Предание о Пасхе ч.2
Этимология жертвоприношения
Метод этимологического исследования часто позволяет открыть тайны культовых мистерий, совершающихся в современном мире, которые надежно упрятаны от профанного взора. Исследователь мифологической символики в индоевропейских языках М.М. Маковский замечает: «Сакральный характер значения слов проявляется особенно ярко в свете того факта, что все или большая часть значений, характеризующих космогонический процесс, нередко как бы «упрятаны» в пределах одного, которое обычно является табуированным образованием. Необходимо иметь в виду, что в целом ряде случаев в одном слове может быть сокрыта тайна другого слова или целой семьи слов, а в этих словах может быть сокрыта тайна человеческого мышления или даже тайна человеческого бытия. Буквенные формулы (слова), имевшие изначально сугубо сакральный характер, хранят в себе тайну человеческой духовности, сущность различных ступеней и форм духовной энергии, глубоко скрытой от взгляда поверхностного наблюдателя. Такие формулы создавались в глубокой древности именно для того, чтобы скрывать истинные и наиболее глубокие смыслы, уводить в сторону от них, поскольку они считались священными, всячески уберечь от взгляда «непосвященных» истинные пружины и мотивы эволюции человеческой культуры. Только этимологический анализ может вскрыть внешне совершенно неочевидные связи и показать отсутствие связей, внешне вполне очевидных» (М.М. Маковский, Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках, М., 1996, с.202). Или как говорит русская пословица: «По доконам пойдешь, до всего дойдешь».
Этимологические данные подтверждают связь обрядов возношения, преломления хлеба с ритуальным змееборчеством, которая прослеживается, например, в названии праздничного хлеба -хала (евр.), калач (слав.), выпекаемого в виде сплетенной кругообразно змеи. Хала - (от турецк.-балк.) змея. В мифологии южных славян летающая змея, дракон.
Этимологическая инверсия, прослеживаемая в названиях жертвенного материала, говорит о табуированном, амбивалентном характере культа.
В православном богослужении часть просфоры (жертвенного хлеба), предназначенная для пресуществления в Тело Господне, носит название Агнца (от греч. святой, чистый), жертвенного животного ветхозаветного культа, которое в иносказательном смысле относится к Самому Христу.
Но в индо-европейских языках «аг, аги» (лат. anguis) - змея. Притом, что «мангуст» - зверек, охотящийся на змей и обладающий иммунитетом против змеиного яда, офиомах. Та же смысловая инверсия наблюдается в корневой основе слов овен, овца - «ов». Оф, офис - змея.
Козленок - по-еврейски «геди». Но гад - слав. змея.
В известном идиоматическом выражении «собаку съесть» в значении приобщиться тайной премудрости, «знанию», этимологически восходящем к жертвенной трапезе, слово собака коррелирует через евр. «келеб» (собака, пес) со слав. хлеб, а через немецкое «хунд» (собака) со змеей -кундалини (ср. анаконда). (Ср. «хот-дог» - горячая собака, запеченная в хлеб сосиска, но дагон- филистимский идол с туловищем человека и хвостом рыбы, змея).
«Собакой» назывался товарищеский ужин, ритуальная попойка в кадетских корпусах Царской России (В.Ларионов, Последние юнкера, М.. 1997, с.14).
В семиотике культа собака и змея являются взаимозамещающей парой.
«Центральным мотивом мифа о Громовержце является, как известно, поединок Громовержца со Змеем: таким образом, основным противником Громовержца является мифический Змей, который может представать при этом в разных своих ипостасях. Вместе с тем, в мифологических представлениях змей и собака замещают друг друга и, соответственно, мифологический змееборец может выступать в качестве убийцы пса. В частности, они могут замещать друг друга в функции стража, охраняющего вход в загробный мир. Показательно в этом смысле белорусское предание о том, что собака была сторожем рая, в той же функции выступает собака в народной легенде о грехопадении. Сходную роль играет пес в греческой и скандинавской мифологии, характерен образ Кербера, сочетающего признаки пса и змея. Такое же сочетание присуще и облику эриний, которые также принадлежат царству Аида, равным образом и Гидра ассоциируется как со змеей, так и с собакой. В древнерусских лицевых Апокалипсисах встречается изображение ада в виде человекообразного существа с собачьей головой, которое соответствует представлению ада в виде змея» (Б.А.Успенский, Избранные труды, Москва, Гнозис, 1994, т.2, с.104).
Согласно Макарию Великому, медный змей прообразовал «мертвое тело Господа» - труп. Любопытно проследить этимологическую связь слав. «труп» с евр. «терафим» (О терафимах подробнее см.: В.В. Розанов, Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови, в кн.: Сахарна, М, 1998, с. 403) - мертвое тело, идол, используемый для прорицаний и волшебства. Этимологически слово труп связано с корневой праосновой, обозначающей змея, (евр. сераф, лат. серпент). Эмблематическое обозначение терапии как искусства врачевания прослеживается в изображении чаши, обвитой змеей, которая в греческой мифологии является спутницей бога врачевания Асклепия.
С корневой основой, означающей змею, связаны, очевидно, и такие слова как трапеза (поминальный стол, трупоядение) треба (жертвоприношение). По замечанию лингвистов, само слово змея является «в славянских языках табуистическим названием, производным от названия земли и означающим собственно «земной, ползающий по земле» (Успенский, с.99). То же - лат. терра, земля. Исследование корнесловий приоткрывает изначальные смыслы. «Змеиная мудрость» («будьте мудры яко змия» [Мф.10, 16]) - наглость, нахальство и… терпение. «Муж мудрый многая терпит» (Притч.14, 17).
В свете сакральной табуации корневой праосновы, означающей как змея, так и ритуальную поминальную трапезу, жертвоприношение или целительное искусство уясняется прочтение одного из наиболее таинственных эсхатологических пророчеств Нового Завета: «Где будет труп, там соберутся и орлы» (Мф.24, 28).
Изображение орла, терзающего в когтях змею на напольной мозаике константинопольского Комплекса Большого императорского дворца (ок.535г.), восходящем к дохристианской иконографии Зевса (Юпитера) Громовержца, в облике орла побеждающего змею, является одним из наиболее ранних символических изображений евхаристии наряду с рыбой, несущей на спине корзину с хлебами и вином в римских катакомбах Каллиста (1 пол. 4 века) или двух рыб возле корзины с хлебом в церкви умножения хлебов в Табхе (4 в.) в Галилее. Орел считался у римлян не только птицей Юпитера, но и олицетворял гений императора. Орел, опирающийся на пучок молний, служил воинским значком легионов.
Следует ли доискиваться эсхатологически-пророческого смысла в современных символических изображениях, таких, например, как скульптурная композиция орла, терзающего змею, которая является гербом города Пятигорска? Над этим приходится задуматься, учитывая гео- и этнографическое положение Пятигорска, находящегося среди автохтонных народов, считающихся потомками утерянных колен Израилевых (эмблематически колена Данова, имевшего на знамени изображение змея, согласно проречению патриарха Иакова: «Дан- змей (нехаш) на пути» [Быт.49, 17]) и носящих змеиные самоназвания: чеченцы (НоХЧи) и иНГуШи.
Древнецерковная антропология и демонология говорит о некоем сродстве между апостасийным человечеством и миром падших духов, устанавливаемом через совершение кровавых жертвоприношений демонам, в которых последние имеют нужду как в свойственной им пище, за приношение которой оказывают своим служителям всяческое пособничество в земных делах.
Распяв на Кресте Господа нашего Иисуса Христа по наущению дьявола, евреи не стали уже называться «богоизбранным народом», но «богомерзким собором», «синагогой сатаны» (Свят. Иоанн Златоуст).
Сам же сатана за свое восстание на Иисуса Христа был низвержен на землю и заключен в преисподнюю. И ему никак нельзя было бы действовать в этом мире со времени распятия и воскресения Иисуса Христа, если бы человеки сами не призывали его на помощь скверными делами и, особо, кровавыми жертвоприношениями, которые являются его излюбленной пищей и в которых он черпает особую силу и энергию злодействовать в мире.
По учению Св. Церкви, местопребыванием диавола после Вочеловечения Иисуса Христа является бездна, ад, преисподние недра земли. Но для некоторых падших духов, подчиненных диаволу и именуемых «властями воздушными» (Еф. 2,2) и духами «злобы поднебесной» (Еф. 6,12), остается, однако, открытым доступ в пространство, называемое нижним или мысленным воздухом. Однако и этим воздушным демонам, чтобы удержаться в поднебесной области, необходимо то подсобное средство или, лучше сказать, пита¬тельная среда, которой являются для них испарения и излияния приносимых им кровавых жертв, жертвенный пепел (евр.- эфир), «те самые жертвы, в которых демоны особенно нуждаются, чтобы остаться в этом плотном, землю облегающем воздухе, ибо пищею для них состоит запах жертв» (Ориген, Увещание к мученичеству, СПб, 1897, с. 217).
«Таков обычай у демонов -говорит свят. Иоанн Златоуст.- Когда воздают им человеки божеское поклонение вонею и дымом крови, тогда они подобно кровожадным и ненасытным псам, пре¬бывают в тех местах для питания и наслаждения (этими вонею и дымом). Когда же никто не приносит им таких жертв: тогда они пропадают, как бы от голода. Доколе приносятся жертвоприношения, доколе совершаются скверные тайнодейства, дотоле демоны присутствуют и увеселяются» (в кн. еп. Игнатий Брянчанинов, Аскетические опыты, т. 3, с. 274).
Жажда идоложертвенной крови побуждала демонов к инспирированию кровавых жертвоприношений в древнем мире. Как говорит Тертуллиан: «Они (демоны) рекомендуют людям почитать общеизвестных богов, чтобы и самим себе доставать пищу, содержащуюся в туке и крови жертв, приносимых перед статуями богов и изображениями их...» (Ориген, с. 217-218).
По мысли св. отцов, ветхозаветные праведники совершали кровавые жертвоприношения Богу, верою прозревая грядущую искупительную Жертву Сына Божия. Вера праотцев, напечатленная в чистой крови и свидетельствованная безгласием приносимых в жертву непорочных животных была приятна Богу.
Главным отличительным признаком законной жертвы была мирность животного, ведомого на заклание, чего невозможно было достичь без соответствующего психоэмоционального состояния жреца. Если животное на пути к жертвеннику издавало хоть какой-либо звук или проявляло иные признаки беспокойства, жертва считалась неугодной Богу и жертвоприношение не совершалось.
Наоборот, жертвоприношения человеческие и животных, совершавшиеся в культе Молоха и Ваала в еврейском Тофете в долине Енномовой (называвшейся геенной) в окрестностях Иерусалима, представлявшем собой, по мнению некоторых библеистов, «медную пещь, при том оскверненную человеческими жертвоприношениями» (арх. Никифор), сопровождались страхом и трепетом жертв, выражавшимся в отчаянных криках, заглушаемых звуками тимпанов, барабанным боем и пением, аккомпанировавшим скаканию в смертельной чечетке жрецов Вааловых. Некоторые экзегеты слово Тофет производят от еврейского тимпан.
Скверная жертва, бесовская подтверждала древний, установленный между человеком и змием-дьяволом союз, по которому взамен посвященных ему кровавых приношений дьявол обязывался оказывать своим служителям помощь в совершении душетленных дел-лихоимания, блуда и смертоубийства.
В похвале священномученику Киприану свят. Григорий Богослов говорит: «Мятежные и враждебные власти охотно и поспешно исполняют таковые служения, ища умножить число участников своей погибели. Таких услуг наградою бывают жертвы и возлияния, приведенные в утонченный вид в испарениях от крови и жертвоприношений, приспособленных к демону» (в кн.: Аскетические Опыиы., т. 3, с.262).
Соединив кровавое служение демонам - жертвоприношения, с искусством призывания их на помощь, принятия кровавой мзды- волшебством, усовершенствованным достижениями современной каббалистики и традиционной акупунктуры, «жиды» извратили саму человече¬скую природу свою до состояния клинической антропофагии, низведя ее до сродства с демонами и войдя в необходимость вкушения жертвенной человеческой крови для поддержания жизни своей и энергии, за что получи¬ли от Святой Церкви прозвание «видимых бесов» (житие св. Кирилла Александрийского), а от христианского государства наказание смертной казнью.
Закон гласит: «Жертвами, рекше, заколением волшбы творящия, мечем мучатся» (Кормчая).
Ибо, говорят святые отцы, если изменники отворяющие врата града и призывающие врагов земного царя, дающие им пищу и жилище, достойны смерти, то тем более делающие так врагам Царя Небесного и всему роду христианскому. «Если враги, доставляющие поддержку разбойникам и убийцам, и чужеземным врагам императора, «великого царя», то есть рим¬ского императора, бывают наказываемы как враги общественного благосостояния,-пишет в «Увещании к мученичеству» Ориген,-то не тем ли более обоснованно обвинять тех, которые поддерживая жертвами служителей зла, через то удерживают их в окружности земли; не тем ли виновнее они, если знают изречение: «Приносящий жертву иным богам должен быть искоренен» (Исх. 22,20). По всей справедливости они должны подлежать обвинению за то, что помимо Единого Господа приносят жертвы виновникам зла на земле. И в тех огорчениях, какие демоны причиняют людям, питающие их жертвами, по моему мнению, не менее виноваты, чем и самые демоны-делатели зла, потому что демоны и удерживающие их причиняют людям зло как бы сообща: без запаха жертв и той пищи, которая более всякой другой соответствует их телу, демоны не могли бы существовать на земле» (Ориген, с. 218-219).
Христианское литургическое богословие не акцентирует внимания на заклинательном антирретическом значении Христовых Таин , легко читаемом в символах и аллегориях священных текстов и изображений.
В «Молитве ко святому причащению» готовящийся приступить к Святым Тайнам просит сподобить его «неосужденно причаститься во оставление грехов (…), в потребление и всесовершенное погубление лукавых (…) помыслов и помышлений, и предприятий, и нощных мечтаний, темных и лукавых духов» (Молитва 9-я).
Достаточно сопоставить копие православного богослужения с иконографией чуда о змие, изображающей св. архистратига Михаила или конных всадников (свв. Георгия, Димитрия, Трифона), прободающих копьем ползущего по земле дракона.
«Изображения вооруженных богов и героев верхом на коне - скачущих, охотящихся, сражающихся - непременный атрибут античной религиозной иконографии (…). Совмещение (исконной религиозности Египта и лошадиной символики) происходит на основе египетского мифа о Горе, убивающем Сета. Уже не раз отмечалось, что из Гора- всадника, облаченного в доспехи и с оружием в руках поражающего Сета-крокодила, развилась коптская иконография святых конных воинов. В эллинистическую эпоху во всем Средиземноморье отмечен один факт, который не может не привлечь нашего внимания. Отчасти он касается также эволюции иконографической типологии, в особенности же развития религиозных идей. Речь идет о появлении «богов-всадников» в сопровождении ужасающих и злобных чудовищ. Боги убивают их (например, крокодила убивает Гор, змея - ликийский Какасб, кабана - так называемые «фракийские всадники») при помощи оружия, имеющего известную связь с солярным культом: копье Гора, палица Какасба, лабрис (двойной топор) Зевса Критского или Аполлона Смирнского» (Кардини, с.60-61, 63, 74-75).
На процессе по «делу Бейлиса» и в возникшей вокруг него литературе всплыли интересные сведения, касающиеся каббалистической практики совершения ритуальных убийств, в свое время не получившие, к сожалению, должной историко-богословской интерпретации.
Ритуальное назначение «лютых игл» или в просторечии «шваек», употребляемых при вытачивании крови христианских младенцев выясняется из их профанического, кощунственного характера по отношению к орудиям казни Господа-священным гвоздям и копию, а так же святому копию Православного Богослужения.
«Копием в нашей церкви называется короткий обоюдоострый нож, с помощью которого совершаются все действия проскомидии. Он знаменует то копие, которым един от воин проколол ребро Спасителя» (Дьяченко, Полный церковно-славянский словарь, М., 1900, с. 263).
По чинопоследованию проскомидии «священник после обычного возгласа, взяв в левую руку 1-ю просфору двухчастную,-в образ двух естеств в лице Иисуса Христа, а в правую-копие, знаменует им трижды просфору на верху печати с произнесением слов: «в воспоминание Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа», в той уверенности, что эта просфора, по заповеди Господа, имеет быть принесена в жертву Богу за грехи мира. Далее вырезывает святый агнец, то есть, среднюю четвероугольную часть просфоры, водружая сперва копие с правой стороны просфоры около печати, произнося слова: «яко овча на заколение ведеся», с левой-«яко агнец непорочен, прямо стригущего его безгласен, тако не отверзает уст своих», в верхней-«во смирение Его суд его взятся», в нижней- «род же Его кто исповесть». В этих словах священник представляет себе образ Искупителя, кроткого и долготерпеливого, за смире¬ние которого не будет применен к Нему праведный суд. Хотя Он умер как обыкновенный человек «в язве сый»; но предвечное происхождение Его кто из современников знает, отделивши таким об¬разом мягкую часть просфоры, священник вынимает ее извнутри вместе с печатью со словами: «яко вземлется от земли живот Его», и полагает его на дискосе, надрезывает на мягкой части просфоры внизу крест со словами: «жрется Агнец Божий, вземляй грех мира, за мирский живот и спасение всех», и прободает копием в правую сторону, говоря: «един от воин копием ребра Его прободе, и абие изыде кровь и вода». За этим действием вливается вино, растворенное водою в святую чашу. Ибо по словам св. Киприана: «Чаша с водой без вина не должна быть приносима, ни вино без воды». Все это делается в воспоминание страданий Иисуса Хрис¬та и прободения ребра Его на кресте и излияния крови и воды из них» (Архим. Гавриил, Руководство по Литургике, Тверь, 1886, с. 506-507).
Отмечая подражательно-кощунственный по отношению к христианскому Богослужению характер ритуальных убийств, выражающийся, как это стало очевидно в деле об убийстве Андрюши Ющинского, в нанесении жертве определенного количества уколов, из которых только один последний должен быть смертельным, проф-прот. Т. И. Буткевич пишет: «Пранайтис приводит в своей экспертизе и тот способ убийства христиан, который указывается каббалою: «И смерть их (аммэ гаарец-не евреев), пусть будет при замкнутом рте, как у животного, которое умирает без голоса и речи. В молитве же он (резник) так должен говорить: нет у меня уст отвечать и нет чела, чтобы поднять голову. И он творит благодарственную молитву и дает обет Святому да будет он благословен, что ежедневно должно быть убиение во Эхаде, как при убиении скота, двенадцатью испытаниями ножа и ножем, что составляет тринадцать (именно столько составляют числовые значения слова Эхад: алеф-1, хет-8, далет-4, а всего-13). «Покойный профессор московской духовной академии по кафедре еврейского языка и литературы П. И. Горский-Платонов усматривал в этом каббалистическом способе убиения скота и человека еще и кощунство евреев над священнодействиями Православной церкви, имен¬но над тем, что православный священник, приготовляя на проскомидии агнец, произносит те же слова пророка Исайи, что и еврей¬ский резник: «как овча веден был на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так и Он не отверзал уст Своих» (Ис. 53,7)» (Прот. Т. И. Буткевич, О смысле и значении кровавых жертвоприношений в дохристианском мире и о так называемых ритуальных убийствах, «Вера и разум», Харьков, 1913, № 23, с.61).
Главное отличие каббалистического способа убиения жертвы от мгновенного заклания жертвы ударом ножа в Ветхозаветном культе, как видно из вышесказанного, состоит в предварительном мучении жертвы, вызываемом болезненными уколами. При этом резник, производящий заклание, очевидно, потешается страхом и трепетом жертвы.
По - видимому, следует говорить все-таки не о кощунственном подражании в отношении Христовых Таин каббалистической практики ритуального человекоубийства, а об антирретическом различии в отношении к тайне древней жертвы, профанируемой в кровавых языческих культах и практике современной каббалы и со страхом Божиим и верою совершаемой в Православном Богослужении, являющемся Божественным заклинанием смерти и ада.
Причем, конечно, любопытно было бы проследить генезис исторически сложившихся форм православной литургии от раннехристианского «преломления хлеба» до современной проскомидии с обязательным применением дискоса и св. копия в раздроблении Агнца в связи с развитием и усложнением «каббалистических» ритуалов жертвенного заклания.
Возможно экстраполировать на область христианской литургики библейскую экзегезу слов 28-го псалма: «Глас Господа совершающий елени», прообразующих таинство Божественной фармакопеи, подобное действию лекарства, приготовляемого из яда змеи, или вакцины из мертвого тела болезнетворного агента. «Оленями Давид называет учеников Христовых. Ибо как олень пренебрегает ядом ядовитых змей и ловит их посредством своего носа и обоняния (…), так и ученики Христовы ловили умственных змей духом дыхания своего и умерщвляли их силою Слова» (Толковая псалтырь).
Пророческим прообразованием Христовых Таин, литургического исполнения священной офиомахии является библейский рассказ о Товии, воскурением печени и сердца рыбы, хотевшей пожрать его в Тигре, прогнавший демона Асмодея, или повествование о победе пророка Даниила над змием в Вавилоне посредством «гомолы», сваренной из жира, смолы и волос. «И взя Даниил смолу и тук и волну, и возвари вкупе, и сотвори гомолу, и верже во уста змию и изъяд расседеся змий» (Дан. 14, 27).
К слову «гомола» (комелить- калечить; камлать, комкать - др. русск., совершать жертвоприношение, причащаться) восходит, как кажется, понятие современной медицины о гомологической или трансплантологической болезни, то есть, отторжения пересаженных кровеносных тканей, либо гибель принявшего их организма в результате иммунологической несовместимости. «Иммунологическая несовместимость между клетками донора и реципиента может проявляться не только в форме реакции реципиента, приводящей к их отторжению, но в определенных случаях и в виде «трансплантант против хозяина» (БМЭ, с. 449).
Как говорит о тайне Тела и Крови Христовых, этой божественной «Гомоле» апостол Павел в послании к коринфянам: «Елижды бо ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете (…). Темже иже аще яст хлеб сей или пиет чашу Господню недостойне, повинен будет Телу и Крови Господни. Да искушает же человек себе, и тако от хлеба яст и от чаши да пиет. Ядый же и пияй недостйне, суд себе яст и пиет, не рассуждая Тела Господня. Сего ради в вас мнози немощни и недужни и усыпают (умирают) доволни» (1 Кор. 11, 26-30), поражаемые, как кажется, гомологической болезнью антирретической несовместимости.
Что же означает достойное причащения Божественного Тела и Крови в Таинстве св. Евхаристии, как не умерщвление и поядание крови древнего врага!
Николай Козлов
Метод этимологического исследования часто позволяет открыть тайны культовых мистерий, совершающихся в современном мире, которые надежно упрятаны от профанного взора. Исследователь мифологической символики в индоевропейских языках М.М. Маковский замечает: «Сакральный характер значения слов проявляется особенно ярко в свете того факта, что все или большая часть значений, характеризующих космогонический процесс, нередко как бы «упрятаны» в пределах одного, которое обычно является табуированным образованием. Необходимо иметь в виду, что в целом ряде случаев в одном слове может быть сокрыта тайна другого слова или целой семьи слов, а в этих словах может быть сокрыта тайна человеческого мышления или даже тайна человеческого бытия. Буквенные формулы (слова), имевшие изначально сугубо сакральный характер, хранят в себе тайну человеческой духовности, сущность различных ступеней и форм духовной энергии, глубоко скрытой от взгляда поверхностного наблюдателя. Такие формулы создавались в глубокой древности именно для того, чтобы скрывать истинные и наиболее глубокие смыслы, уводить в сторону от них, поскольку они считались священными, всячески уберечь от взгляда «непосвященных» истинные пружины и мотивы эволюции человеческой культуры. Только этимологический анализ может вскрыть внешне совершенно неочевидные связи и показать отсутствие связей, внешне вполне очевидных» (М.М. Маковский, Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских языках, М., 1996, с.202). Или как говорит русская пословица: «По доконам пойдешь, до всего дойдешь».
Этимологические данные подтверждают связь обрядов возношения, преломления хлеба с ритуальным змееборчеством, которая прослеживается, например, в названии праздничного хлеба -хала (евр.), калач (слав.), выпекаемого в виде сплетенной кругообразно змеи. Хала - (от турецк.-балк.) змея. В мифологии южных славян летающая змея, дракон.
Этимологическая инверсия, прослеживаемая в названиях жертвенного материала, говорит о табуированном, амбивалентном характере культа.
В православном богослужении часть просфоры (жертвенного хлеба), предназначенная для пресуществления в Тело Господне, носит название Агнца (от греч. святой, чистый), жертвенного животного ветхозаветного культа, которое в иносказательном смысле относится к Самому Христу.
Но в индо-европейских языках «аг, аги» (лат. anguis) - змея. Притом, что «мангуст» - зверек, охотящийся на змей и обладающий иммунитетом против змеиного яда, офиомах. Та же смысловая инверсия наблюдается в корневой основе слов овен, овца - «ов». Оф, офис - змея.
Козленок - по-еврейски «геди». Но гад - слав. змея.
В известном идиоматическом выражении «собаку съесть» в значении приобщиться тайной премудрости, «знанию», этимологически восходящем к жертвенной трапезе, слово собака коррелирует через евр. «келеб» (собака, пес) со слав. хлеб, а через немецкое «хунд» (собака) со змеей -кундалини (ср. анаконда). (Ср. «хот-дог» - горячая собака, запеченная в хлеб сосиска, но дагон- филистимский идол с туловищем человека и хвостом рыбы, змея).
«Собакой» назывался товарищеский ужин, ритуальная попойка в кадетских корпусах Царской России (В.Ларионов, Последние юнкера, М.. 1997, с.14).
В семиотике культа собака и змея являются взаимозамещающей парой.
«Центральным мотивом мифа о Громовержце является, как известно, поединок Громовержца со Змеем: таким образом, основным противником Громовержца является мифический Змей, который может представать при этом в разных своих ипостасях. Вместе с тем, в мифологических представлениях змей и собака замещают друг друга и, соответственно, мифологический змееборец может выступать в качестве убийцы пса. В частности, они могут замещать друг друга в функции стража, охраняющего вход в загробный мир. Показательно в этом смысле белорусское предание о том, что собака была сторожем рая, в той же функции выступает собака в народной легенде о грехопадении. Сходную роль играет пес в греческой и скандинавской мифологии, характерен образ Кербера, сочетающего признаки пса и змея. Такое же сочетание присуще и облику эриний, которые также принадлежат царству Аида, равным образом и Гидра ассоциируется как со змеей, так и с собакой. В древнерусских лицевых Апокалипсисах встречается изображение ада в виде человекообразного существа с собачьей головой, которое соответствует представлению ада в виде змея» (Б.А.Успенский, Избранные труды, Москва, Гнозис, 1994, т.2, с.104).
Согласно Макарию Великому, медный змей прообразовал «мертвое тело Господа» - труп. Любопытно проследить этимологическую связь слав. «труп» с евр. «терафим» (О терафимах подробнее см.: В.В. Розанов, Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови, в кн.: Сахарна, М, 1998, с. 403) - мертвое тело, идол, используемый для прорицаний и волшебства. Этимологически слово труп связано с корневой праосновой, обозначающей змея, (евр. сераф, лат. серпент). Эмблематическое обозначение терапии как искусства врачевания прослеживается в изображении чаши, обвитой змеей, которая в греческой мифологии является спутницей бога врачевания Асклепия.
С корневой основой, означающей змею, связаны, очевидно, и такие слова как трапеза (поминальный стол, трупоядение) треба (жертвоприношение). По замечанию лингвистов, само слово змея является «в славянских языках табуистическим названием, производным от названия земли и означающим собственно «земной, ползающий по земле» (Успенский, с.99). То же - лат. терра, земля. Исследование корнесловий приоткрывает изначальные смыслы. «Змеиная мудрость» («будьте мудры яко змия» [Мф.10, 16]) - наглость, нахальство и… терпение. «Муж мудрый многая терпит» (Притч.14, 17).
В свете сакральной табуации корневой праосновы, означающей как змея, так и ритуальную поминальную трапезу, жертвоприношение или целительное искусство уясняется прочтение одного из наиболее таинственных эсхатологических пророчеств Нового Завета: «Где будет труп, там соберутся и орлы» (Мф.24, 28).
Изображение орла, терзающего в когтях змею на напольной мозаике константинопольского Комплекса Большого императорского дворца (ок.535г.), восходящем к дохристианской иконографии Зевса (Юпитера) Громовержца, в облике орла побеждающего змею, является одним из наиболее ранних символических изображений евхаристии наряду с рыбой, несущей на спине корзину с хлебами и вином в римских катакомбах Каллиста (1 пол. 4 века) или двух рыб возле корзины с хлебом в церкви умножения хлебов в Табхе (4 в.) в Галилее. Орел считался у римлян не только птицей Юпитера, но и олицетворял гений императора. Орел, опирающийся на пучок молний, служил воинским значком легионов.
Следует ли доискиваться эсхатологически-пророческого смысла в современных символических изображениях, таких, например, как скульптурная композиция орла, терзающего змею, которая является гербом города Пятигорска? Над этим приходится задуматься, учитывая гео- и этнографическое положение Пятигорска, находящегося среди автохтонных народов, считающихся потомками утерянных колен Израилевых (эмблематически колена Данова, имевшего на знамени изображение змея, согласно проречению патриарха Иакова: «Дан- змей (нехаш) на пути» [Быт.49, 17]) и носящих змеиные самоназвания: чеченцы (НоХЧи) и иНГуШи.
Древнецерковная антропология и демонология говорит о некоем сродстве между апостасийным человечеством и миром падших духов, устанавливаемом через совершение кровавых жертвоприношений демонам, в которых последние имеют нужду как в свойственной им пище, за приношение которой оказывают своим служителям всяческое пособничество в земных делах.
Распяв на Кресте Господа нашего Иисуса Христа по наущению дьявола, евреи не стали уже называться «богоизбранным народом», но «богомерзким собором», «синагогой сатаны» (Свят. Иоанн Златоуст).
Сам же сатана за свое восстание на Иисуса Христа был низвержен на землю и заключен в преисподнюю. И ему никак нельзя было бы действовать в этом мире со времени распятия и воскресения Иисуса Христа, если бы человеки сами не призывали его на помощь скверными делами и, особо, кровавыми жертвоприношениями, которые являются его излюбленной пищей и в которых он черпает особую силу и энергию злодействовать в мире.
По учению Св. Церкви, местопребыванием диавола после Вочеловечения Иисуса Христа является бездна, ад, преисподние недра земли. Но для некоторых падших духов, подчиненных диаволу и именуемых «властями воздушными» (Еф. 2,2) и духами «злобы поднебесной» (Еф. 6,12), остается, однако, открытым доступ в пространство, называемое нижним или мысленным воздухом. Однако и этим воздушным демонам, чтобы удержаться в поднебесной области, необходимо то подсобное средство или, лучше сказать, пита¬тельная среда, которой являются для них испарения и излияния приносимых им кровавых жертв, жертвенный пепел (евр.- эфир), «те самые жертвы, в которых демоны особенно нуждаются, чтобы остаться в этом плотном, землю облегающем воздухе, ибо пищею для них состоит запах жертв» (Ориген, Увещание к мученичеству, СПб, 1897, с. 217).
«Таков обычай у демонов -говорит свят. Иоанн Златоуст.- Когда воздают им человеки божеское поклонение вонею и дымом крови, тогда они подобно кровожадным и ненасытным псам, пре¬бывают в тех местах для питания и наслаждения (этими вонею и дымом). Когда же никто не приносит им таких жертв: тогда они пропадают, как бы от голода. Доколе приносятся жертвоприношения, доколе совершаются скверные тайнодейства, дотоле демоны присутствуют и увеселяются» (в кн. еп. Игнатий Брянчанинов, Аскетические опыты, т. 3, с. 274).
Жажда идоложертвенной крови побуждала демонов к инспирированию кровавых жертвоприношений в древнем мире. Как говорит Тертуллиан: «Они (демоны) рекомендуют людям почитать общеизвестных богов, чтобы и самим себе доставать пищу, содержащуюся в туке и крови жертв, приносимых перед статуями богов и изображениями их...» (Ориген, с. 217-218).
По мысли св. отцов, ветхозаветные праведники совершали кровавые жертвоприношения Богу, верою прозревая грядущую искупительную Жертву Сына Божия. Вера праотцев, напечатленная в чистой крови и свидетельствованная безгласием приносимых в жертву непорочных животных была приятна Богу.
Главным отличительным признаком законной жертвы была мирность животного, ведомого на заклание, чего невозможно было достичь без соответствующего психоэмоционального состояния жреца. Если животное на пути к жертвеннику издавало хоть какой-либо звук или проявляло иные признаки беспокойства, жертва считалась неугодной Богу и жертвоприношение не совершалось.
Наоборот, жертвоприношения человеческие и животных, совершавшиеся в культе Молоха и Ваала в еврейском Тофете в долине Енномовой (называвшейся геенной) в окрестностях Иерусалима, представлявшем собой, по мнению некоторых библеистов, «медную пещь, при том оскверненную человеческими жертвоприношениями» (арх. Никифор), сопровождались страхом и трепетом жертв, выражавшимся в отчаянных криках, заглушаемых звуками тимпанов, барабанным боем и пением, аккомпанировавшим скаканию в смертельной чечетке жрецов Вааловых. Некоторые экзегеты слово Тофет производят от еврейского тимпан.
Скверная жертва, бесовская подтверждала древний, установленный между человеком и змием-дьяволом союз, по которому взамен посвященных ему кровавых приношений дьявол обязывался оказывать своим служителям помощь в совершении душетленных дел-лихоимания, блуда и смертоубийства.
В похвале священномученику Киприану свят. Григорий Богослов говорит: «Мятежные и враждебные власти охотно и поспешно исполняют таковые служения, ища умножить число участников своей погибели. Таких услуг наградою бывают жертвы и возлияния, приведенные в утонченный вид в испарениях от крови и жертвоприношений, приспособленных к демону» (в кн.: Аскетические Опыиы., т. 3, с.262).
Соединив кровавое служение демонам - жертвоприношения, с искусством призывания их на помощь, принятия кровавой мзды- волшебством, усовершенствованным достижениями современной каббалистики и традиционной акупунктуры, «жиды» извратили саму человече¬скую природу свою до состояния клинической антропофагии, низведя ее до сродства с демонами и войдя в необходимость вкушения жертвенной человеческой крови для поддержания жизни своей и энергии, за что получи¬ли от Святой Церкви прозвание «видимых бесов» (житие св. Кирилла Александрийского), а от христианского государства наказание смертной казнью.
Закон гласит: «Жертвами, рекше, заколением волшбы творящия, мечем мучатся» (Кормчая).
Ибо, говорят святые отцы, если изменники отворяющие врата града и призывающие врагов земного царя, дающие им пищу и жилище, достойны смерти, то тем более делающие так врагам Царя Небесного и всему роду христианскому. «Если враги, доставляющие поддержку разбойникам и убийцам, и чужеземным врагам императора, «великого царя», то есть рим¬ского императора, бывают наказываемы как враги общественного благосостояния,-пишет в «Увещании к мученичеству» Ориген,-то не тем ли более обоснованно обвинять тех, которые поддерживая жертвами служителей зла, через то удерживают их в окружности земли; не тем ли виновнее они, если знают изречение: «Приносящий жертву иным богам должен быть искоренен» (Исх. 22,20). По всей справедливости они должны подлежать обвинению за то, что помимо Единого Господа приносят жертвы виновникам зла на земле. И в тех огорчениях, какие демоны причиняют людям, питающие их жертвами, по моему мнению, не менее виноваты, чем и самые демоны-делатели зла, потому что демоны и удерживающие их причиняют людям зло как бы сообща: без запаха жертв и той пищи, которая более всякой другой соответствует их телу, демоны не могли бы существовать на земле» (Ориген, с. 218-219).
Христианское литургическое богословие не акцентирует внимания на заклинательном антирретическом значении Христовых Таин , легко читаемом в символах и аллегориях священных текстов и изображений.
В «Молитве ко святому причащению» готовящийся приступить к Святым Тайнам просит сподобить его «неосужденно причаститься во оставление грехов (…), в потребление и всесовершенное погубление лукавых (…) помыслов и помышлений, и предприятий, и нощных мечтаний, темных и лукавых духов» (Молитва 9-я).
Достаточно сопоставить копие православного богослужения с иконографией чуда о змие, изображающей св. архистратига Михаила или конных всадников (свв. Георгия, Димитрия, Трифона), прободающих копьем ползущего по земле дракона.
«Изображения вооруженных богов и героев верхом на коне - скачущих, охотящихся, сражающихся - непременный атрибут античной религиозной иконографии (…). Совмещение (исконной религиозности Египта и лошадиной символики) происходит на основе египетского мифа о Горе, убивающем Сета. Уже не раз отмечалось, что из Гора- всадника, облаченного в доспехи и с оружием в руках поражающего Сета-крокодила, развилась коптская иконография святых конных воинов. В эллинистическую эпоху во всем Средиземноморье отмечен один факт, который не может не привлечь нашего внимания. Отчасти он касается также эволюции иконографической типологии, в особенности же развития религиозных идей. Речь идет о появлении «богов-всадников» в сопровождении ужасающих и злобных чудовищ. Боги убивают их (например, крокодила убивает Гор, змея - ликийский Какасб, кабана - так называемые «фракийские всадники») при помощи оружия, имеющего известную связь с солярным культом: копье Гора, палица Какасба, лабрис (двойной топор) Зевса Критского или Аполлона Смирнского» (Кардини, с.60-61, 63, 74-75).
На процессе по «делу Бейлиса» и в возникшей вокруг него литературе всплыли интересные сведения, касающиеся каббалистической практики совершения ритуальных убийств, в свое время не получившие, к сожалению, должной историко-богословской интерпретации.
Ритуальное назначение «лютых игл» или в просторечии «шваек», употребляемых при вытачивании крови христианских младенцев выясняется из их профанического, кощунственного характера по отношению к орудиям казни Господа-священным гвоздям и копию, а так же святому копию Православного Богослужения.
«Копием в нашей церкви называется короткий обоюдоострый нож, с помощью которого совершаются все действия проскомидии. Он знаменует то копие, которым един от воин проколол ребро Спасителя» (Дьяченко, Полный церковно-славянский словарь, М., 1900, с. 263).
По чинопоследованию проскомидии «священник после обычного возгласа, взяв в левую руку 1-ю просфору двухчастную,-в образ двух естеств в лице Иисуса Христа, а в правую-копие, знаменует им трижды просфору на верху печати с произнесением слов: «в воспоминание Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа», в той уверенности, что эта просфора, по заповеди Господа, имеет быть принесена в жертву Богу за грехи мира. Далее вырезывает святый агнец, то есть, среднюю четвероугольную часть просфоры, водружая сперва копие с правой стороны просфоры около печати, произнося слова: «яко овча на заколение ведеся», с левой-«яко агнец непорочен, прямо стригущего его безгласен, тако не отверзает уст своих», в верхней-«во смирение Его суд его взятся», в нижней- «род же Его кто исповесть». В этих словах священник представляет себе образ Искупителя, кроткого и долготерпеливого, за смире¬ние которого не будет применен к Нему праведный суд. Хотя Он умер как обыкновенный человек «в язве сый»; но предвечное происхождение Его кто из современников знает, отделивши таким об¬разом мягкую часть просфоры, священник вынимает ее извнутри вместе с печатью со словами: «яко вземлется от земли живот Его», и полагает его на дискосе, надрезывает на мягкой части просфоры внизу крест со словами: «жрется Агнец Божий, вземляй грех мира, за мирский живот и спасение всех», и прободает копием в правую сторону, говоря: «един от воин копием ребра Его прободе, и абие изыде кровь и вода». За этим действием вливается вино, растворенное водою в святую чашу. Ибо по словам св. Киприана: «Чаша с водой без вина не должна быть приносима, ни вино без воды». Все это делается в воспоминание страданий Иисуса Хрис¬та и прободения ребра Его на кресте и излияния крови и воды из них» (Архим. Гавриил, Руководство по Литургике, Тверь, 1886, с. 506-507).
Отмечая подражательно-кощунственный по отношению к христианскому Богослужению характер ритуальных убийств, выражающийся, как это стало очевидно в деле об убийстве Андрюши Ющинского, в нанесении жертве определенного количества уколов, из которых только один последний должен быть смертельным, проф-прот. Т. И. Буткевич пишет: «Пранайтис приводит в своей экспертизе и тот способ убийства христиан, который указывается каббалою: «И смерть их (аммэ гаарец-не евреев), пусть будет при замкнутом рте, как у животного, которое умирает без голоса и речи. В молитве же он (резник) так должен говорить: нет у меня уст отвечать и нет чела, чтобы поднять голову. И он творит благодарственную молитву и дает обет Святому да будет он благословен, что ежедневно должно быть убиение во Эхаде, как при убиении скота, двенадцатью испытаниями ножа и ножем, что составляет тринадцать (именно столько составляют числовые значения слова Эхад: алеф-1, хет-8, далет-4, а всего-13). «Покойный профессор московской духовной академии по кафедре еврейского языка и литературы П. И. Горский-Платонов усматривал в этом каббалистическом способе убиения скота и человека еще и кощунство евреев над священнодействиями Православной церкви, имен¬но над тем, что православный священник, приготовляя на проскомидии агнец, произносит те же слова пророка Исайи, что и еврей¬ский резник: «как овча веден был на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так и Он не отверзал уст Своих» (Ис. 53,7)» (Прот. Т. И. Буткевич, О смысле и значении кровавых жертвоприношений в дохристианском мире и о так называемых ритуальных убийствах, «Вера и разум», Харьков, 1913, № 23, с.61).
Главное отличие каббалистического способа убиения жертвы от мгновенного заклания жертвы ударом ножа в Ветхозаветном культе, как видно из вышесказанного, состоит в предварительном мучении жертвы, вызываемом болезненными уколами. При этом резник, производящий заклание, очевидно, потешается страхом и трепетом жертвы.
По - видимому, следует говорить все-таки не о кощунственном подражании в отношении Христовых Таин каббалистической практики ритуального человекоубийства, а об антирретическом различии в отношении к тайне древней жертвы, профанируемой в кровавых языческих культах и практике современной каббалы и со страхом Божиим и верою совершаемой в Православном Богослужении, являющемся Божественным заклинанием смерти и ада.
Причем, конечно, любопытно было бы проследить генезис исторически сложившихся форм православной литургии от раннехристианского «преломления хлеба» до современной проскомидии с обязательным применением дискоса и св. копия в раздроблении Агнца в связи с развитием и усложнением «каббалистических» ритуалов жертвенного заклания.
Возможно экстраполировать на область христианской литургики библейскую экзегезу слов 28-го псалма: «Глас Господа совершающий елени», прообразующих таинство Божественной фармакопеи, подобное действию лекарства, приготовляемого из яда змеи, или вакцины из мертвого тела болезнетворного агента. «Оленями Давид называет учеников Христовых. Ибо как олень пренебрегает ядом ядовитых змей и ловит их посредством своего носа и обоняния (…), так и ученики Христовы ловили умственных змей духом дыхания своего и умерщвляли их силою Слова» (Толковая псалтырь).
Пророческим прообразованием Христовых Таин, литургического исполнения священной офиомахии является библейский рассказ о Товии, воскурением печени и сердца рыбы, хотевшей пожрать его в Тигре, прогнавший демона Асмодея, или повествование о победе пророка Даниила над змием в Вавилоне посредством «гомолы», сваренной из жира, смолы и волос. «И взя Даниил смолу и тук и волну, и возвари вкупе, и сотвори гомолу, и верже во уста змию и изъяд расседеся змий» (Дан. 14, 27).
К слову «гомола» (комелить- калечить; камлать, комкать - др. русск., совершать жертвоприношение, причащаться) восходит, как кажется, понятие современной медицины о гомологической или трансплантологической болезни, то есть, отторжения пересаженных кровеносных тканей, либо гибель принявшего их организма в результате иммунологической несовместимости. «Иммунологическая несовместимость между клетками донора и реципиента может проявляться не только в форме реакции реципиента, приводящей к их отторжению, но в определенных случаях и в виде «трансплантант против хозяина» (БМЭ, с. 449).
Как говорит о тайне Тела и Крови Христовых, этой божественной «Гомоле» апостол Павел в послании к коринфянам: «Елижды бо ясте хлеб сей и чашу сию пиете, смерть Господню возвещаете (…). Темже иже аще яст хлеб сей или пиет чашу Господню недостойне, повинен будет Телу и Крови Господни. Да искушает же человек себе, и тако от хлеба яст и от чаши да пиет. Ядый же и пияй недостйне, суд себе яст и пиет, не рассуждая Тела Господня. Сего ради в вас мнози немощни и недужни и усыпают (умирают) доволни» (1 Кор. 11, 26-30), поражаемые, как кажется, гомологической болезнью антирретической несовместимости.
Что же означает достойное причащения Божественного Тела и Крови в Таинстве св. Евхаристии, как не умерщвление и поядание крови древнего врага!
Николай Козлов