Дело Арашуковых как повод вспомнить о двух ликах "жирных лет". Рефлексии историка о времени и о себе
Известный русский историк Дмитрий Лабаури (автор вышедшей недавно книги "Евангелие и револьвер" о болгарском национальном движении в Македонии - https://nestorbook.ru/uCat/item/1269 ) на днях написал замечательную статью-размышление о социальных процессах в РФ, происходящих в последние 20 лет:https://istorex.ru/page/labauri_do_delo_arashukovikh_kak_povod_vspomnit_o__dvukh_likakh_zhirnikh_let_refleksii_istorika_o_vremeni_i_o_sebe_v_nem
Так внезапно разразившееся для простого обывателя новое громкое и разоблачительное дело в высших эшелонах власти, связанное с сенатором от Карачаево-Черкессии Рауфом Арашуковым, повествует нам о том, что очередное дитя «жирных лет» пошло под нож. Внешне дело выглядит уже привычным в череде коррупционных скандалов. Очевидно и то, что история успеха уважаемого черкесского клана - скорее норма, чем исключение из правил формирования элиты в нашей стране в нулевых. Вполне понятны и причины разгрома клана - для «элиты» настали нелегкие времена, когда «лишние» должны уйти, а ряды поредеть, поскольку ресурсная база, которая так долго кормила «людей успеха» во времена путинского просперитета в 2000-е гг., оскудела уже настолько, что просто не в состоянии теперь прокормить всех. Но при всем при этом дело сенатора Арашукова все же выглядит настолько колоритным, что попросту не может оставить равнодушным. Более того - оно в очередной раз заставляет нас задуматься о проблемах нашего общественного развития, которые выходят далеко за рамки обычной коррупции.
Между тем «самый молодой сенатор» Совета Федерации РФ Рауф Арашуков моложе меня всего на 4 года, и, знакомясь с поистине феноменальными страницами его биографии, я невольно вспомнил и свои «жирные годы» - годы, когда я, закончив университет, делал свои первые профессиональные шаги, создавал семью, осознавал принципы устройства нашего общества. Это было время, когда я еще обладал несломленной волей, когда еще не растерял запас оптимизма, когда еще продолжал верить в наше общество и государство и всеми силами стремился принести некую пользу и исполнить некий общественный долг. В конце концов основания для оптимизма имелись: устойчивый рост нефтяных цен, профицит госбюджета и ежегодное увеличение ВВП страны, казалось, формировали условия для некоего общественного рывка, для невиданного ранее раскрепощения творческих сил нашего народа, таившего в себе столько возможностей!
Одним словом, 2000-е годы стали для меня, как и для Рауфа Арашукова, стартовой площадкой. Правда, позже оказалось, что возможности эти были специфическими и воспользовались мы ими по-разному. Я осознал это только во второй половине 2000-х гг., когда пришел к пониманию того, что главной причиной угасания в буквальном смысле нашего общества является доминирующий в нашей стране принцип отрицательного социального отбора, в соответствии с которым наверху, как правило, оказываются те, которые в любом нормальном и здоровом обществе оказались бы на самом дне социальной стратификации, были обречены бы на одиночество и остракизм, а то и вовсе надолго облачились бы в тюремную робу. В нашем же случае все было наоборот - «люди успеха», составлявшие элиту и подэлиту нулевых, сплошь и рядом представляли собой наиболее беспринципных представителей общества, главным жизненным кредо которых было алчное, почти животное, стремление к наживе и высокому статусу любой ценой. Страшнее, правда, было другое - установившая свое моральное господство насквозь коррумпированная, гедонистическая и безразличная к людям элита разрасталась как раковая опухоль, навязывая свои нормы и правила всем, с кем она соприкасалась или кого готова была включить в свои ряды.
С одной стороны, ее право на успех было гарантировано большевистской матрицей «кто был никем - тот станет всем», которая предопределила модель развития нашей страны в XX в. Замысел большевистских идеологов и руководителей был масштабен - революция должна была завершиться не просто сменой политической надстройки общества, но и сломом его культурного кода развития. Нужно было разрушить общество до основания, чтобы затем с чистого листа переформатировать его уже в рамках новой идеологической парадигмы, а для этого само собой следовало нейтрализовать носителей, а тем более распространителей, традиционного сознания. Согласно этой большевистской модели, технический специалист и «вшивый» интеллигент всегда будут врагами и опасными паразитами, а «хороший врач всегда прокормит себя сам». Идеальный же тип человека - сперва алчный до дележа добычи уголовник, городской люмпен или сельский батрак, а затем малограмотный работяга сталинских призывов в партию, не знавший ни Маркса, ни Энгельса, но свято веривший в то, что лишь правило «исполнять, не рассуждать» приведет его к успеху в советском обществе. Сталинские призывы в партию рабочей молодежи позволили разгромить идейное ядро старых большевиков и сформировать когорту преданных лично вождю беспринципных и безразличных к народу холуев, которые к Брежневскому застою превратились в жиреющую гедонистическую номенклатуру - новую воспроизводящую себя аристократию с замкнутым и закрытым типом отбора. Кадры комсомольских организаций были ее «достойным» резервом. Разумеется, и среди номенклатуры имелись честные и эффективные руководители - квалифицированные специалисты, преданные своему делу и народу. Они нужны были партии для элементарного сохранения функциональности советской системы. Но они отнюдь не играли первой скрипки и совсем оказались неспособны перехватить власть в условиях распада системы.
С другой же стороны, принцип отрицательного социального отбора еще более укрепился в нашей стране в период Перестройки и девяностых, когда номенклатура, комсомольцы и примкнувший к ним уголовный мир окончательно расправили крылья, стряхнув с себя ограничивавшую их прежде отжившую шелуху в действительности малопонятной и чуждой для них самих идеологии. Возможностей для роста и развития стало больше… А установившийся в стране в 2000-е годы новый политический режим де-факто легализовал иерархию тотальной коррупции, используя доступ к ней как важнейший рычаг власти для выстраивания вертикали лояльности.
Не нужно быть большим специалистом, чтобы понимать тупиковость такого пути развития, рассчитанного на несменяемость правящего режима и бесконечность сырьевых ресурсов.
В данном очерке я не ставлю задачу раскрыть все увиденные мной пороки нашей общественной системы, или же подробно описать наблюдаемый мной изнутри процесс деформации системы высшего образования, которая вместо того, чтобы служить ключевым социальным лифтом и каналом позитивного социального отбора, была сломлена настолько, что утратила в принципе, если речь не идет о Москве и Петербурге, свои социальные функции, превратившись в обычный коммерческий институт с потребителями и поставщиками все более обесценивающихся услуг. Начиная этот очерк, я хотел в первую очередь поделиться своими личными «очаговыми воспоминаниями», которые наиболее глубоко засели в моей памяти о «жирных годах» путинского просперитета, когда, казалось, страна имела реальный шанс, и главное - ресурсы, для того, чтобы переломить негативные тенденции, деформировавшие ее базовые социальные институты и соответственно удушавшие общество. Мои воспоминания безусловно субъективны, они отражают мой личный опыт, но они в то же время могут быть и репрезентативны для целой категории молодых специалистов, которые могли принести пользу нашему обществу, но не были востребованы государством, имеющим совсем иные, специфические, интересы.
Итак, в 2004 г. я закончил университет, поступил в аспирантуру, женился и отправился на неизбежные подработки. Я не питал и тогда иллюзий и понимал, что путь к звездам лежит через тернии. В тот год не владевший русским языком 17-летний Рауф с 6 классами образования стал депутатом ставропольской городской думы. А я, 22-летний аспирант, отправился работать оператором ПК в продуктовый магазин, поскольку нищенской стипендии аспиранта хватило бы разве что на 2-3 похода в магазин, а иждивенцем я разучился быть еще в студенческие годы. На той работе я бы, наверное, остался надолго, если бы в сентябре не был приглашен на научную конференцию в Македонию. Договориться с работодателем не удалось, поэтому пришлось увольняться, не проработав и трех месяцев. Затем, по возращении, были работы в других местах продавцом консультантом, мерчендайзером. Работа была унизительная, платили копейки, обманывали с зарплатой постоянно.
В 2005 г. мне подвернулась работа в Институте международных связей, и с тех пор в течение более чем десяти лет я работал в сфере высшего образования. Работа в разных вузах была почти такой же тяжелой и неблагодарной, как и в торговле, платили такие же копейки, обманывали постоянно, причем иногда даже похлеще, чем в сфере торговли. Под конец же больше всего мучило осознание бессмысленности и невостребованности своего труда в условиях, когда образовательный процесс все более становился имитационным.
Но в сфере образования хотя бы было больше внутренней свободы для меня. Была возможность заниматься наукой. А также была возможность наблюдать за нашим подрастающим поколением. Например, в частном Институте международных связей учились как правило дети из успешных семей со связями и достатком, их будущее было уже обеспечено родителями, дело было лишь за формальностью - дипломом, покупка которого растягивалась на 5 лет. Разумеется, среди этих студентов, как и везде, были и совершенно светлые личности, и абсолютные циники-пофигисты. Последние, как представляется, сделали наиболее успешную карьеру.
Второй мой ВУЗ - екатеринбургский филиал Московского государственного университета туризма и сервиса - объединял ребят совсем другой категории. Там учились, за редким исключением, дети из неблагополучных семей Вторчерметовского гетто, двоечники, которые не смогли больше никуда поступить, и дети мигрантов. Но первый мой выпуск (2006-2007 гг.) из колледжа при филиале, в котором учились 15-16-летние подростки, особенно мне запомнился. Настолько добрые и искренние были эти ребята. И учителя своего уважали, я это чувствовал. Там были и трудные подростки, которые на уроке могли спокойно рассказать о своих «смотрящих по району», но при этом жизнью они уже были научены таким понятиям как справедливость, честь, достоинство, уважение к старшим. Одна 16-летняя девочка уже имела своего малыша, за которого сильно переживала и к которому всегда впопыхах убегала после занятий. Однажды я даже видел ее с коляской на прогулке. До сих пор восхищаюсь ее героизмом. В классе она была одной из наиболее успевающих - училась изо всех сил. Многие дети там находились в сложной жизненной ситуации. Однажды я оставил после уроков одного 15-летнего балбеса, который никак не мог выполнить задание. Спросил его, чем он занимается дома, если не уроками? Тот ответил, что вынужден работать, чтобы не голодать. Работал он ежедневно до поздней ночи, занимался видимо какими-то подсобными работами, в одном полулегальном автосервисе. «И сколько ты зарабатываешь?» - спросил я. «В среднем выходит по 20 тысяч», - ответил он. Совсем не много для «жирных лет», если учесть, что многие мои сверстники зарабатывали тогда уже по 50-60 тыс. Но моя зарплата за полную ставку в этом вузе составляла на тот момент чуть более 5 тыс. рублей (!!), едва лишь превышая официально установленный минимальный размер оплаты труда в нашей стране. Было над чем призадуматься. С тех пор я оставил этого парня в покое.
Были, конечно, среди этих трудных подростков и откровенные подонки, неисправимые. Один из таких намекал своими блатными повадками на принадлежность уже в таком раннем возрасте к криминальному миру. Воспитывался он бабушкой. Бабушка работала в том же филиале гардеробщицей. Это была очень добрая, скромная и начитанная женщина. Внук оставался для нее последним родным человеком, последней надеждой ее старости. Мы частенько общались с ней или хотя бы перебрасывались фразами, когда я бежал на занятия. Я очень жалел ее и в период итоговой сессии, видя «безнадежность» ее внука, переступил через себя и проставил ему зачеты и экзамены безо всякой сдачи. Позже я узнал, что этот парень каждый раз брал у своей бабушки крупные суммы денег якобы ради взятки мне за каждый зачет и за каждый экзамен. Бедная женщина, зарплата которой была совсем нищенской, а пенсия - тем более, занимала деньги или брала в кредит и отдавала ему. Мне он, само собой, ничего не отдавал, а прогуливал деньги или откладывал на будущие гулянки. О деньгах я с возмущением узнал лишь позже по робким намекам его бабушки. И лишь два года спустя (я уже тогда не работал в МГУТиС) она, видимо, лишь к тому времени окончательно осознав, что произошло, позвонила, чтобы извиниться передо мной. Настолько была велика ее вера в своего внука… Не знаю, как в дальнейшем сложилась судьба отпрыска, но подозреваю что вполне успешно. Поскольку таким, как он, дороги обычно у нас везде открыты.
Одним словом, всякое было… С разными ликами нашего подрастающего поколения «жирных лет» пришлось познакомиться. В то время я особенно не роптал ни на издержки работы, ни на нищету, хотя и понимал ее унизительную сущность. Понимал, что нищета нашей интеллигенции и, как следствие, девальвация сферы образования и науки - не следствие некоего несчастного стечения обстоятельств или тяжелого экономического положения в стране, а результат самой что ни на есть целенаправленной политики нашего государства. Политики, направленной на создание таких условий для людей умственного труда, которые не позволили бы им заниматься ничем иным, кроме жалкой борьбы за выживание. В первую очередь я объяснял себе это стремлением режима избавиться от назойливого и массового интеллектуального оппонента, который бы задавал власти «ненужные» вопросы и формировал бы «ненужное» общественное мнение. Речь шла в первую очередь, конечно, о гуманитарном образовании и гуманитариях, которые в 2000-е и 2010-е годы подверглись полнейшему разгрому и были обречены в итоге государством на маргинальное существование, лишенное зачастую элементарного человеческого достоинства.
Мне, разумеется, было стыдно и горько тогда перед своей супругой за то, что я не мог обеспечить ее достойными условиями жизни. Но я считал, что должен выполнить некую миссию, выполнить долг перед наукой, перед своим научным руководителем, перед людьми, которые вложили в меня знания, оказали помощь, перед обществом в конце концов. Кроме того, я был убежден, что трудности являются временными. В 2006 году я каким-то образом (в том числе и с помощью выигранного гранта) собрал деньги для поездки в Болгарию, где месяц работал в архивах над диссертацией. В 2007-м диссертацию эту защитил, получил степень кандидата наук. Все это время приходилось работать в крайне тяжелых условиях, с невероятно большой учебной нагрузкой. Свободного времени почти не было. Как сейчас помню - читаю лекцию или веду семинары, а одновременно продумываю абзацы и предложения своей диссертации, даже успеваю записывать некоторые мысли, не отрываясь от занятий.
Одним словом, в то время, когда сенатор Рауф Арашуков благодаря своим феноменальным способностям, брал одну высоту за другой - в 21 год министр труда и помощник президента КЧР, в 24 - заместитель председателя правительства КЧР, в 31 - сенатор Совета Федерации, - я продолжал заниматься, в понимании нашей липовой элиты с липовыми дипломами, какой-то альтруистской ерундой - писал какие-то статьи, издал первую книгу, участвовал в конференциях, но главное - преподавал. Выполнял, одним словом, функцию, как я тогда уже понимал, не нужную и не востребованную ни государством, ни обществом. Во всяком случае тем государством и тем обществом, которые простирались за пределами двух привилегированных оазисов - Москвы и Петербурга.
Еще будучи аспирантом, я начал работать и в государственных вузах, которые за счет своего стареющего профессорско-преподавательского состава сохраняли относительно высокий статус. Там, правда, ситуация в некоторой степени была не менее удручающей, чем в частных «шарашкиных конторах». Прочно врезался в память, к примеру, мой опыт участия в последних приемах устных экзаменов по истории. Это было еще до введения в обязательную практику ЕГЭ. Сейчас модно стало ругать Единый государственный экзамен, а между тем работа нашей приемной комиссии начиналась с раздачи списков тех абитуриентов, которые должны были поступить в вуз при любом раскладе, а также с наставления декана держать язык за зубами. Практика списков была ежегодной, все в комиссии воспринимали ее как должное, за место держались, поскольку оно сулило хоть какие-то копейки. Про бунтарей, не признававших списки, отзывались неодобрительно. Впрочем, второй шанс бунтарям проявить свою лояльность никто и не предоставлял. Но помимо официальных списков, спускаемых сверху, были и другие нюансы этого вступительного экзамена до появления ЕГЭ. К примеру, принимаем экзамен вдвоем с одним искренне уважаемым мной доцентом, убеленным уже сединой. Девица, которая сидит перед нами, демонстрирует знания, которые в лучшем случае можно оценить на слабую тройку. Даем ей, по инициативе моего соседа, один шанс за другим, но все тщетно! Вдруг мой напарник поворачивается ко мне, смотрит на меня, молодого аспиранта, заискивающе и знаками и шепотом, явно волнуясь, начинает сбивчиво объяснять, что девочка на самом деле хорошая, усердная, и на университетские подготовительные курсы к нему ходила, а главное - репетиторством с ним занималась, поэтому заслуживает только высокой оценки. Тогда я был шокирован, и только позже на самом деле понял, что собой представляет преподавательский хлеб и как он добывается в условиях, когда на бюджетную зарплату прожить даже физически не было возможности.
Что же касается списочной системы, то меня она позже преследовала на протяжении всех моих лет работы в разных государственных вузах. Почти каждый список группы, особенно у заочников, содержал студентов, которых никто никогда не видел. Эти мимолетные невидимки поступали по закрытым спискам, невидимо от нас учились, получали некие оценки, зачислялись с курса на курс, а затем получали заветный диплом. Поэтому случай с дипломом Рауфа, пожалуй, является вполне распространенным для региональных вузов.
В 2007-м у меня родился первый ребенок, и вот тогда начались проблемы всерьез. Начался натуральный голод. Не такой, конечно, как в блокадном Ленинграде, но все же пугающий своим отчаянием, которое меня начало охватывать. Голод - это когда начинаешь критически экономить на еде, а денег все равно ни на что не хватает. Когда не знаешь, что еще можно продать или у кого еще можно занять, чтобы купить детское питание своему малышу. И так продолжается неделя за неделей, месяц за месяцем.
Другое еще сильно врезалось в память. На рубеже нулевых и десятых годов мне довелось от УрГУ поехать в Челябинск для проведения в местном госуниверситете тура региональной олимпиады абитуриентов по истории. Ко мне тогда для сопровождения приставили одного молодого местного преподавателя, кандидата наук, который возможно всего на несколько лет был старше меня. Официальные мероприятия завершились быстро, большая часть дня прошла в разговорах с ним. Он был женат, жена работала в том же вузе. Университет «любезно» предоставил им комнату в общежитии с двумя койками. На пару они зарабатывали чуть более 20 тыс. рублей в месяц. И они твердо знали, что у них никогда не будет ни детей, ни своего жилья, ни полноценной семьи с собственным бытом и хозяйством. А будут только ежегодная борьба за физическое выживание, предполагающая крайнюю экономию на всем, бесконечная и все более возрастающая учебная нагрузка и бесконечные унижения. Самое чудовищное для меня было то, что этот еще пока молодой парень выглядел вполне смирившимся с нечеловеческими условиями своего существования, принимал их как должное. «Но зачем тебе все это?» - спросил я его. Он ответил, что имеет отдушину в виде ежегодных научных конференций, участие в которых придают смысл его творческой деятельности, да и найти другую работу у них в городе было совсем не просто. Позже уже у себя на кафедре в УрГУ, когда мы с коллегами обсуждали непростую судьбу интеллигенции в нашей стране, от одного из них, уже далеко не молодого, я услышал фразу, которая поразила меня, как громом, и затем никак не выходила у меня из головы: «Самое страшное, что я уже ничем другим, кроме преподавания не умею и не могу заниматься». Это фраза сверлила меня долгое время и, наверное, явилась одной из тех пружин, которые и заставили в конечном счете принять непростое решение ради своей семьи и ради своих детей - решение покинуть сферу высшего образования.
Но в середине путинских «жирных лет» я еще боролся, как мог, брался за любую работу. Днем бегал с лекциями и семинарами из вуза в вуз - из УрГУ в Педуниверситет, из Педуниверситета в Юридическую академию. Имея почти 2 ставки и бесконечную круговерть бумажной работы, по ночам сидел и писал рефераты и курсовые на заказ. Наконец, хотя бы здесь я был по-настоящему востребован! Хотя все эти «репетиторские агентства», с которыми я начал сотрудничать в расчете, по простоте душевной, на репетиторские занятия, и брали половину, а то и больше с заказов на написание работ двоечникам, все же за хорошую дипломную работу, к примеру, я мог получить в два раза больше, чем за месяц труда в Уральском государственном университете. Дипломную я мог написать за неделю, а курсовую - за ночь. Как сейчас помню - пишу курсовую, а сам предвкушаю ту кормешку, которую я смогу купить на следующий день за эту работу. От этого пальцы с удвоенной скоростью стучат по клавиатуре, мысли сами собой складываются в фразы, предложения, абзацы. К утру работа готова - можно бежать сдавать. Это одно из наиболее горьких воспоминаний моей юности. При всем желании мне не забыть этого унижения, на которое обрекло не только меня наше квазигосударство.
Впрочем, с работами на заказ скоро было покончено, все свободное время отныне было занято репетиторскими занятиями с абитуриентами, которые у меня были поставлены на поток. Часто за день я давал два, а то и три занятия. В период перед экзаменом количество занятий в день могло доходить по пяти. Брал само собой немного, чтобы привлечь больше клиентов. Вторым важным источником стали подготовительные курсы к ЕГЭ в Юридической академии, которые, пока до них основательно не добралась администрация вуза, давали неплохие деньги.
Одним словом, не имея ни отдыха, ни выходных, я смог довести свои доходы до, как сейчас принято говорить, средних по региону. 45-50 тыс. рублей в месяц были той суммой, которой вполне мог гордиться голодный шаромыжник. Бюджетная зарплата при этом в структуре этих доходов приближалась к 20-25 %. Не ошибусь, если скажу, что в 2000-е и 2010-е годы так выживала добрая половина молодых педагогов, брошенных государством и предоставленных самим себе.
Но подобная модель борьбы за выживание имела свои издержки. И речь здесь даже не о том напряжении, которое рано или поздно начинало сказываться на здоровье, а о вынужденном снижении интереса к бюджетной нагрузке. В конце концов сами элементарные правила дикого капитализма, в котором нам приходилось выживать, по возможности, стараясь дороже продать свои образовательные услуги, диктовали нам рациональное экономическое поведение. Недостатка в спросе в условиях развала образовательной системы, не было. Его формировали и формируют главным образом абитуриенты, готовящиеся к сдаче ЕГЭ, а также росшие в 2000-е как грибы разного рода курсы подготовки к ЕГЭ. Нашей задачей поэтому было до минимума сократить свою бюджетную нагрузку в вузе, оставив по возможности за собой тот официальный институциональный статус, который позволял бы сохранить свое присутствие на рынке образовательных (в т.ч. репетиторских) услуг. Но со временем у меня лично падал интерес даже к той нагрузке на четверть ставки, которая у меня оставалась в вузе. Зарабатывая на стороне, я на самом деле готов был бы работать со студентами и бесплатно. Я по-прежнему верил в определенную миссию, жаждал увидеть в студентах своих единомышленников, и действительно часто находил их. Но с каждым годом таких, ради кого я готов был бы пожертвовать собой, становилось все меньше, пока они совсем не потерялись за серой, невежественной и безразличной массой привилегированных потребителей, твердо уверенных либо в том, что они не будут работать по специальности, либо в том, что, имея нужный диплом, смогут обойтись и без системных знаний. Другие студенты на самом деле руководству вузов были уже и не нужны. Ключевое коммерческое правило «покупатель всегда прав» с 2000-х годов безотказно начало действовать и в сфере высшего образования нашей страны, лишая нас - простых работяг бездушной и насквозь коммерциализированной образовательной махины - последних остатков наших собственных прав на достойный и честный труд. Чем мы должны были сейчас заниматься - имитацией образовательного процесса? Главными бенефициарами которой являлись бы, с одной стороны, заинтересованное лишь в повышении собственных доходов вузовское руководство, а с другой стороны, серая масса двоечников, не способных после получения липового диплома ни к какой эффективной работе по своей специальности? Так, наверное, вкратце и выглядит суть победившего в нашей стране в путинские «жирные годы» принципа отрицательного социального отбора, ради которого и стоило сломать классическую систему высшего образования.
Логическим финалом для меня стало увольнение в 2016 г., которое внешне никак не отобразилось на функционировании системы. Отработанный материал был заменен на значительно более молодую рабсилу, не успевшую еще разобраться во всех тонкостях выживания в сфере высшего образования.
В остальном же все в этом Королевстве кривых зеркал в «жирные годы» шло по плану: воры воровали, СМИ ликовали, вертикаль строилась, обыватели ускоренными темпами превращались в продвинутых потребителей, а новые поколения молодых интеллигентных шаромыжников должны были продолжать ломать голову над тем, как бы прокормить своих детей. Интеллигенция - и молодая, и старая - которая в любом нормальном здоровом обществе служит направляющей и руководящей силой, в нашем случае должна была знать свое место. И должна была твердо усвоить принципы социального отбора, укоренившиеся в нашей стране и в нашем обществе.
Я ничего не мог изменить в одиночку. Мечты многих моих коллег-сверстников любыми путями пробираться в Москву, чтобы устроиться там школьным учителем (а это действительно был предел мечтаний для многих) были мне чужды. На административную работу в сфере образования меня не брали - не того пошиба я был человек, да к тому же и без связей. Единственное, что мне теперь оставалось - сосредоточиться на борьбе за будущее своих детей. В обществе, перевернутом вверх дном, где каждый предоставлен самому себе и где каждый выживает так, как может выжить, в меру своего человеческого достоинства.
Таковы мои основные воспоминания о периоде, который сегодня принято называть «жирными годами». Для кого-то они действительно были «жирными», а кого-то окончательно заставили расстаться с представлениями о возможности справедливого общественного устройства в нашей стране, смириться с неизбежным продолжением социальной, интеллектуальной и духовной деградации нашего общества и лишь отдаленно надеяться на то, что очередная политическая революция у нас когда-нибудь завершится не просто сменой одной криминальной элиты на другую, но настоящей сменой парадигмы социального и метального развития.
Так внезапно разразившееся для простого обывателя новое громкое и разоблачительное дело в высших эшелонах власти, связанное с сенатором от Карачаево-Черкессии Рауфом Арашуковым, повествует нам о том, что очередное дитя «жирных лет» пошло под нож. Внешне дело выглядит уже привычным в череде коррупционных скандалов. Очевидно и то, что история успеха уважаемого черкесского клана - скорее норма, чем исключение из правил формирования элиты в нашей стране в нулевых. Вполне понятны и причины разгрома клана - для «элиты» настали нелегкие времена, когда «лишние» должны уйти, а ряды поредеть, поскольку ресурсная база, которая так долго кормила «людей успеха» во времена путинского просперитета в 2000-е гг., оскудела уже настолько, что просто не в состоянии теперь прокормить всех. Но при всем при этом дело сенатора Арашукова все же выглядит настолько колоритным, что попросту не может оставить равнодушным. Более того - оно в очередной раз заставляет нас задуматься о проблемах нашего общественного развития, которые выходят далеко за рамки обычной коррупции.
Между тем «самый молодой сенатор» Совета Федерации РФ Рауф Арашуков моложе меня всего на 4 года, и, знакомясь с поистине феноменальными страницами его биографии, я невольно вспомнил и свои «жирные годы» - годы, когда я, закончив университет, делал свои первые профессиональные шаги, создавал семью, осознавал принципы устройства нашего общества. Это было время, когда я еще обладал несломленной волей, когда еще не растерял запас оптимизма, когда еще продолжал верить в наше общество и государство и всеми силами стремился принести некую пользу и исполнить некий общественный долг. В конце концов основания для оптимизма имелись: устойчивый рост нефтяных цен, профицит госбюджета и ежегодное увеличение ВВП страны, казалось, формировали условия для некоего общественного рывка, для невиданного ранее раскрепощения творческих сил нашего народа, таившего в себе столько возможностей!
Одним словом, 2000-е годы стали для меня, как и для Рауфа Арашукова, стартовой площадкой. Правда, позже оказалось, что возможности эти были специфическими и воспользовались мы ими по-разному. Я осознал это только во второй половине 2000-х гг., когда пришел к пониманию того, что главной причиной угасания в буквальном смысле нашего общества является доминирующий в нашей стране принцип отрицательного социального отбора, в соответствии с которым наверху, как правило, оказываются те, которые в любом нормальном и здоровом обществе оказались бы на самом дне социальной стратификации, были обречены бы на одиночество и остракизм, а то и вовсе надолго облачились бы в тюремную робу. В нашем же случае все было наоборот - «люди успеха», составлявшие элиту и подэлиту нулевых, сплошь и рядом представляли собой наиболее беспринципных представителей общества, главным жизненным кредо которых было алчное, почти животное, стремление к наживе и высокому статусу любой ценой. Страшнее, правда, было другое - установившая свое моральное господство насквозь коррумпированная, гедонистическая и безразличная к людям элита разрасталась как раковая опухоль, навязывая свои нормы и правила всем, с кем она соприкасалась или кого готова была включить в свои ряды.
С одной стороны, ее право на успех было гарантировано большевистской матрицей «кто был никем - тот станет всем», которая предопределила модель развития нашей страны в XX в. Замысел большевистских идеологов и руководителей был масштабен - революция должна была завершиться не просто сменой политической надстройки общества, но и сломом его культурного кода развития. Нужно было разрушить общество до основания, чтобы затем с чистого листа переформатировать его уже в рамках новой идеологической парадигмы, а для этого само собой следовало нейтрализовать носителей, а тем более распространителей, традиционного сознания. Согласно этой большевистской модели, технический специалист и «вшивый» интеллигент всегда будут врагами и опасными паразитами, а «хороший врач всегда прокормит себя сам». Идеальный же тип человека - сперва алчный до дележа добычи уголовник, городской люмпен или сельский батрак, а затем малограмотный работяга сталинских призывов в партию, не знавший ни Маркса, ни Энгельса, но свято веривший в то, что лишь правило «исполнять, не рассуждать» приведет его к успеху в советском обществе. Сталинские призывы в партию рабочей молодежи позволили разгромить идейное ядро старых большевиков и сформировать когорту преданных лично вождю беспринципных и безразличных к народу холуев, которые к Брежневскому застою превратились в жиреющую гедонистическую номенклатуру - новую воспроизводящую себя аристократию с замкнутым и закрытым типом отбора. Кадры комсомольских организаций были ее «достойным» резервом. Разумеется, и среди номенклатуры имелись честные и эффективные руководители - квалифицированные специалисты, преданные своему делу и народу. Они нужны были партии для элементарного сохранения функциональности советской системы. Но они отнюдь не играли первой скрипки и совсем оказались неспособны перехватить власть в условиях распада системы.
С другой же стороны, принцип отрицательного социального отбора еще более укрепился в нашей стране в период Перестройки и девяностых, когда номенклатура, комсомольцы и примкнувший к ним уголовный мир окончательно расправили крылья, стряхнув с себя ограничивавшую их прежде отжившую шелуху в действительности малопонятной и чуждой для них самих идеологии. Возможностей для роста и развития стало больше… А установившийся в стране в 2000-е годы новый политический режим де-факто легализовал иерархию тотальной коррупции, используя доступ к ней как важнейший рычаг власти для выстраивания вертикали лояльности.
Не нужно быть большим специалистом, чтобы понимать тупиковость такого пути развития, рассчитанного на несменяемость правящего режима и бесконечность сырьевых ресурсов.
В данном очерке я не ставлю задачу раскрыть все увиденные мной пороки нашей общественной системы, или же подробно описать наблюдаемый мной изнутри процесс деформации системы высшего образования, которая вместо того, чтобы служить ключевым социальным лифтом и каналом позитивного социального отбора, была сломлена настолько, что утратила в принципе, если речь не идет о Москве и Петербурге, свои социальные функции, превратившись в обычный коммерческий институт с потребителями и поставщиками все более обесценивающихся услуг. Начиная этот очерк, я хотел в первую очередь поделиться своими личными «очаговыми воспоминаниями», которые наиболее глубоко засели в моей памяти о «жирных годах» путинского просперитета, когда, казалось, страна имела реальный шанс, и главное - ресурсы, для того, чтобы переломить негативные тенденции, деформировавшие ее базовые социальные институты и соответственно удушавшие общество. Мои воспоминания безусловно субъективны, они отражают мой личный опыт, но они в то же время могут быть и репрезентативны для целой категории молодых специалистов, которые могли принести пользу нашему обществу, но не были востребованы государством, имеющим совсем иные, специфические, интересы.
Итак, в 2004 г. я закончил университет, поступил в аспирантуру, женился и отправился на неизбежные подработки. Я не питал и тогда иллюзий и понимал, что путь к звездам лежит через тернии. В тот год не владевший русским языком 17-летний Рауф с 6 классами образования стал депутатом ставропольской городской думы. А я, 22-летний аспирант, отправился работать оператором ПК в продуктовый магазин, поскольку нищенской стипендии аспиранта хватило бы разве что на 2-3 похода в магазин, а иждивенцем я разучился быть еще в студенческие годы. На той работе я бы, наверное, остался надолго, если бы в сентябре не был приглашен на научную конференцию в Македонию. Договориться с работодателем не удалось, поэтому пришлось увольняться, не проработав и трех месяцев. Затем, по возращении, были работы в других местах продавцом консультантом, мерчендайзером. Работа была унизительная, платили копейки, обманывали с зарплатой постоянно.
В 2005 г. мне подвернулась работа в Институте международных связей, и с тех пор в течение более чем десяти лет я работал в сфере высшего образования. Работа в разных вузах была почти такой же тяжелой и неблагодарной, как и в торговле, платили такие же копейки, обманывали постоянно, причем иногда даже похлеще, чем в сфере торговли. Под конец же больше всего мучило осознание бессмысленности и невостребованности своего труда в условиях, когда образовательный процесс все более становился имитационным.
Но в сфере образования хотя бы было больше внутренней свободы для меня. Была возможность заниматься наукой. А также была возможность наблюдать за нашим подрастающим поколением. Например, в частном Институте международных связей учились как правило дети из успешных семей со связями и достатком, их будущее было уже обеспечено родителями, дело было лишь за формальностью - дипломом, покупка которого растягивалась на 5 лет. Разумеется, среди этих студентов, как и везде, были и совершенно светлые личности, и абсолютные циники-пофигисты. Последние, как представляется, сделали наиболее успешную карьеру.
Второй мой ВУЗ - екатеринбургский филиал Московского государственного университета туризма и сервиса - объединял ребят совсем другой категории. Там учились, за редким исключением, дети из неблагополучных семей Вторчерметовского гетто, двоечники, которые не смогли больше никуда поступить, и дети мигрантов. Но первый мой выпуск (2006-2007 гг.) из колледжа при филиале, в котором учились 15-16-летние подростки, особенно мне запомнился. Настолько добрые и искренние были эти ребята. И учителя своего уважали, я это чувствовал. Там были и трудные подростки, которые на уроке могли спокойно рассказать о своих «смотрящих по району», но при этом жизнью они уже были научены таким понятиям как справедливость, честь, достоинство, уважение к старшим. Одна 16-летняя девочка уже имела своего малыша, за которого сильно переживала и к которому всегда впопыхах убегала после занятий. Однажды я даже видел ее с коляской на прогулке. До сих пор восхищаюсь ее героизмом. В классе она была одной из наиболее успевающих - училась изо всех сил. Многие дети там находились в сложной жизненной ситуации. Однажды я оставил после уроков одного 15-летнего балбеса, который никак не мог выполнить задание. Спросил его, чем он занимается дома, если не уроками? Тот ответил, что вынужден работать, чтобы не голодать. Работал он ежедневно до поздней ночи, занимался видимо какими-то подсобными работами, в одном полулегальном автосервисе. «И сколько ты зарабатываешь?» - спросил я. «В среднем выходит по 20 тысяч», - ответил он. Совсем не много для «жирных лет», если учесть, что многие мои сверстники зарабатывали тогда уже по 50-60 тыс. Но моя зарплата за полную ставку в этом вузе составляла на тот момент чуть более 5 тыс. рублей (!!), едва лишь превышая официально установленный минимальный размер оплаты труда в нашей стране. Было над чем призадуматься. С тех пор я оставил этого парня в покое.
Были, конечно, среди этих трудных подростков и откровенные подонки, неисправимые. Один из таких намекал своими блатными повадками на принадлежность уже в таком раннем возрасте к криминальному миру. Воспитывался он бабушкой. Бабушка работала в том же филиале гардеробщицей. Это была очень добрая, скромная и начитанная женщина. Внук оставался для нее последним родным человеком, последней надеждой ее старости. Мы частенько общались с ней или хотя бы перебрасывались фразами, когда я бежал на занятия. Я очень жалел ее и в период итоговой сессии, видя «безнадежность» ее внука, переступил через себя и проставил ему зачеты и экзамены безо всякой сдачи. Позже я узнал, что этот парень каждый раз брал у своей бабушки крупные суммы денег якобы ради взятки мне за каждый зачет и за каждый экзамен. Бедная женщина, зарплата которой была совсем нищенской, а пенсия - тем более, занимала деньги или брала в кредит и отдавала ему. Мне он, само собой, ничего не отдавал, а прогуливал деньги или откладывал на будущие гулянки. О деньгах я с возмущением узнал лишь позже по робким намекам его бабушки. И лишь два года спустя (я уже тогда не работал в МГУТиС) она, видимо, лишь к тому времени окончательно осознав, что произошло, позвонила, чтобы извиниться передо мной. Настолько была велика ее вера в своего внука… Не знаю, как в дальнейшем сложилась судьба отпрыска, но подозреваю что вполне успешно. Поскольку таким, как он, дороги обычно у нас везде открыты.
Одним словом, всякое было… С разными ликами нашего подрастающего поколения «жирных лет» пришлось познакомиться. В то время я особенно не роптал ни на издержки работы, ни на нищету, хотя и понимал ее унизительную сущность. Понимал, что нищета нашей интеллигенции и, как следствие, девальвация сферы образования и науки - не следствие некоего несчастного стечения обстоятельств или тяжелого экономического положения в стране, а результат самой что ни на есть целенаправленной политики нашего государства. Политики, направленной на создание таких условий для людей умственного труда, которые не позволили бы им заниматься ничем иным, кроме жалкой борьбы за выживание. В первую очередь я объяснял себе это стремлением режима избавиться от назойливого и массового интеллектуального оппонента, который бы задавал власти «ненужные» вопросы и формировал бы «ненужное» общественное мнение. Речь шла в первую очередь, конечно, о гуманитарном образовании и гуманитариях, которые в 2000-е и 2010-е годы подверглись полнейшему разгрому и были обречены в итоге государством на маргинальное существование, лишенное зачастую элементарного человеческого достоинства.
Мне, разумеется, было стыдно и горько тогда перед своей супругой за то, что я не мог обеспечить ее достойными условиями жизни. Но я считал, что должен выполнить некую миссию, выполнить долг перед наукой, перед своим научным руководителем, перед людьми, которые вложили в меня знания, оказали помощь, перед обществом в конце концов. Кроме того, я был убежден, что трудности являются временными. В 2006 году я каким-то образом (в том числе и с помощью выигранного гранта) собрал деньги для поездки в Болгарию, где месяц работал в архивах над диссертацией. В 2007-м диссертацию эту защитил, получил степень кандидата наук. Все это время приходилось работать в крайне тяжелых условиях, с невероятно большой учебной нагрузкой. Свободного времени почти не было. Как сейчас помню - читаю лекцию или веду семинары, а одновременно продумываю абзацы и предложения своей диссертации, даже успеваю записывать некоторые мысли, не отрываясь от занятий.
Одним словом, в то время, когда сенатор Рауф Арашуков благодаря своим феноменальным способностям, брал одну высоту за другой - в 21 год министр труда и помощник президента КЧР, в 24 - заместитель председателя правительства КЧР, в 31 - сенатор Совета Федерации, - я продолжал заниматься, в понимании нашей липовой элиты с липовыми дипломами, какой-то альтруистской ерундой - писал какие-то статьи, издал первую книгу, участвовал в конференциях, но главное - преподавал. Выполнял, одним словом, функцию, как я тогда уже понимал, не нужную и не востребованную ни государством, ни обществом. Во всяком случае тем государством и тем обществом, которые простирались за пределами двух привилегированных оазисов - Москвы и Петербурга.
Еще будучи аспирантом, я начал работать и в государственных вузах, которые за счет своего стареющего профессорско-преподавательского состава сохраняли относительно высокий статус. Там, правда, ситуация в некоторой степени была не менее удручающей, чем в частных «шарашкиных конторах». Прочно врезался в память, к примеру, мой опыт участия в последних приемах устных экзаменов по истории. Это было еще до введения в обязательную практику ЕГЭ. Сейчас модно стало ругать Единый государственный экзамен, а между тем работа нашей приемной комиссии начиналась с раздачи списков тех абитуриентов, которые должны были поступить в вуз при любом раскладе, а также с наставления декана держать язык за зубами. Практика списков была ежегодной, все в комиссии воспринимали ее как должное, за место держались, поскольку оно сулило хоть какие-то копейки. Про бунтарей, не признававших списки, отзывались неодобрительно. Впрочем, второй шанс бунтарям проявить свою лояльность никто и не предоставлял. Но помимо официальных списков, спускаемых сверху, были и другие нюансы этого вступительного экзамена до появления ЕГЭ. К примеру, принимаем экзамен вдвоем с одним искренне уважаемым мной доцентом, убеленным уже сединой. Девица, которая сидит перед нами, демонстрирует знания, которые в лучшем случае можно оценить на слабую тройку. Даем ей, по инициативе моего соседа, один шанс за другим, но все тщетно! Вдруг мой напарник поворачивается ко мне, смотрит на меня, молодого аспиранта, заискивающе и знаками и шепотом, явно волнуясь, начинает сбивчиво объяснять, что девочка на самом деле хорошая, усердная, и на университетские подготовительные курсы к нему ходила, а главное - репетиторством с ним занималась, поэтому заслуживает только высокой оценки. Тогда я был шокирован, и только позже на самом деле понял, что собой представляет преподавательский хлеб и как он добывается в условиях, когда на бюджетную зарплату прожить даже физически не было возможности.
Что же касается списочной системы, то меня она позже преследовала на протяжении всех моих лет работы в разных государственных вузах. Почти каждый список группы, особенно у заочников, содержал студентов, которых никто никогда не видел. Эти мимолетные невидимки поступали по закрытым спискам, невидимо от нас учились, получали некие оценки, зачислялись с курса на курс, а затем получали заветный диплом. Поэтому случай с дипломом Рауфа, пожалуй, является вполне распространенным для региональных вузов.
В 2007-м у меня родился первый ребенок, и вот тогда начались проблемы всерьез. Начался натуральный голод. Не такой, конечно, как в блокадном Ленинграде, но все же пугающий своим отчаянием, которое меня начало охватывать. Голод - это когда начинаешь критически экономить на еде, а денег все равно ни на что не хватает. Когда не знаешь, что еще можно продать или у кого еще можно занять, чтобы купить детское питание своему малышу. И так продолжается неделя за неделей, месяц за месяцем.
Другое еще сильно врезалось в память. На рубеже нулевых и десятых годов мне довелось от УрГУ поехать в Челябинск для проведения в местном госуниверситете тура региональной олимпиады абитуриентов по истории. Ко мне тогда для сопровождения приставили одного молодого местного преподавателя, кандидата наук, который возможно всего на несколько лет был старше меня. Официальные мероприятия завершились быстро, большая часть дня прошла в разговорах с ним. Он был женат, жена работала в том же вузе. Университет «любезно» предоставил им комнату в общежитии с двумя койками. На пару они зарабатывали чуть более 20 тыс. рублей в месяц. И они твердо знали, что у них никогда не будет ни детей, ни своего жилья, ни полноценной семьи с собственным бытом и хозяйством. А будут только ежегодная борьба за физическое выживание, предполагающая крайнюю экономию на всем, бесконечная и все более возрастающая учебная нагрузка и бесконечные унижения. Самое чудовищное для меня было то, что этот еще пока молодой парень выглядел вполне смирившимся с нечеловеческими условиями своего существования, принимал их как должное. «Но зачем тебе все это?» - спросил я его. Он ответил, что имеет отдушину в виде ежегодных научных конференций, участие в которых придают смысл его творческой деятельности, да и найти другую работу у них в городе было совсем не просто. Позже уже у себя на кафедре в УрГУ, когда мы с коллегами обсуждали непростую судьбу интеллигенции в нашей стране, от одного из них, уже далеко не молодого, я услышал фразу, которая поразила меня, как громом, и затем никак не выходила у меня из головы: «Самое страшное, что я уже ничем другим, кроме преподавания не умею и не могу заниматься». Это фраза сверлила меня долгое время и, наверное, явилась одной из тех пружин, которые и заставили в конечном счете принять непростое решение ради своей семьи и ради своих детей - решение покинуть сферу высшего образования.
Но в середине путинских «жирных лет» я еще боролся, как мог, брался за любую работу. Днем бегал с лекциями и семинарами из вуза в вуз - из УрГУ в Педуниверситет, из Педуниверситета в Юридическую академию. Имея почти 2 ставки и бесконечную круговерть бумажной работы, по ночам сидел и писал рефераты и курсовые на заказ. Наконец, хотя бы здесь я был по-настоящему востребован! Хотя все эти «репетиторские агентства», с которыми я начал сотрудничать в расчете, по простоте душевной, на репетиторские занятия, и брали половину, а то и больше с заказов на написание работ двоечникам, все же за хорошую дипломную работу, к примеру, я мог получить в два раза больше, чем за месяц труда в Уральском государственном университете. Дипломную я мог написать за неделю, а курсовую - за ночь. Как сейчас помню - пишу курсовую, а сам предвкушаю ту кормешку, которую я смогу купить на следующий день за эту работу. От этого пальцы с удвоенной скоростью стучат по клавиатуре, мысли сами собой складываются в фразы, предложения, абзацы. К утру работа готова - можно бежать сдавать. Это одно из наиболее горьких воспоминаний моей юности. При всем желании мне не забыть этого унижения, на которое обрекло не только меня наше квазигосударство.
Впрочем, с работами на заказ скоро было покончено, все свободное время отныне было занято репетиторскими занятиями с абитуриентами, которые у меня были поставлены на поток. Часто за день я давал два, а то и три занятия. В период перед экзаменом количество занятий в день могло доходить по пяти. Брал само собой немного, чтобы привлечь больше клиентов. Вторым важным источником стали подготовительные курсы к ЕГЭ в Юридической академии, которые, пока до них основательно не добралась администрация вуза, давали неплохие деньги.
Одним словом, не имея ни отдыха, ни выходных, я смог довести свои доходы до, как сейчас принято говорить, средних по региону. 45-50 тыс. рублей в месяц были той суммой, которой вполне мог гордиться голодный шаромыжник. Бюджетная зарплата при этом в структуре этих доходов приближалась к 20-25 %. Не ошибусь, если скажу, что в 2000-е и 2010-е годы так выживала добрая половина молодых педагогов, брошенных государством и предоставленных самим себе.
Но подобная модель борьбы за выживание имела свои издержки. И речь здесь даже не о том напряжении, которое рано или поздно начинало сказываться на здоровье, а о вынужденном снижении интереса к бюджетной нагрузке. В конце концов сами элементарные правила дикого капитализма, в котором нам приходилось выживать, по возможности, стараясь дороже продать свои образовательные услуги, диктовали нам рациональное экономическое поведение. Недостатка в спросе в условиях развала образовательной системы, не было. Его формировали и формируют главным образом абитуриенты, готовящиеся к сдаче ЕГЭ, а также росшие в 2000-е как грибы разного рода курсы подготовки к ЕГЭ. Нашей задачей поэтому было до минимума сократить свою бюджетную нагрузку в вузе, оставив по возможности за собой тот официальный институциональный статус, который позволял бы сохранить свое присутствие на рынке образовательных (в т.ч. репетиторских) услуг. Но со временем у меня лично падал интерес даже к той нагрузке на четверть ставки, которая у меня оставалась в вузе. Зарабатывая на стороне, я на самом деле готов был бы работать со студентами и бесплатно. Я по-прежнему верил в определенную миссию, жаждал увидеть в студентах своих единомышленников, и действительно часто находил их. Но с каждым годом таких, ради кого я готов был бы пожертвовать собой, становилось все меньше, пока они совсем не потерялись за серой, невежественной и безразличной массой привилегированных потребителей, твердо уверенных либо в том, что они не будут работать по специальности, либо в том, что, имея нужный диплом, смогут обойтись и без системных знаний. Другие студенты на самом деле руководству вузов были уже и не нужны. Ключевое коммерческое правило «покупатель всегда прав» с 2000-х годов безотказно начало действовать и в сфере высшего образования нашей страны, лишая нас - простых работяг бездушной и насквозь коммерциализированной образовательной махины - последних остатков наших собственных прав на достойный и честный труд. Чем мы должны были сейчас заниматься - имитацией образовательного процесса? Главными бенефициарами которой являлись бы, с одной стороны, заинтересованное лишь в повышении собственных доходов вузовское руководство, а с другой стороны, серая масса двоечников, не способных после получения липового диплома ни к какой эффективной работе по своей специальности? Так, наверное, вкратце и выглядит суть победившего в нашей стране в путинские «жирные годы» принципа отрицательного социального отбора, ради которого и стоило сломать классическую систему высшего образования.
Логическим финалом для меня стало увольнение в 2016 г., которое внешне никак не отобразилось на функционировании системы. Отработанный материал был заменен на значительно более молодую рабсилу, не успевшую еще разобраться во всех тонкостях выживания в сфере высшего образования.
В остальном же все в этом Королевстве кривых зеркал в «жирные годы» шло по плану: воры воровали, СМИ ликовали, вертикаль строилась, обыватели ускоренными темпами превращались в продвинутых потребителей, а новые поколения молодых интеллигентных шаромыжников должны были продолжать ломать голову над тем, как бы прокормить своих детей. Интеллигенция - и молодая, и старая - которая в любом нормальном здоровом обществе служит направляющей и руководящей силой, в нашем случае должна была знать свое место. И должна была твердо усвоить принципы социального отбора, укоренившиеся в нашей стране и в нашем обществе.
Я ничего не мог изменить в одиночку. Мечты многих моих коллег-сверстников любыми путями пробираться в Москву, чтобы устроиться там школьным учителем (а это действительно был предел мечтаний для многих) были мне чужды. На административную работу в сфере образования меня не брали - не того пошиба я был человек, да к тому же и без связей. Единственное, что мне теперь оставалось - сосредоточиться на борьбе за будущее своих детей. В обществе, перевернутом вверх дном, где каждый предоставлен самому себе и где каждый выживает так, как может выжить, в меру своего человеческого достоинства.
Таковы мои основные воспоминания о периоде, который сегодня принято называть «жирными годами». Для кого-то они действительно были «жирными», а кого-то окончательно заставили расстаться с представлениями о возможности справедливого общественного устройства в нашей стране, смириться с неизбежным продолжением социальной, интеллектуальной и духовной деградации нашего общества и лишь отдаленно надеяться на то, что очередная политическая революция у нас когда-нибудь завершится не просто сменой одной криминальной элиты на другую, но настоящей сменой парадигмы социального и метального развития.