинутой вещи, его настоящий владелец еврей, который первый ее захватит» (Baba Bathra. folio 54 h, Choschen Michpot,156,1, цит. по: Флавиан Бренье, Евреи и талмуд, Париж, б.г. с.84).
Яков Брафман в «Книге Кагала» уточняет содержание талмудического законодательства, регулирующего права «евреев» в отношении имущества и жизни гоев.
«По правилам Хезкат ишуб власть кагала простирается далеко за рубеж всех прав какого-либо частного общества. Нееврейские жители кагального района со всем своим имуществом являются здесь свободной территорией, составляющей здесь, так сказать, государственную или казенную собственность кагала, которую он частями продает своим еврейским жителям. Как писал один из компетентнейших авторитетов талмудического законодательства - раввин Иосиф Кулун, эта территория подобна некоему свободному озеру, в котором только тот еврей может ставить сети, который приобрел на это право кагала (…). Считая имущество нееврейского населения своего района, как мы выше видели, никому не принадлежащим озером, кагал продает евреям части это-го странного имущества на крайне неопределенных основаниях. Непосвященным в кагальные таинства продажа, о которой здесь говорится, может показаться непонятной. Приведем такой пример. Кагал продает на основании своих прав еврею N. дом, который по государственным законам составляет неотъемлемую собственность нееврея М., без ведома и согласия последнего. Какая, спрашивается, здесь польза для покупателя? Полученная им от кагала купчая ведь не может поставить покупателя к обозначенному в акте имуществу в те отношения, в которых каждый владелец находится в отношении к своей собственности. М. ведь не уступит свой дом потому, что он продан кагалом, и у кагала нет той власти, чтобы принудить его к уступке! Что же, спрашивается, приобрел покупатель N. на уплаченные им кагалу деньги? В ответ на этот вопрос вот что мы, к сожалению, скажем. С заключением купчей крепости с кагалом еврей N. получил хазака (власть) на имущество христианина М., в силу чего ему предоставлено исключительное право без малейшего препятствия или конкуренции со стороны других евреев стараться овладеть этим домом, как в купных актах сказано, «какими бы то ни было средствами». До окончательного же овладения оным хазака представляет покупателю исключительное право нанимать этот дом у настоящего его хозяина, заниматься в нем торговлей, давать деньги в рост хозяину и прочим нееврейским жителям оного и эксплуатировать их. Но бывают случаи, что кагал продает в эксплуатацию еврею даже лиц без недвижимого имущества. Вот что гласит закон о меропие (меропие означает отстранение настоящего владельца от его имущества - прим. Я. Брафмана). «Если человек (еврей) имеет в своей эксплуатации нееврея, то в определенных местах запрещается другим евреям входить в сношения с этим субъектом и делать подрывы первому…» (Я. Брафман, Книга кагала, М., 2009, с.46 - 49).
Точно также как гой не имеет, согласно талмудическим воззрениям, законных прав на движимое и недвижимое имущество, но допускается лишь до временного владения им, пока его не заберет купивший у кагала право хазаки еврей, обстоит дело и в отношении родительских прав гоев. Как у зверя можно забрать его детенышей, так и дети гоев принадлежат по закону талмуда тому еврею, который приобретет на них право меропие у местного кагала.
Санкционируя юридическую законность лишения человека родительских прав, «ювенальная юстиция» грубо попирает достоинство личности, низводя человека до уровня бессловесного животного и внося в правоотношения между человеком и государством дух и мораль талмуда, рассматривающие всякого «нееврея» как животное, лишенное юридической правоспособности. Гой и значит говядина, скотина.
За отсутствием морально-этических ограничений, разрешаемых талмудом, вопрос об отъятии детей у гоев обуславливается только наличием спроса хищника на жертву, приобретая вид коммерческой операции между «еврейским» жрецом и его «богом», каковое значение имеют вообще ритуальные жертвоприношения у евреев.
Согласно многочисленным историческим данным, полученным и собранным в ходе процесса по делу об убийстве евреями весной 1911 года в г. Киеве христианского отрока Андрюши Ющинского, христианские дети, младенцы и отроки, являются ходовым товаром, пользующимся повышенным спросом в среде изуверного "жидовства". Востребованность детского «живого товара» на рынке жертвенных материалов, породившая ювенальный бум в странах Европы и США, коренится в идее заместительного жертвоприношения, лежащей в основании талмудической генополитики, направленной на генетическую селекцию человеческого рода, выведение высшей генетической расы, «избранного народа».
Квазиюридическая процедура лишения родительских прав как по существу, так и в ритуальных деталях исполнения является подготовительным этапом заместительного жертвоприношения.
Согласно уставу Пасхи, данному Господом при исходе евреев из Египта, агнец для заместительного жертвоприношения должен был быть выбран и отделен от стада за пять дней до исхода (песаха) 14 авива (нисана) как для наблюдения за тем, не обнаружится ли в нем скрытого порока, так и с целью ритуальной генетической адаптации к семье жертвоприносителя (Исх. Гл.12). Однолетние беспорочные агнцы мужского пола (от коз и овец) должны были быть принесены в жертву (заменить перед губителем, посланным от Бога на истребление всех первенцев в земле Египетской от человека до скота) вместо первенцев Израильских. В дальнейшем порядок жертвоприношения в Храме, касающийся выбора жертвы, ее генетической адаптации, способа заклания, использования крови, мяса и способа всесожжения, был регламентирован с мелочной щепетильностью, проявляющейся как в обрядах ритуальных человеческих жертвоприношений вне Храма, так и в юридических процедурах ювенальной юстиции.
Процедуры выбора и отделения человеческого жертвенного агнца, осуществляемые находящимися в сфере ювенальной юстиции органами опеки и так называемых комиссий по делам несовершеннолетних, состоят в очевидной типологической связи с ритуальными приготовлениями жертвы как в Храмовом богослужении, так в известных из истории случаях ритуальных убийств христианских детей.
Существенным моментом ритуальной подготовки человеческого агнца к жертвоприношению, соответствие которому находится в «безгласии» животной жертвы, является его посвящение (заклятие, отлучение, херем), то есть отделение от защитной семейной среды, разрыв родственных уз, соединяющих детей и родителей. Кровная связь отцов и детей, простирающаяся в своем пределе до такой степени родственной привязанности, что смерть одного из детей влечет за собой и смерть родителя и наоборот, составляет величайшую тайну божественного домостроительства человеческого рода. Священное Писание говорит о родственной привязанности патриарха Иакова к сыну своему Вениамину, «с душой которого была связана душа его», по требованию Иосифа взятому из-под родительского крова, что она была такова, что, по свидетельству братьев, «он (Иаков), увидев, что нет отрока, умрет» (Быт.44, 30-31). «На образном языке еврейском, - говорит толкователь, - любовь Иакова к Вениамину представляется так; душа Иакова связана неразрывными связями с душой Вениамина, так срослась с нею, что с исчезновением Вениамина погибнет и жизнь Иакова» (А.П.Лопухин, Толковая Библия, СПб, 1904-1907, т.1, с.244).
Кровная связь детей и родителей не прерывается даже со смертью кого-либо из них. Грехи родителей сказываются на детях до третьего и даже до седьмого колена. На этом законе основан древний обычай кровомщения. Молитва детей за усопших родителей является священным долгом их, составляя основу основ религиозного культа. Сказано: «Принес Израиль жертвы Богу отца своего Исаака» (Быт.46, 1). Ср.: «Бог сказал: Я Бог отца твоего» (Быт. 46, 3). Как «Бог отца», так и «род отца во Израили» (1 Цар. 18, 18) является священной величиной, подтверждаемой авторитетом Писания. Непочтительность детей к родителям навлекает на них проклятие: «Проклят злословящий отца своего и матерь свою» Вт.27, 16). А почитание составляет основу их благополучия. «Почитай отца твоего и матерь твою, чтобы было тебе хорошо, чтобы продлились дни твои на земле» (Исх. 21, 12).
«Почитание отца и матери, повиновение им детей является источником благоденствия и долгоденствия отдельных лиц (Прит.20, 20), целых поколений (Иер.35, 18-19; Пр.1; Сир.3, 6-9) и всего народа. Крепкие своей нравственной связью, верностью заветам отцов, отдельные семьи не распадутся и сами и создадут прочное, долговечное общество; расстройство, распадение семьи признак гибели целого народа (Мих. 7, 6 и т.д.)» (Лопухин, т.1, с.338).
Согласно таинственному смыслу пятой заповеди, почитать следует не только хороших родителей, но и кажущихся плохими или даже и действительно плохих, как ближайших представителей череды поколений фамильного рода. В русском агиографическом источнике XVIII века «Житии святого младенца мученика Иоанна Углического», похищенного из дома отца неким жителем «веси Иерусалимской» по имени Рудак (что значит кровавый, или кровопийца) и заточенного им в тесном конике (пристенном сундуке) в своем доме, описывается попытка ритуального усыновления младенца-мученика через расторжение кровнородственных уз, принуждение к отречению от родного отца, типологически сопоставимая с обрядами заместительного посвящения, хактеризующими преступный изуверный почерк, общий для известных из истории ритуальных убийств, включающий, например, иудейское обрезание жертвы, необходимое, по-видимому, для придание ей черт генетического родства с приносящим, необходимого для заместительного жертвоприношения.
«А убийца он, всепроклятый кровопивец, (…) в нощи в дом отхождаше, и блаженнаго из коника вынимаше, и по ланитома млада детища скверною человекоубийственною своею рукою бияше и вопрошаше о родителях блаженнаго: «не имеешь ли печали по отце и матери и будеши ли мене отцем звати»? Что же оному мужественному во младенчестем возрасте, не яко младенцу, но яко совершенному отроку, или, паче рещи, мужу доблю и христианский закон не словом точию единем, но и самем делом исполнити возжелавшу, наипаче благодатию всесвятаго и животворящаго Духа учим и укреплен, врага и убийцу своего посрамляше и ему тако отвещаваше: «по родителях моих печаль мою имею и тебе отцем моим нарещи никогда не смею». И тако оный окаянный Иерусалимской веси житель чрез шестнадцать дней и нощей блаженнаго Иоанна во дни в конике на остром некоем тернии запираше, а в нощех вынимаше и конскою плетью от суровства и паче зверства блаженнаго бияше; но неции глаголют, яко и по зубку на каждую нощь у блаженнаго изрываше и едино сие вопрошаше: «отрекися отца и матери, и мене нарцы отцем твоим, отпущу тя». Гортань и язык от нестерпимых язв пресыхаше, и от глада изнемогаше; аще бо и пометаемы ему (были) крохи хлебныя напитатися (…), но он, видя себе конечныя болезни и готовящуюся смерти чашу, мало от тех вземля ядяше. И тако глаголати не можаше, младенческую на извещение отечества своего руку горе возвождаще и знамение честнаго креста на лице своем полагаше, а сего окаяннаго ему отца нарицающагося низлагаше. Что же в конец мучения сего блаженнаго Иоанна младенца сей всесуровый и дикий вепрь сотворяет? Не убоялся всех Создателя Бога, не содрогнулся сего младенческаго блаженнаго состава, егда не возмог прелукавыми ласкании, пресуровейшими биенми отеческаго прилепления Иоанна отвратити, тогда сие сотвори всепреадский житель: ухватив великосооруженный острый нож, и безгрешному блаженному младенцу по толиком терзании двадесятию четырьми раны убиение нанесе, двадесять же пятою сквозь честную блаженнаго страдальца главу во ушеса пронзе…» (Месяца июня в 25 день, убиение блаженного младенца, Иоанна Никифоровича Чеполосова, Угличскаго новаго страстотерпца. Ярославские Епарх. ведомости, 1881 г.).
В книге священника Николая Воскресенского находим пояснение символическим действиям блаженного: «Безвинный страдалец, пока имел силы говорить, словами выражал свой отказ подчиниться требованию Рудака; когда же гортань и язык от ран и жажды пересохли, младенец показывал своему мучителю два пальца, обозначая ими дорогих его сердцу отца и мать, и осенял себя крестным знамением» (Блаженный младенец-мученик Иоанн Никифорович Чеполосов, Углич, 1911 г.).
В двух поднятых перстах можно видеть, впрочем, и исповедание Христа- Бога отца блаженного мученика, отречения от которого требовал Иерусалимский. «Житие» описывает и страдание родителей блаженного мученика, отец которого от горя «едва мало себе ножем не закла, и яко по утопшем ревети глашает, и яко по скраденом ногты лице драти приготовляет».
Ритуальные убийства, как и ювенальные похищения и истязания детей, являются тайным генетическим оружием "жидовства", направленным на подавление инстинкта самосохранения и жизнеспособности окружающих народов и действующим наиболее успешно в атмосфере всеобщего помешательства, в состоянии массового психического аффекта, наваждаемого оккультными средствами (телевидения и СМИ), эффективно бороться с которым возможно лишь, как показывает история, прибегая к аскетической практике духовного трезвения и молитвы.
Характерным образчиком ювенального рэкета, заимствующего идеологию и методы ритуальных убийств, является процесс королевы Франции Марии Антуанетты, казненной по приговору революционного суда, одним из пунктов которого, носившим оккультно-аффективный характер, было обвинение королевы в сексуальном совращении дофина. Сначала революционные «ювенальщики» отняли восьмилетнего дофина от матери, мотивировав юницид общественной безопасностью и здоровьем ребенка, и поместили его в семье «сапожника» Симона (вроде екатеринбургского «часовщика» Юровского), назначенного ранее комиссаром Тампля, в котором содержались венценосные узники, королева и сестра короля. Затем, -предоставим слово Стефану Цвейгу,- «мы приближаемся к тому, что долгие годы казалось невероятным, психологически неоправданным. К тому эпизоду в истории Марии Антуанетты, который в какой-то степени можно обяснить лишь ужасно возбужденной атмосферой того времени, систематическим, длящимся десятилетиями, искусным отравлением общественного мнения (…). Однажды Симон или его жена обнаружили, что рано физически созревший и избалованный ребенок предается некоему детскому пороку, известным plaisirs solitaires (уединенным развлечениям, здесь: онанизму - фр.). Застигнутый врасплох мальчик не может отречься от проступка. Понуждаемый Симоном к ответу, кто привил ему эту дурную привычку, говорит или дает себя уговорить, что мать и тетя (сестра короля -прим.) склонили его к этому пороку (…) и, наконец, дело доходит до того, что мальчик начинает утверждать, будто женщины, мать и тетка, в Тампле часто брали его в постель, а мать имела с ним половую близость. Само собой на такое показание ребенка, которому нет еще и девяти лет, здравомыслящий человек в обычные времена ответил бы крайним недоверием. Но убежденность в эротической ненасытности Марии Антуанетты, воспитанная на бесчисленных клеветнических брошюрах революции, так глубого проникла в кровь французов, что даже это вздорное обвинение матери в том, что она понуждала ребенка восьми с половиной лет к сожительству с нею не вызывает (…) ни малейшего сомнения (...). Хорошо известно, что пойманные с поличным дети, почти всегда стараются свалить вину на кого-нибудь. Из инстинктивной самозащиты они обычно объявляют, что их кто-то соблазнил, ведь они чувствуют, что взрослые сами хотели бы освободить их от ответственности (…). Запутавшись однажды во лжи, ребенок не может выкарабкаться, чувствуя к тому же, что к его утверждениям прислушиваются и даже охотно верят им, он начинает понимать, что ложь спасает его, радостно соглашается со всем, что ему говорят комиссары…» (С. Цвейг, Мария Антуанетта, в кн.: Корона и эшафот, с. М., 1991, с.238-244).
Как известно из истории, молитвы оклеветанной королевы были услышаны Богом, и чудовищная ювенальная ложь произвела обратный эффект во время слушания дела в суде. «Эбер выступает. Решительно, убежденно, громким голосом повторяет он чудовищное обвинение. Но вскоре замечает, что невероятность сказанного очевидна, что ни один человек в зале суда ни одним возгласом возмущения не проявляет чувства отвращения к этой безнравственной матери, к этой женщине, потерявшей человеческий облик, люди в зале сидят безмолвные, бледные, пораженные. Тогда жалкий убийца решает преподнести аудитории еще одно, особо рафинированное психолого-политическое разъяснение. «Можно предположить,- заявляет этот неумный человек,- что преступное поведение вызвано не стремлением к удовлетворению похоти, а политическими мотивами - желанием физически ослабить ребенка. Вдова Капет надеялась, что ее сын когда-нибудь станет королем Франции, и подобными кознями она рассчитывала обеспечить себе влияние на него». (Почти та же логика присутствует и в обвинениях в адрес русской Царской Семьи, которую, нужно заметить, действовавшие во всем по примеру французской революции российские «ювенальщики» так и не посмели разлучить, хотя и предпринимали такие попытки в Царском Селе -прим). Поразительно, но и при этой беспрецедентно глупой интерпретации слушатели озадаченно безмолвствуют. Мария Антуанетта тоже молчит и презрительно смотрит мимо Эбера (…). Камень, брошенный Эбером в Марию Антуанетту, попадает в него самого и несет ему смерть. Несколько месяцев спустя и он отправится в последний свой путь в той телеге, той же дорогой, что и она, но совсем не так мужественно…» (Цвейг, с.254-256).
Сегодня при безграничном информационном всевластии телевидения и прессы российский обыватель, кажется, готов поверить чему угодно.
В статье «Наша кошерная печать», посвященной реакции российской иудействующей прессы на ритуальное убийство Андрюши Ющинского, заманенного евреями в ловушку под предлогом, как стало известно на процессе, показать мальчику его родного, пропавшего без вести отца, В. В. Розанов писал: евреи «пощупали русских на тельце Ющинского, как стекло испытывается на алмаз. Святые страдания Андрюши, что-то единственное (...) по глубине ужаса, и вот они на них попробовали сердце Кондурушкина и Пешехонова. Сердце не задрожало. Сердце ничего не сказало уму, воображению и совести Пешехонова и Кондурушкина, Философова и Мережковского. И тогда евреи сказали: «О, теперь мы свободны!!! Теперь-то мы уже свободны и все можем в этой «подлой» России. Где родители не плачут о детях своих, где брат продает брата и «целое общество» продает только-только убитого ребенка...» (В.В.Розанов, Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови, в кн.: Сахарна, М., 1998, с.323).
Николай Козлов
Согласно талмуду, «нееврей не может владеть собственностью законным образом, так же, как дикий зверь не обладает узаконенным правом на лес, где он укрывается. «Подобно тому, как можно со спокойной совестью убить дикого зверя и завладеть его лесом, также можно убить или изгнать гоя и завладеть его имуществом. Имущество нееврея подобно покинутой вещи, его настоящий владелец еврей, который первый ее захватит» (Baba Bathra. folio 54 h, Choschen Michpot,156,1, цит. по: Флавиан Бренье, Евреи и талмуд, Париж, б.г. с.84).
Яков Брафман в «Книге Кагала» уточняет содержание талмудического законодательства, регулирующего права «евреев» в отношении имущества и жизни гоев.
«По правилам Хезкат ишуб власть кагала простирается далеко за рубеж всех прав какого-либо частного общества. Нееврейские жители кагального района со всем своим имуществом являются здесь свободной территорией, составляющей здесь, так сказать, государственную или казенную собственность кагала, которую он частями продает своим еврейским жителям. Как писал один из компетентнейших авторитетов талмудического законодательства - раввин Иосиф Кулун, эта территория подобна некоему свободному озеру, в котором только тот еврей может ставить сети, который приобрел на это право кагала (…). Считая имущество нееврейского населения своего района, как мы выше видели, никому не принадлежащим озером, кагал продает евреям части это-го странного имущества на крайне неопределенных основаниях. Непосвященным в кагальные таинства продажа, о которой здесь говорится, может показаться непонятной. Приведем такой пример. Кагал продает на основании своих прав еврею N. дом, который по государственным законам составляет неотъемлемую собственность нееврея М., без ведома и согласия последнего. Какая, спрашивается, здесь польза для покупателя? Полученная им от кагала купчая ведь не может поставить покупателя к обозначенному в акте имуществу в те отношения, в которых каждый владелец находится в отношении к своей собственности. М. ведь не уступит свой дом потому, что он продан кагалом, и у кагала нет той власти, чтобы принудить его к уступке! Что же, спрашивается, приобрел покупатель N. на уплаченные им кагалу деньги? В ответ на этот вопрос вот что мы, к сожалению, скажем. С заключением купчей крепости с кагалом еврей N. получил хазака (власть) на имущество христианина М., в силу чего ему предоставлено исключительное право без малейшего препятствия или конкуренции со стороны других евреев стараться овладеть этим домом, как в купных актах сказано, «какими бы то ни было средствами». До окончательного же овладения оным хазака представляет покупателю исключительное право нанимать этот дом у настоящего его хозяина, заниматься в нем торговлей, давать деньги в рост хозяину и прочим нееврейским жителям оного и эксплуатировать их. Но бывают случаи, что кагал продает в эксплуатацию еврею даже лиц без недвижимого имущества. Вот что гласит закон о меропие (меропие означает отстранение настоящего владельца от его имущества - прим. Я. Брафмана). «Если человек (еврей) имеет в своей эксплуатации нееврея, то в определенных местах запрещается другим евреям входить в сношения с этим субъектом и делать подрывы первому…» (Я. Брафман, Книга кагала, М., 2009, с.46 - 49).
Точно также как гой не имеет, согласно талмудическим воззрениям, законных прав на движимое и недвижимое имущество, но допускается лишь до временного владения им, пока его не заберет купивший у кагала право хазаки еврей, обстоит дело и в отношении родительских прав гоев. Как у зверя можно забрать его детенышей, так и дети гоев принадлежат по закону талмуда тому еврею, который приобретет на них право меропие у местного кагала.
Санкционируя юридическую законность лишения человека родительских прав, «ювенальная юстиция» грубо попирает достоинство личности, низводя человека до уровня бессловесного животного и внося в правоотношения между человеком и государством дух и мораль талмуда, рассматривающие всякого «нееврея» как животное, лишенное юридической правоспособности. Гой и значит говядина, скотина.
За отсутствием морально-этических ограничений, разрешаемых талмудом, вопрос об отъятии детей у гоев обуславливается только наличием спроса хищника на жертву, приобретая вид коммерческой операции между «еврейским» жрецом и его «богом», каковое значение имеют вообще ритуальные жертвоприношения у евреев.
Согласно многочисленным историческим данным, полученным и собранным в ходе процесса по делу об убийстве евреями весной 1911 года в г. Киеве христианского отрока Андрюши Ющинского, христианские дети, младенцы и отроки, являются ходовым товаром, пользующимся повышенным спросом в среде изуверного "жидовства". Востребованность детского «живого товара» на рынке жертвенных материалов, породившая ювенальный бум в странах Европы и США, коренится в идее заместительного жертвоприношения, лежащей в основании талмудической генополитики, направленной на генетическую селекцию человеческого рода, выведение высшей генетической расы, «избранного народа».
Квазиюридическая процедура лишения родительских прав как по существу, так и в ритуальных деталях исполнения является подготовительным этапом заместительного жертвоприношения.
Согласно уставу Пасхи, данному Господом при исходе евреев из Египта, агнец для заместительного жертвоприношения должен был быть выбран и отделен от стада за пять дней до исхода (песаха) 14 авива (нисана) как для наблюдения за тем, не обнаружится ли в нем скрытого порока, так и с целью ритуальной генетической адаптации к семье жертвоприносителя (Исх. Гл.12). Однолетние беспорочные агнцы мужского пола (от коз и овец) должны были быть принесены в жертву (заменить перед губителем, посланным от Бога на истребление всех первенцев в земле Египетской от человека до скота) вместо первенцев Израильских. В дальнейшем порядок жертвоприношения в Храме, касающийся выбора жертвы, ее генетической адаптации, способа заклания, использования крови, мяса и способа всесожжения, был регламентирован с мелочной щепетильностью, проявляющейся как в обрядах ритуальных человеческих жертвоприношений вне Храма, так и в юридических процедурах ювенальной юстиции.
Процедуры выбора и отделения человеческого жертвенного агнца, осуществляемые находящимися в сфере ювенальной юстиции органами опеки и так называемых комиссий по делам несовершеннолетних, состоят в очевидной типологической связи с ритуальными приготовлениями жертвы как в Храмовом богослужении, так в известных из истории случаях ритуальных убийств христианских детей.
Существенным моментом ритуальной подготовки человеческого агнца к жертвоприношению, соответствие которому находится в «безгласии» животной жертвы, является его посвящение (заклятие, отлучение, херем), то есть отделение от защитной семейной среды, разрыв родственных уз, соединяющих детей и родителей. Кровная связь отцов и детей, простирающаяся в своем пределе до такой степени родственной привязанности, что смерть одного из детей влечет за собой и смерть родителя и наоборот, составляет величайшую тайну божественного домостроительства человеческого рода. Священное Писание говорит о родственной привязанности патриарха Иакова к сыну своему Вениамину, «с душой которого была связана душа его», по требованию Иосифа взятому из-под родительского крова, что она была такова, что, по свидетельству братьев, «он (Иаков), увидев, что нет отрока, умрет» (Быт.44, 30-31). «На образном языке еврейском, - говорит толкователь, - любовь Иакова к Вениамину представляется так; душа Иакова связана неразрывными связями с душой Вениамина, так срослась с нею, что с исчезновением Вениамина погибнет и жизнь Иакова» (А.П.Лопухин, Толковая Библия, СПб, 1904-1907, т.1, с.244).
Кровная связь детей и родителей не прерывается даже со смертью кого-либо из них. Грехи родителей сказываются на детях до третьего и даже до седьмого колена. На этом законе основан древний обычай кровомщения. Молитва детей за усопших родителей является священным долгом их, составляя основу основ религиозного культа. Сказано: «Принес Израиль жертвы Богу отца своего Исаака» (Быт.46, 1). Ср.: «Бог сказал: Я Бог отца твоего» (Быт. 46, 3). Как «Бог отца», так и «род отца во Израили» (1 Цар. 18, 18) является священной величиной, подтверждаемой авторитетом Писания. Непочтительность детей к родителям навлекает на них проклятие: «Проклят злословящий отца своего и матерь свою» Вт.27, 16). А почитание составляет основу их благополучия. «Почитай отца твоего и матерь твою, чтобы было тебе хорошо, чтобы продлились дни твои на земле» (Исх. 21, 12).
«Почитание отца и матери, повиновение им детей является источником благоденствия и долгоденствия отдельных лиц (Прит.20, 20), целых поколений (Иер.35, 18-19; Пр.1; Сир.3, 6-9) и всего народа. Крепкие своей нравственной связью, верностью заветам отцов, отдельные семьи не распадутся и сами и создадут прочное, долговечное общество; расстройство, распадение семьи признак гибели целого народа (Мих. 7, 6 и т.д.)» (Лопухин, т.1, с.338).
Согласно таинственному смыслу пятой заповеди, почитать следует не только хороших родителей, но и кажущихся плохими или даже и действительно плохих, как ближайших представителей череды поколений фамильного рода. В русском агиографическом источнике XVIII века «Житии святого младенца мученика Иоанна Углического», похищенного из дома отца неким жителем «веси Иерусалимской» по имени Рудак (что значит кровавый, или кровопийца) и заточенного им в тесном конике (пристенном сундуке) в своем доме, описывается попытка ритуального усыновления младенца-мученика через расторжение кровнородственных уз, принуждение к отречению от родного отца, типологически сопоставимая с обрядами заместительного посвящения, хактеризующими преступный изуверный почерк, общий для известных из истории ритуальных убийств, включающий, например, иудейское обрезание жертвы, необходимое, по-видимому, для придание ей черт генетического родства с приносящим, необходимого для заместительного жертвоприношения.
«А убийца он, всепроклятый кровопивец, (…) в нощи в дом отхождаше, и блаженнаго из коника вынимаше, и по ланитома млада детища скверною человекоубийственною своею рукою бияше и вопрошаше о родителях блаженнаго: «не имеешь ли печали по отце и матери и будеши ли мене отцем звати»? Что же оному мужественному во младенчестем возрасте, не яко младенцу, но яко совершенному отроку, или, паче рещи, мужу доблю и христианский закон не словом точию единем, но и самем делом исполнити возжелавшу, наипаче благодатию всесвятаго и животворящаго Духа учим и укреплен, врага и убийцу своего посрамляше и ему тако отвещаваше: «по родителях моих печаль мою имею и тебе отцем моим нарещи никогда не смею». И тако оный окаянный Иерусалимской веси житель чрез шестнадцать дней и нощей блаженнаго Иоанна во дни в конике на остром некоем тернии запираше, а в нощех вынимаше и конскою плетью от суровства и паче зверства блаженнаго бияше; но неции глаголют, яко и по зубку на каждую нощь у блаженнаго изрываше и едино сие вопрошаше: «отрекися отца и матери, и мене нарцы отцем твоим, отпущу тя». Гортань и язык от нестерпимых язв пресыхаше, и от глада изнемогаше; аще бо и пометаемы ему (были) крохи хлебныя напитатися (…), но он, видя себе конечныя болезни и готовящуюся смерти чашу, мало от тех вземля ядяше. И тако глаголати не можаше, младенческую на извещение отечества своего руку горе возвождаще и знамение честнаго креста на лице своем полагаше, а сего окаяннаго ему отца нарицающагося низлагаше. Что же в конец мучения сего блаженнаго Иоанна младенца сей всесуровый и дикий вепрь сотворяет? Не убоялся всех Создателя Бога, не содрогнулся сего младенческаго блаженнаго состава, егда не возмог прелукавыми ласкании, пресуровейшими биенми отеческаго прилепления Иоанна отвратити, тогда сие сотвори всепреадский житель: ухватив великосооруженный острый нож, и безгрешному блаженному младенцу по толиком терзании двадесятию четырьми раны убиение нанесе, двадесять же пятою сквозь честную блаженнаго страдальца главу во ушеса пронзе…» (Месяца июня в 25 день, убиение блаженного младенца, Иоанна Никифоровича Чеполосова, Угличскаго новаго страстотерпца. Ярославские Епарх. ведомости, 1881 г.).
В книге священника Николая Воскресенского находим пояснение символическим действиям блаженного: «Безвинный страдалец, пока имел силы говорить, словами выражал свой отказ подчиниться требованию Рудака; когда же гортань и язык от ран и жажды пересохли, младенец показывал своему мучителю два пальца, обозначая ими дорогих его сердцу отца и мать, и осенял себя крестным знамением» (Блаженный младенец-мученик Иоанн Никифорович Чеполосов, Углич, 1911 г.).
В двух поднятых перстах можно видеть, впрочем, и исповедание Христа- Бога отца блаженного мученика, отречения от которого требовал Иерусалимский. «Житие» описывает и страдание родителей блаженного мученика, отец которого от горя «едва мало себе ножем не закла, и яко по утопшем ревети глашает, и яко по скраденом ногты лице драти приготовляет».
Ритуальные убийства, как и ювенальные похищения и истязания детей, являются тайным генетическим оружием "жидовства", направленным на подавление инстинкта самосохранения и жизнеспособности окружающих народов и действующим наиболее успешно в атмосфере всеобщего помешательства, в состоянии массового психического аффекта, наваждаемого оккультными средствами (телевидения и СМИ), эффективно бороться с которым возможно лишь, как показывает история, прибегая к аскетической практике духовного трезвения и молитвы.
Характерным образчиком ювенального рэкета, заимствующего идеологию и методы ритуальных убийств, является процесс королевы Франции Марии Антуанетты, казненной по приговору революционного суда, одним из пунктов которого, носившим оккультно-аффективный характер, было обвинение королевы в сексуальном совращении дофина. Сначала революционные «ювенальщики» отняли восьмилетнего дофина от матери, мотивировав юницид общественной безопасностью и здоровьем ребенка, и поместили его в семье «сапожника» Симона (вроде екатеринбургского «часовщика» Юровского), назначенного ранее комиссаром Тампля, в котором содержались венценосные узники, королева и сестра короля. Затем, -предоставим слово Стефану Цвейгу,- «мы приближаемся к тому, что долгие годы казалось невероятным, психологически неоправданным. К тому эпизоду в истории Марии Антуанетты, который в какой-то степени можно обяснить лишь ужасно возбужденной атмосферой того времени, систематическим, длящимся десятилетиями, искусным отравлением общественного мнения (…). Однажды Симон или его жена обнаружили, что рано физически созревший и избалованный ребенок предается некоему детскому пороку, известным plaisirs solitaires (уединенным развлечениям, здесь: онанизму - фр.). Застигнутый врасплох мальчик не может отречься от проступка. Понуждаемый Симоном к ответу, кто привил ему эту дурную привычку, говорит или дает себя уговорить, что мать и тетя (сестра короля -прим.) склонили его к этому пороку (…) и, наконец, дело доходит до того, что мальчик начинает утверждать, будто женщины, мать и тетка, в Тампле часто брали его в постель, а мать имела с ним половую близость. Само собой на такое показание ребенка, которому нет еще и девяти лет, здравомыслящий человек в обычные времена ответил бы крайним недоверием. Но убежденность в эротической ненасытности Марии Антуанетты, воспитанная на бесчисленных клеветнических брошюрах революции, так глубого проникла в кровь французов, что даже это вздорное обвинение матери в том, что она понуждала ребенка восьми с половиной лет к сожительству с нею не вызывает (…) ни малейшего сомнения (...). Хорошо известно, что пойманные с поличным дети, почти всегда стараются свалить вину на кого-нибудь. Из инстинктивной самозащиты они обычно объявляют, что их кто-то соблазнил, ведь они чувствуют, что взрослые сами хотели бы освободить их от ответственности (…). Запутавшись однажды во лжи, ребенок не может выкарабкаться, чувствуя к тому же, что к его утверждениям прислушиваются и даже охотно верят им, он начинает понимать, что ложь спасает его, радостно соглашается со всем, что ему говорят комиссары…» (С. Цвейг, Мария Антуанетта, в кн.: Корона и эшафот, с. М., 1991, с.238-244).
Как известно из истории, молитвы оклеветанной королевы были услышаны Богом, и чудовищная ювенальная ложь произвела обратный эффект во время слушания дела в суде. «Эбер выступает. Решительно, убежденно, громким голосом повторяет он чудовищное обвинение. Но вскоре замечает, что невероятность сказанного очевидна, что ни один человек в зале суда ни одним возгласом возмущения не проявляет чувства отвращения к этой безнравственной матери, к этой женщине, потерявшей человеческий облик, люди в зале сидят безмолвные, бледные, пораженные. Тогда жалкий убийца решает преподнести аудитории еще одно, особо рафинированное психолого-политическое разъяснение. «Можно предположить,- заявляет этот неумный человек,- что преступное поведение вызвано не стремлением к удовлетворению похоти, а политическими мотивами - желанием физически ослабить ребенка. Вдова Капет надеялась, что ее сын когда-нибудь станет королем Франции, и подобными кознями она рассчитывала обеспечить себе влияние на него». (Почти та же логика присутствует и в обвинениях в адрес русской Царской Семьи, которую, нужно заметить, действовавшие во всем по примеру французской революции российские «ювенальщики» так и не посмели разлучить, хотя и предпринимали такие попытки в Царском Селе -прим). Поразительно, но и при этой беспрецедентно глупой интерпретации слушатели озадаченно безмолвствуют. Мария Антуанетта тоже молчит и презрительно смотрит мимо Эбера (…). Камень, брошенный Эбером в Марию Антуанетту, попадает в него самого и несет ему смерть. Несколько месяцев спустя и он отправится в последний свой путь в той телеге, той же дорогой, что и она, но совсем не так мужественно…» (Цвейг, с.254-256).
Сегодня при безграничном информационном всевластии телевидения и прессы российский обыватель, кажется, готов поверить чему угодно.
В статье «Наша кошерная печать», посвященной реакции российской иудействующей прессы на ритуальное убийство Андрюши Ющинского, заманенного евреями в ловушку под предлогом, как стало известно на процессе, показать мальчику его родного, пропавшего без вести отца, В. В. Розанов писал: евреи «пощупали русских на тельце Ющинского, как стекло испытывается на алмаз. Святые страдания Андрюши, что-то единственное (...) по глубине ужаса, и вот они на них попробовали сердце Кондурушкина и Пешехонова. Сердце не задрожало. Сердце ничего не сказало уму, воображению и совести Пешехонова и Кондурушкина, Философова и Мережковского. И тогда евреи сказали: «О, теперь мы свободны!!! Теперь-то мы уже свободны и все можем в этой «подлой» России. Где родители не плачут о детях своих, где брат продает брата и «целое общество» продает только-только убитого ребенка...» (В.В.Розанов, Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови, в кн.: Сахарна, М., 1998, с.323).
Николай Козлов