Борис Тулинцев. Тихий город
Лунной девы таинственный лик
Лунной девы таинственный лик.
Зимней полночи узкий клинок.
Мир сужается, как ни велик,
и уходит земля из-под ног.
И руками ее не обнять,
и у смерти себя не отнять.
В черном теле мерцает душа,
и застыли кругом дерева,
и снежинки летят мельтеша,
и безлюдная площадь - мертва.
Здесь не нужно просить ни о чем:
Всяк на свете в себя заключен.
Каждый вянет впотьмах, как цветок.
Надо всяким царит потолок.
Фонарей неживые цветы
И окошек померкнувший свет.
Ночь темнее могильной плиты.
Ни пространства, ни времени нет.
Лунной девы таинственный лик:
здесь мужчина к подруге приник,
растворился, убил, овладел.
Навсегда, навсегда охладел.
И в могиле два трупа лежат,
в черной памяти мертвой земли.
Всяк на свете к другому прижат,
и плывут в небесах корабли
бесконечных пустых облаков:
отраженья пропавших веков.
Сколько в мире окошек и тел!
Сколько памятников, колоннад!
Я б навек в небеса улетел,
чтобы там успокоиться, - над
городами в их черной пыли,
над пустынным кладбищем земли,
надо всеми, кто любит и жив,
злых подруг под себя положив,
кто глядится в ночное окно:
надо всеми кому суждено
убивать, быть убитым, рожать,
и от страсти, от страха - дрожать.
Тварь дрожащая - всяк на земле,
И никто в небесах не велик,
И глядит беспечально во мгле
лунной девы таинственный лик.
22.02.1982.
Зимние прибаутки
В темноте на прицеле - луна.
В черной церкви не спит сатана.
Пьяный Феликс плюет в потолок.
Птица Феникс горит между ног.
Утонула подушка во мгле.
Никому нет житья на земле,
а в угле - злой подросток сидит
и на лунную деву глядит;
и на мертвую деву глядит -
сам себе потихоньку вредит.
Захлебнулась шарманка в ночи.
Где-то пьяная баба кричит.
Так, наверное, все под плетьми
мы становимся снова детьми.
……………………………………………….
……………………………………………….
……………………………………………….
……………………………………………….
Белый саван. Нирвана зимы.
Хорошо среди утренней тьмы,
где под транспортом стонут мосты,
где крадется тоска сквозь кусты,
где в разбуженных точках пивных
загорается свет как жених,
и стоит ослепленный алкаш,
оживляя пустынный пейзаж.
В тишине неживая луна
Полоснула ножом по окну.
Кличет мужа глухая жена.
Бог в потемках клянет сатану.
Изнывает зима пред концом.
Ржут машины в своих гаражах…
С голубым иудейским лицом
бродит Феликс среди горожан.
Как хорош Театральный музей,
Когда нету в музее друзей,
и когда я сижу в нем один,
как пожарник и как ротозей.
Хорошо мне в музее пустом.
Спит убитая ночь под крестом,
а вокруг меня - небытие
в черном облаке с мертвым Христом.
Тихий утренник. Ангел поет,
ударяя трубой о кровать.
Трезвый Феликс в потемках встает,
Собираясь бутылки сдавать.
Сатана удаляется прочь
От туманных церковных дверей;
о порог спотыкается ночь,
захлебнувшись тоскою своей.
Так играет английский рожок,
А на паперти церкви морской
инвалид достает портвешок
уцелевшей от бога рукой,
и вливает его целиком
прямо в горло себе - из горла,
и, раздувшись материком,
вдоль канала плывет до угла.
Так поет городская труба.
Так раскрытые стонут гроба.
Стынут церкви, звенят пустыри
как пустые бутылки зари.
Злой подросток, навек истомлен,
Перед лунною девой притих.
Его ложе плывет кораблем,
и двоится волна, словно стих;
он в постели своей как в гробу
на рассвете пытает судьбу,
золотую головку клоня,
полумертвой рукой шевеля.
Как хорош этот утренний миг,
и от страсти - трепещет душа,
как в груди у младенца - двойник,
как бутылка в руках алкаша;
этот розовый утренний час,
злое зимнее солнце в груди,
синей церкви невидящий глаз,
глас, который я слышу один,
среди всех на земле метрвецов
перед самым последним концом.
23.01.1982.