Отчет с Роменны, который я написал уже неделю назад, но никак не вывешу в связи с навалившимся рабочем завалом. Но надо сдавать хвосты. Я хотел написать так, чтобы можно было читать не только бывшим на "Роменне". Но чукча не писатель, поэтому не уверен, что это получилось. Думаю, что лучше всего мне как всегда удались пейзажные зарисовки:)
Часть вторая тоже есть, но не доработана еще.
- Бар Амандиль, добровольно ли вы отправляетесь в Роменну?
-Нет, друг мой.
-Спрошу прямо - это ссылка?
-Да.
-С вашим уходом из Совета мы, Верные, лишаемся последней возможности влиять на происходящее в стране, дальше нам остается только уехать в изгнание на Восток. Таким образом, мы теряем Остров. Но что я могу для вас сделать? А хотя… помните, вы рассказывали о новом обычае, преклонять колено перед Государем или Государыней? Я могу преклонить колено перед вами посреди столицы, при большом количестве свидетелей.
-И тем продемонстрируете, что признаете опального бара Амандиля будущим Королем?
-Разве вы не наследник Скипетра? Верные вам люди увидят это…
-Аглахад, я благодарю вас. Но как бы вам совсем не потерять вашу ученую голову.
-Уверяю вас, мой лорд, я вовсе не желаю с ней расставаться. Но ведь с вашим изгнанием мы теряем нашу возможность влиять на происходящее, в которой я, как Верный, заинтересован, и сдаем позиции без боя. У нас с вами разная ситуация. Вы могущественный лорд, а у меня, кроме, как вы выразились, моей ученой головы, больше ничего и нет. Но говорить и действовать я могу, так же, как и вы. Если бы я смог добиться того, чтобы быть услышанным - и Королем, и Людьми Запада, это обошлось бы, возможно, дорого, но… как вы думаете, ведь честь Человека Запада требует на это пойти?
Бар Амандиль подходит к своему другу и кладет руку ему на плечо. Через некоторое время он говорит, спокойно и печально: «Бар Аглахад, вы переоцениваете нас, лордов. Или недооцениваете себя. Я не стану вас отговаривать. Но знайте, что сейчас вы будете иметь дело уже не с работорговцами или пиратами, против которых выступали раньше. Дело намного серьезнее, а спасти я вас не смогу»
Аглахад некоторое время смотрит в окно, отмечая, что еще разгар лета, но листья на деревьях уже потеряли свою свежую зелень, и, засыхая, начинают облетать на землю.
Потом он отходит от окна: «Мой лорд, вы меня не совсем верно поняли. Я не ищу смерти и надеюсь прожить долго, до седых волос, вырастить внуков и увидеть правнуков. Но бездействуя, мы теряем время, теряем наш Остров, а то, что он сейчас похож на тяжелобольного, может быть, даже смертельно больного человека, уже невозможно не замечать. И время - оно работает против нас. Но я не собираюсь совершать необдуманных поступков, и поеду с вами в Роменну»
Письма
Утро наступает не сразу. Небо за окном становится светлее, пламя свечей бледнеет, тени перестают быть резкими. Но первый признак наступающего нового дня - голоса птиц, которые раздаются над самым окном, ночь закончилась, встречайте новый день, дева Солнца начинает свой путь по небосклону, приветствуйте ее, и вы, ранние пташки, и вы, бледные полуношники. Доктор Аглахад, последние месяцы проводивший ночи за работой, относится ко вторым. Свое последнее утро в столице он встречает у окна в кабинете, обложившись словарями, и старательно переводит древний текст с синдарина на адунайк. Таких переводов, уже выполненных и аккуратно подписанных, лежит на столе целая стопка. Доктор поставил себе цель - собрать по древним рукописям сведения о Сауроне. Необходимо знание, чтобы понимать, какое оружие выбрать для противодействия ему, а для этого недостаточны известные переводы, они упрощают, подменяют слова ради рифмы или литературных изысков, нужно переводить с оригинала максимально точно.
Тху плёл сеть магии ночной,
Песнь проницания он ткал,
Своей могучей волей злой
Он сквозь покровы проникал,
Он начал об измене петь,
Но Финрод вдруг заклятья сеть
Порвал, о том запев в ответ,
Что вечны верность, стойкость, свет,
Что устоят любовь и честь,
Пока отвага в мире есть,
Что лопнет цепь, падёт тюрьма,
Нахлынет свет, отступит тьма.
Заклятья гибельный мотив
Всё рос и бился, как прилив,
Как шквал свирепый, с ног валил,
И Фелагунд, лишаясь сил,
Призвал всю мощь и свет в борьбе
Эльфийской магии к себе.
И песнь во мраке полилась -
В Нарготронде птиц чистый глас,
Дыханье Моря вдалеке,
В алмазном западном песке;
Но Валинор закрыла мгла,
Из гавани она ползла,
Где нолдор силой увели
Сияющие корабли,
Полотна белых парусов
Наполнил вой чужих ветров,
И волчий вой нарушил сон,
И скрежет льда, и крик ворон,
И в Ангбанде несчастных стон...
Ударил гром, огонь вспылал -
И Финрод перед троном пал.
Аглахад додумался до элементарной, казалось бы, вещи. Языки эльфов были запрещены, но никто не изымал текстов на них из библиотек Острова. Достаточно просто объездить их и не полениться собрать, прочитать и сделать выписки, чтобы неприглядная биография недавнего пленника - ныне первого советника Короля предстала перед тобой.
Кроме переводов, надо ответить на письма. Лорду Амандилю, его пациенту и другу. Коллеге Мараху в Роменну. И родителям жены в Дол-Амрот, приславшим корзину яблок (как будто на Острове яблок не хватает) и длиннейшее наставление, как он должен правильно воспитывать своих детей, их внуков. Разумеется, зять по определению сам правильно делать это не в состоянии, хотя с тех пор, как он потерял жену, Эфалани, делает это один. Но они пишут так от любви, а сердится он от усталости и потому, что очень хочет спать, но надо ответить им и сделать это тепло. И пусть дети утром тоже напишут деду с бабушкой
О жертвах
Первым делом, конечно, лорду Амандилю. Потому что это важно. Тот просил помочь ему разобраться с сутью жертвоприношений Морготу, о которых начинают поговаривать все чаще, Аглахад постарался это сделать. И вот что вышло:
Мой дорогой лорд и друг!
О жертвоприношениях Морготу
Мои мысли на этот счет, основанные на наблюдениях за происходящем и на знании древних текстов, или почему я считаю, что Зигур обманывает нас, рассказывая об их сути и цели:
1)Моргот находится за гранью, поэтому ничего он от жертвы получить не может
2)Но его сила растворена в самой сути Арды, и она осталась. Это диссонанс, Искажение
3)Сама жертва не идет к Морготу - это обман. Наши тела можно истязать или убить, но над душой Враг не властен. Разве что ты пустишь его сам. Поэтому для жертвы это физическая гибель, но и только. Душа ее идет на Пути Людей, и, видимо, к Эру (но тут, очевидно, мы не знаем точно)
4) И вот что я думаю про саму суть жертвоприношения:
Оно вступает в резонанс с Искажением, и вызывает его отклик. Это акт, сознательно совершаемый человеком - жрецом или палачем, или по совместительству, как теперь мой бывший студент Азаризан. И вот что я думаю - она, эта жертва, не то чтобы отдает под жреца под власть Моргота, но как бы открывает его для этой силы, то есть он попадает под Искажение сам. То есть не жертва, а жрец попадает под власть Моргота, жрец в некотором смысле сам обманут. А поскольку все, что мы знаем и видим про Искажение, говорит о том, что попавшее под нее... вспомним орков, полагаю, жрец становится зависим от этой силы.
5) И тогда нужна «подпитка» от Зигура или новые и новые жертвы для поддержания себя и своих возможностей, потому что они противоестественны для человека. То есть я полагаю, что жертвы направлены скорее на жрецов, привязывают их к Зигуру и делают зависимым от него. Наверняка есть не только старение, это должно выражаться и иначе (вспомнить орков), но как, я не знаю, не сталкивался близко.
6)Известно, что тема Моргота в музыке сотворения звучала диссонансом, отдельно от остальных тем, потому что он слушал и слышал лишь себя. Поэтому сама по себе она не может естественно существовать в сути нашего мира, ей нужна как бы неестественная «подпитка». Полагаю, жертвы как раз таковой и являются.
7) И еще. Утверждается, что Моргот - наш создатель. Однако связь с ним невозможна без смерти, мучений или крови хотя бы одного из якобы его детей. Что представляется нелогичным. Будь он нашим создателем - разве наши фэар не резонировали бы ему сами по себе? То есть уже это говорит о неестественности этой связи. И таким образом отрицает ее как таковую.
Аглахад сын Фарамира
Слово «лорд» в заголовке Аглахад пишет сначала по привычке. Потом вычеркивает, потому что из друзей он может писать кому угодно, но такое обращение укажет на Амандиля. Думает, не вычеркнуть ли подпись (Амандиль узнал бы его письмо просто по почерку), но нет. Его выводит из себя уже сама эта необходимость скрываться, прятаться, бояться. Как будто он делает что-то дурное. Подпись оставляет, он не будет отказываться от этих слов, страх не к лицу Человеку Запада.
Марах
Потом берет письмо от бара Мараха из Роменны, своего старого знакомого по научной деятельности. Беднягу несколько лет назад выпроводили из столицы за его научные изыскания (надо признать, действительно весьма своеобразные, почтенный бар пытался найти рецепт бессмертия, кажется, путем скрещивания и разведения Зигура за отсутствием под рукой эльфов), а Аглахад оставался одним из немногих коллег, сохранивших с безумным ученым - славным и добрым на самом деле человеком - хорошие отношения.
Марах прислал интересные научные трактаты, а в письме выражал недоумение, с чего бы это Аглахад не хочет дискутировать с ним о своей вере, ведь за Верность никого же не преследуют. Доктора Аглахада не раз спрашивали, что же он поддерживает отношения с таким странным человеком, как бар Марах. Сначала он это делал специально, ради чести нуменорских ученых; нельзя преследовать человека за его научные взгляды, пусть и такие безумные, как у Мараха, а потом привязался к опальному искателю бессмертия. Но сколько искренней радости приносит эта переписка! Он обводит глазами стол, заваленный переводами «про Тху», письмо Амандилю о жертвоприношениях и может только нервно улыбнуться этим строкам искреннего недоумения коллеги. И доброжелательно ответить, конечно же.
Пока он писал, солнце поднялось уже высоко, и надежда на пару часов сна развеялась вместе с ночными тенями. Пора пожелать себе доброго утра, будить детей, и собираться в дорогу. В Роменну.
Роменна
Роменна Аглахаду сначала приходится не по душе, правда, он сам осознает, что не лишен высокомерия урожденного жителя столиц, и не должен так относиться к провинциальному городу. Нравится дом Амандиля, где ему предстоит жить с детьми во флигеле, выходящим к самому морю. Старое здание, ступени лестницы, спускающиеся к прибою, заброшенный сад, старые яблони, заросли колючей сливы, буйно разросшиеся кусты, а дальше аллея вдоль моря. По ней хорошо будет гулять с детьми, лазить с ними по прибрежным камням, брызгать друг в друга морской водой, кидать камешки в прибой - кто дальше докинет, а потом, устроиться на берегу, обнять их обоих, и так сидеть под первыми бледными звездами, втроем завернувшись в плащ, и рассказывать под шум волн и крики чаек о Туоре и Идриль. Но это потом. А сейчас они с дочерью, Зимрафэль, наскоро распаковали вещи, покормили и уложили спать маленького Имрахиля, после чего пошли сопровождать бара Амандиля на форум, изображая собой свиту опального князя. И лучше бы они этого не делали. Потому что из столицы безумие докатилось и сюда. На форуме события происходили как в известном анекдоте «у меня для вас есть три новости, плохая, очень плохая и еще хуже, с какой начать?» Начали с приказа из столицы о перепланировке Роменны, которую никак нельзя было, видимо, совершить, не тронув кладбища, последнее ныне подлежало сносу (Аглахада передернуло, хоть у него не было здесь могил предков). Второй новостью было планирующееся открытие Черного Храма. Казалось бы, мало что для нуменорцев может быть гаже разрушения могил их предков, но постройка места для официального поклонения убийце и врагу их рода можно засчитать превзошедшим предыдущий рекорд. И, как только он было обрадовался, что на сегодня плохие новости исчерпаны, на форум выступила дева с горящими глазами и подожгла себя во славу Арун Мулькэра.
Потом Аглахад много ругал себя за глупость и нерасторопность, потому что мог бы ее спасти. Он стоял рядом, и, если бы сразу же набросил на безумную свой плащ и сбил пламя, она получила бы тяжелые ожоги, но осталась жива. Но доктор отшатнулся от жара огня, растерялся, и подбежал к ней слишком поздно, когда она уже умирала. После того, как он пытался помочь и осматривал ее, на пальцах, кроме мерзкой вони горелого мяса, остался еще странный запах. Дева облилась горючей жидкостью и подожгла себя, вот и все мелькорианское чудо самовозгорания, о котором уже пошли толки по городу. И не надо было дочери его Зимрафэль это видеть, она еще слишком юная, и, кажется, сильно испугалась за него, когда он бросился к горящей.
Элендиль
Вернувшись, доктор долго и почти яростно отмывал руки от сажи и вони сгоревшей человеческой плоти, а потом они разожгли камин в большом зале лордов Андуниэ и уселись за стол. Аглахад отметил, что он, скромный ученый из столицы, и его юная дочь - вот и вся нынешняя свита опального главы великого некогда рода. Принимал их лорд Элендиль, сын и наследник Амандиля, и Аглахаду странно было сидеть вот так запросто за столом со своим будущим королем. Элендиль был одет просто, без золота и драгоценностей, которыми увешивали себя столичные лорды, и вел себя строго, почти сурово. И была в нем та царственность, что не нуждается в побрякушках и роскошных тряпках, подумал про себя Аглахад. Лорд Элендиль, наверно, похож на Элроса Тар-Минъятура, что по преданию своими руками строил корабли.
Пустым выглядел теперь Дом великого лорда и наследника скипетра, огонь от очага и пламя свечей не могли осветить весь пустой большой зал, построенный явно для большого кличества людей. Над балками под высоким потолком плясали тени, лунные лучи падали на пол через узорчатые окна, создавая странные картины, а с улицы раздавался писк летучих мышей и близкий шум моря. Четверо измученных бедами людей делили простой, но изысканнейший ужин, который Элендиль распорядился подать им. Амандиль рассказывал сыну о горестных новостях из столицы. Прислуживал им Тень, молчаливый слуга с изуродованным лицом - приносил блюда, разливал вино, и отходил на свое место за спинкой кресло Амандиля. Аглахад не утерпел, и, попросив разрешения у хозяина дома, подошел в тому, протянул ему свой кубок и предложил разделить с ним вино и пищу. Тень странно посмотрел на него, так, как будто знал о нем больше, чем это возможно о случайном встречном. Странный у него был взгляд - не пронзительный, нет, но глубокий и будто проникающий в сердце. Но задуматься об этом Аглахад не успел, потому что к ним присоединился внук лорда Амандиля, Исильдур, весьма своеобразным образом. Он шагнул через порог в зал, и рухнул лицом вниз, а на полу стало расплываться кровавое пятно. Элендиль и Аглахад подняли его и перенесли в комнату, положили на кровать, стащили окровавленную одежду. Из под рубашки раненого выпал предмет, завернутый в пропитавшуюся кровью тряпку, они развернули ее. И перед ними оказался необычайной красоты росток, живой, но словно сотканный из серебра лунных лучей, легкий и необычайно изящный. Значит, Зигур исполнит свою угрозу уничтожить Белое Древо, если не исполнил еще. Но на мысли про это не было сил и времени- Исильдур находился при смерти, и, хотя Аглахад и Зимрафэль, которая помогала отцу, и превозошли сами себя, стараясь остановить кровь и снять боль, накладывая восстанавливающие повязки и подавая раненому укрепляющие питье, ничего бы они не сделали без Элендиля.
Канцелярия.
Не успел Аглахад выйти из комнаты раненого, как тут же Тень передал ему требование господина наместника явиться в канцелярию. На сердце было очень неспокойно - еще бы, после всех последних событий. Но надо было идти. Умничка Зимрафэль помогла отцу умыться и вымыть руки, и облачила отца в плащ, чтобы скрыть возможные пятна крови на одежде. И вот, романтически перекинув оный плащ через плечо и стараясь не вставать так, чтобы попадать в яркий свет, и явился бар Аглахад в канцелярию.
Вопрос оказался прост. Всем медикам Роменны был предъявлен меч со следами крови, и задан вопрос, могут ли они определить, чья она. И второй - были ли у них последнее время пациенты с насильственно полученными травмами?
Ответа на первый вопрос наука, к счастью, дать не позволяла. Потому что, глядя на богато и изящно украшенный эфес меча, Аглахад был почти уверен, что его потерял никто иной, как Исильдур, за которым смотрит сейчас его дочь.
А вот ответить на второй было сложнее, потому что Аглахад следовал всегда тем принципам Людей Запада, в которых воспитал его отец, и одним из них было не лгать даже орку. Поэтому сказать «нет», то есть пойти на прямую ложь, было невозможно. Признаться означало бы сдать Исильдура служителям закона, с которыми, судя по его тяжким ранам, он уже имел неприятности. И, кроме того, это наверняка погубило бы росток. Оставалось либо придумать как выкручиваться, либо… просто отказаться отвечать. И поехать обратно в столицу, только уже в под арестом как государственный преступник, потому что дело, судя по ростку Белого древа, и по тому, что расспрашивал лично наместник, было важное.
А у него одних переводов «про Тху», которые лежат дома среди разложенных по приезду вещей, хватит для смертного приговора, это уже не изучение запрещенных языков, а злоумышление на господина первого советника. Последним «изменникам» в столице рубили головы за меньшее. Аглахада спасло то, что, будучи занят смыванием с себя непосредственных улик, он задержался и пришел позже всех, поэтому отвечал в последнюю очередь. Выпавшей минуты хватило, чтобы придумать ответ.
- Бар наместник, я не могу ответить на ваш вопрос «нет». Потому что «да», я лечил в последнее время пациентов с полученными ранами. Ту несчастную, что покончила с собой на форуме, и мне жаль, что я не смог ее спасти.
Его отпустили, и он пошел домой, стараясь не заблудиться в улицах незнакомого города, и унять дрожь. Что было бы с детьми, если б их отца объявили государственным преступником? Может быть, действительно, взять их и уехать в Дол-Амрот, куда давно уже зовут друзья и семья жены? А на улице ночной ветер играл опавшими не в срок листьями, со стороны порта раздавалось нестройное пение каких-то веселящихся баров, из окон домов на булыжники мостовой падали прямоугольники уютного света, а в темном небе над крышами Роменны собирались мрачные, рваные тучи. Пахло морем, водорослями, и тем неуловимым ароматом рано наступающей осени, когда смешиваются запахи сырой, черной земли, мокрых стволов деревьев и опавшей с них листвы.
Нет, все-таки слишком хорошее это место, Нуменор, чтобы уехать и оставить его Тху даже без попытки сопротивления.
Дом Амандиля он нашел, потому что умница-дочь стояла у порога, освещая ему путь. Это вместе с недавним страхом ареста и расставания с детьми так его растрогало, что доктор обнял ее и долго не хотел разжать руки, а потом предложил пройти к Амандилю в тепло. Сам Аглахад сразу же прошел к раненому, проверил пульс, приподнял одеяло и осмотрел повязки, затем тихо вышел, убедившись, что Исильдур спокойно спит и умирать не собирается. И спустился в приемный зал к лорду Амандилю, попросить бокал вина, чтобы успокоиться. И не успел пригубить, как к ним пожаловали гости.
Вираат
Бара Амандиля посетил его бывший вассал, а ныне жрец Мелькора по имени Эфализинд, и с ним юноша из Кханда. Лорд вежественно принял их.
Доктор не мог толком принять участия в разговоре, так как не хотел надолго оставлять раненого без присмотра, поэтому постоянно выходил из зала, проверял состояние Исильдура и возвращался обратно, чтобы не вызывать подозрений долгим отсутствием.
С любопытством смотрел он на бара Эфализинда. Тот был из семьи вассалов Дома Андуниэ, и по праву в этом пиршественном зале сидеть должен был бы он, а вовсе не Аглахад с дочерью. Но, точно так же, как и доктор, бар Эфализинд сам выбирал свою судьбу и своих лордов. И предпочел стать Человеком Короля в прямом и переносном смысле.
Не менее интересен был его спутник, юноша Вираат из дальнего Кханда. Аглахад никогда не видел кхандцев, но тот был интересен и без «национального колорита», как явно умный человек и собеседник. Вираат рассказывал удивительные вещи о нравах своей родины, о живых деревьях, требовавших себе человеческих жертв, о правителях-жрецах, жестоко тиранивших свой народ. Его очень хотелось бы расспросить, доброжелательно и подробно, и записать рассказ. Но разговор принимал все более напряженные обороты. Спор зашел о бессмертии и справедливости мироустройства. И в этом споре, в тем моменты, когда доктор его слушал, он не мог не признать, что наиболее близкой ему была позиция кхандского гостя. Речь шла о преимуществах людей крови Элроса над другими людьми. Кхандцу было явно больно слышать о многократно упоминавшихся в разговоре деревьях. Аглахаду вообще-то тоже, потому что буквально несколько часов назад держал он в руках росток Белого древа в окровавленной тряпке, и сердце переполняло горе, ведь это означало, что старое древо погибло.
Только кхандец обладал гораздо бОльшим, чем нуменорский ученый, смирением. Потому что где-то на 10м круге обсуждения неполноценности жизни людей без высокой крови, Аглахад почувствовал, что больше не выдержит и сейчас вспылит. Потому что люди все равны, их фэар созданы так Творцом, остальное определяется личными способностями, как в случае с героями эдайн, сколько можно рассуждать об этой разнице в сроках жизни и делать ее мерилом всего? Некоторые морские гады, особенно обитающие в глубинах, говорят, живут по тысяче лет. Является ли таким образом глубоководный моллюск или спрут представителями более высокой расы, чем люди Кханда или простые нуменорцы? Едва ли, да и мозгов у того моллюска вроде бы не было замечено…
Бар Амандиль увлекся спором, Тень подавал гостям и хозяевам угощение… а Аглахад, чувствуя, что от возмущения несправедливостью, притом не речей - отношения к людям, и если бы только у мелькорианцев, кровь бросается в лицо - черта, унаследованная от хадорингских предков - вышел из зала. Постоял во дворике, глядя на звезды. Подумал, что его хадорингский темперамент и внешность унаследовал явно сын, Имрахиль. А способности ученого - Зимрафель, и именно она станет продолжательницей его дела. Разве что будет более мудрой, потому что пошла характером в Эфалани, его бесконечно любимую и погибшую жену, и будет, как и мать, напоминать людей племени Беора, как лицом, так и мудрым спокойствием, которого сам Аглахад лишен.
Он постоял некоторое время во дворике, успокаиваясь. Мелькорианцы производили сильное впечатление жаром и яростностью своей веры, своей готовностью сражаться и погибать за нее. Мудрено ли, что они явно одерживали победу - ведь Верные, приверженцы старой веры и традиции, не могли им противопоставить ничего, кроме слов и верности идеалам. Ужасно, Зигур явно играет на лучших чертах обратившихся в его веру нуменорцев, они вкладывают в нее весь жар души, таланты, решительность, тягу к созиданию и новому, даже готовность пойти на смерть. А результат - увы - поклонение Морготу, отказ от союза с эльфами… и приближающийся неведомый, но ощутимый конец.
Успокоившись, Аглахад подошел к лорду Элендилю показать сделанные им переводы «про Тху». Элендиль казался более жестким и решительным, чем его отец. Они говорили смело и прямо - Зигур враг, Остров идет к гибели, сидеть сложа руки невыносимо, да только сделать они не могут почти ничего, потому что королевская воля прикрывает Саурона как надежнейший щит. Попытаться поднять восстание? Невозможно пойти против Короля, к тому же они только подтвердили бы свою репутацию мятежников, которая до сих пор была лишь клеветой, весь Остров встал бы против них. Убить Зигура? Он бессмертен, увы, и бОльшая часть переведенных Аглахадом текстов об этом говорят довольно ясно. Не делать ничего? Означает потерять Нуменор. Они и так уже на грани, обсуждая способы выдворения господина первого советника, в то время за стеной мелькорианцы бурно восхваляют свою веру.
Но, если не получается решать судьбы Нуменора, можно отвечать за свои поступки. И тогда в открытом дворике под приморскими звездами доктор Аглахад дал Элендилю клятву - быть верным их роду, и ничего не рассказать про росток Белого древа, какие бы испытания для этого не пришлось перенести. Клятвы связывают, и приносить их не всегда мудро. Но эта нужна была именно для того, чтобы связать себя и не дать возможности выдать Исильдура ни на каком допросе.
Мелькорианские гости бара Амандиля меж тем собрались уходить. Аглахад пришел проститься с ними, и не утерпел, пожелал им «пусть звезды осияют ваш путь». Прямо говорить при мелькорианцах на синдарине в Доме Амандиля он не стал, но форма прощания говорила сама за себя. Надо было видеть лица мелькорианцев… а бар Амандиль только головой покачал. Впрочем, Аглахад желал своим противникам хорошего пути, действительно, искренне, потому что считал их людьми обманутыми Зигуром, но самими по себе благородными и приятными.
Молитва
Когда все разошлись, Аглахад пожелал спокойной ночи лордам, поцеловал дочь, но проигнорировал ее укоризненный взгляд, говоривший «папа, вы бы шли спать, которую ночь уже бодрствуете». Зимрафэль, несмотря на юность, прекрасно умела говорить глазами.
Но ему все равно не спалось после всего произошедшего за последние часы. Поэтому доктор спустился к морю, сел у прибоя и стал смотреть на волны и небо в затягивающих горизонт мрачных тучах. Даже здесь, в Роменне, дела их, Верных, сразу же пошли столь плохо, что политического трактата, пусть такого дерзкого, как «Утопия», явно недостаточно. Слова важны, но они будут бессильны против поступков, ведь противники их действуют весьма решительно, в этом им не отказать. Все идет так, что если он начнет действовать, вряд ли останется на свободе или в живых. «Утопию» называли безрассудной выходкой, но она стоила всего лишь скандала, неприятных разговоров с цензорами и сплетен о душевной болезни автора, потому что здоровый человек, очевидно, осуждать продажу одних людей другими не станет. Здесь же все гораздо серьезней. Да, ситуация с идеей защиты Верности, которая и привела доктора Аглахада в Роменну, город Верных, характеризуется старой пословицей «гладко было на бумаге, да забыли про овраги»
Отче, я знаю, ты добр и никогда не требовал от своих детей приносить себя в жертву. Но мы не смогли уберечь дар Валар, наш Остров, от Тени, и похожи сейчас на испуганных детей в наступающих сумерках. Я слабый человек, боюсь физической смерти, ужасно боюсь боли, и еще больше не хочу расставаться со своими детьми, пока они такие юные. И я не фанатик, не хочу так, живой свечкой на площади. Но Враг действует на опережение, пока мы сомневаемся, мы проигрываем, надо действовать в ответ. Но что же нам делать?
Некоторое время доктор сидел молча у воды. Потом встал, усмехнулся. Хорош же «защитник Верности!» Только посмотрев на морготопоклонников вблизи, уже чуть не плачет со страха. Да, немного же так можно добиться. В то время как лорд Амандиль долгие годы провел в совете непосредственно с самим Тху, можно только догадываться, сколько он там вынес. Необходимо сражаться - пусть не оружием, но своим разумом и волей за Остров. А что делать понятно - пойти лечь и выспаться, наконец, впервые за многие дни. А завтра искать единомышленников, за этим он в Роменну и ехал. Вернее, уже сообщников, потому что, сохранив верность традиции, они оказываются все больше вне закона.