Вотэхел
Самые лучшие песни я записывал с помощью диктофона на задрипанном плеере, который нашел на улице. Кажется, тогда в этой стране только начали появлятся мобильные телефоны с цветными экранами. Помню, в исходниках тех записей всё шипело, гремело, звук состоял практически из одних артефактов, а диапозон частот, который мог уловить канал приёма диктофона, довёл бы до инфаркта любого звукорежиссёра с академическим разрезом ушей.
Самые лучшие партии для пианино я сочинял на задрипанной компьютерной клавиатуре, в которой не хватало нескольких кнопок, а при нажатии цифр, набирался весь столбец букв под ними. Искренне не понимая, в какую ноту я тыкаю, выстукивал разные слова на русском и английском. Это была страшная какофония, окантованная гармоничными переходами пробелов. Чтобы увидеть, какую ноту ты набрал, приходилось ждать несколько секунд: только тогда она появлялась на неказистой бегущей дорожке сенквенсора Sony Vegas.
Самые лучшие фотографии я делал на полуразломанной веб-камере, едва заметный объектив которой был всегда покрыт слоем пыли в виду моего усёрства и засранства. Подключалась к компьютеру она с пятого раза. Фокус никогда не настраивался. Это были лучшие фотографии.
Самые лучшие годы я прожил в армии, когда меня заставляли, как осла, таскать через пустыню тишины неведомо какие консервы в желудок полковника, который, как любая цель, всегда на противоположном краю бесконечного города.
Так и хочется отрезать себе конечности, чтобы стать самым лучшим человеком. Подарить бы какое-нибудь счастье остальным, дать бы им тепло, что зиждется такихардией в аритмии клапанов. Но нет, конечно, ведь всё добро я дарю лишь непутевому демону, полностью завладевшему этим телом и сознанием.
Мы с тобой, отвратный, поквитаемся. Скоро моему телу не чем будет дрочить, дружищще. И ты наконец исчезнешь. Я введь верю, что в тебе нет тех сил, чтобы найти душу, которая захочет разбиться своими конечностями в мою неистовую мразь.
Самые лучшие партии для пианино я сочинял на задрипанной компьютерной клавиатуре, в которой не хватало нескольких кнопок, а при нажатии цифр, набирался весь столбец букв под ними. Искренне не понимая, в какую ноту я тыкаю, выстукивал разные слова на русском и английском. Это была страшная какофония, окантованная гармоничными переходами пробелов. Чтобы увидеть, какую ноту ты набрал, приходилось ждать несколько секунд: только тогда она появлялась на неказистой бегущей дорожке сенквенсора Sony Vegas.
Самые лучшие фотографии я делал на полуразломанной веб-камере, едва заметный объектив которой был всегда покрыт слоем пыли в виду моего усёрства и засранства. Подключалась к компьютеру она с пятого раза. Фокус никогда не настраивался. Это были лучшие фотографии.
Самые лучшие годы я прожил в армии, когда меня заставляли, как осла, таскать через пустыню тишины неведомо какие консервы в желудок полковника, который, как любая цель, всегда на противоположном краю бесконечного города.
Так и хочется отрезать себе конечности, чтобы стать самым лучшим человеком. Подарить бы какое-нибудь счастье остальным, дать бы им тепло, что зиждется такихардией в аритмии клапанов. Но нет, конечно, ведь всё добро я дарю лишь непутевому демону, полностью завладевшему этим телом и сознанием.
Мы с тобой, отвратный, поквитаемся. Скоро моему телу не чем будет дрочить, дружищще. И ты наконец исчезнешь. Я введь верю, что в тебе нет тех сил, чтобы найти душу, которая захочет разбиться своими конечностями в мою неистовую мразь.