(no subject)
Спите! Бог не спит за вас.
В.А. Жуковский
Вышел в свет третий том «Полного собрания сочинений и писем» В.А. Жуковского, подготовленный группой специалистов Томского государственного университета и отведенный под баллады.
Это было бы прекрасно, если бы читатель не добирался с неизбежностью до постишного комментария, который в основной своей части представляет собой очаровательно-инфантильные справки о том, что Пелей - это мифический царь Фтии и Фессалии, Сперхий - река на родине Ахилла, а Илион - второе название Трои, по которому получила свое название «Илиада» Гомера. Это несвежее слово науки и техники подается с пафосом человека, услышавшего об этом впервые и торопящегося пересказать товарищу, а информация о связи Илиона с «Илиадой» оказалась настолько важной, что ее поместили дважды - в комментарии к «Ахиллу» (с.319) и для тех, кто забыл или подошел позднее, в комментарии к «Торжеству победителей» (с.393).
Благодарю покорно. Не за комментарий - за нахлынувшее воспоминание. Лет двадцать пять назад у меня, юного и невинного, был сборничек баллад Жуковского, изданный, видимо, «Детской литературой», с отличными картинками и подстрочными примечаниями для детского просвещения. Время шло, юность, невинность и картинки пропали, а комментарий остался тот же. Спасибо! Редко возвращаются к нам благоуханные минуты детства, и нельзя не испытывать благодарности к тем, кому мы этим обязаны!
Даже и такой комментарий носит фрагментарный характер. В комментарии к «Ахиллу» (А. Янушкевич) строки «Но себе за друга мщеньем Путь к Тенару проложил» получают такое пояснение: «Один из трех мысов на юге Пелопоннеса. Название Тенар носили полустров и поселение невдалеке от мыса» (с.320). Отлично. Это как к строке «Где блата топкие и воды Ахерона» написать комментарий: «Река в Феспротиде, впадающая в Ахеронтское озеро». Поди думай, чего Тибуллу занадобилось в Феспротиде и почему Ахилл из своей Фессалии решил съехать на противоположный конец Греции. Им овладело беспокойство, надоть быть. Кто такой Аякс Оилид, нам объяснили («сын локрийского царя Оилея»), а кто такой Аякс Теламонид - нет, хоть ему и посвящены в «Торжестве победителей» ст.85-96, - а почему? потому что он там по имени не назван, а комментаторы призваны объяснять только те слова, которые можно посмотреть в словаре. (Замечу кстати, что не стоило бы в постишный комментарий вмешивать фактографию из истории текста. Глаз устает следить, среди всех этих отсылок к черновикам захотят мне в третий раз разъяснить, кто такой Агамемнон, или обойдется.)
И это все. Никаких иных сведений о Жуковском и его месте в литературном процессе постишный комментарий не даст. Положим, в «Покаянии» вы читаете строфу:
Но грешным очам неприметна краса
Веселой окрестной природы;
Без блеска для мертвой души небеса,
Без голоса рощи и воды.
Если вы рассчитывали найти в комментарии справку об истории идиомы «мертвая душа» и, в частности, указание на параллель с «Евгением Онегиным» (глава VII, строфа 2), то вы рассчитывали без хозяина. Комментарий к «Покаянию» (Э. Жилякова) известит вас о том, что Папа - это верховный глава католической церкви, Литургия - главное из богослужений, а власяница - одежда из волос (с.418 сл.). Комментарий о том, что Шотландия - это северная часть острова Великобритания, где в 1914-18 гг. началось движение фабрично-заводских старост, инок - то же, что монах, а руки - парные органы хватания, расположенные по обеим сторонам комплектного туловища, почему-то отсутствует. Видимо, он выпал вследствие небрежности выпускающего редактора, на которого будет наложено соответствующее взыскание.
Слог соответствующий.
Из комментария к «Поликратову перстню» (О. Лебедева) читателю не дано узнать о такой важнейшей идее греческого миросозерцания, как зависть богов (phthonos theōn), без чего прочие рассуждения о тексте выглядят бесцельными. Однако в качестве компенсации пытливый любитель Жуковского угощается таким открытием: «История правления Поликрата изложена Геродотом (“История”, книга III, гл.39-43), однако непосредственным источником сюжета баллады Шиллеру послужил пересказ легенды о его (Шиллера? - Р.Ш.) кольце, изложенной в “Истории” Геродота немецким моралистом Христианом Гарве (1742-1798) в его многотомном сочинении “Опыты о различных вопросах морали” (1796)» (с.401). Хочется спросить, сохраняется ли возможность вписать что-либо в «Историю» Геродота для любого желающего или для этого надо быть членом клуба немецких моралистов. На этом фоне скромные забавы с падежами, вроде «Оно было своеобразным реквиемом по умершей от холеры 18-летней сестры Нанетты» (с.403), выглядят как похвальное желание сохранить форму для более эффектных достижений.
В примечаниях к «Громобою» (Н. Ветшева): «Имя Громобоя было арзамасским прозвищем С.П. Жихарева, чрезвычайно ему подходившим (не поздоровится от этаких похвал! - Р.Ш.). Асмодеем звался П.А. Вяземский. Последний в письме к А.И. Тургеневу от 27 ноября 1816 г. из Москвы создает автопародию, демонстрируя виртурзное владение строфикой “Громобоя”» - и далее цитируется пародия Вяземского на «Громобоя» (с.334 сл.). Безусловно, слово «автопародия» настолько красиво, что его тянет употреблять вне зависимости от того, есть у него лексическое значение или нет. Но у случайного читателя, не успевшего вникнуть в суть дела, могут возникнуть праздные вопросы о том, написал ли Вяземский «Громобоя» только для того, чтобы иметь случай его спародировать, или эта затея изначально носила менее корыстный характер.
В примечаниях к «Торжеству победителей» (А. Янушкевич): «Ферсит (Thersites), участник Троянской войны, символ трусости (видимо, штатная должность. - Р.Ш.). В “Илиаде” Гомера изображен хромоногим, безобразным и болтливым» (с.394). Оговорка насчет «Илиады» заставляет предположить, что комментаторы Жуковского располагают альтернативными сведениями о Терсите, но не спешат с разглашением.
Безмятежность разительная. В комментариях к «Рыцарю Роллону» (Н. Реморова) сообщается: «Жуковского исторический контекст интересовал менее всего, тем более, что русскому читателю имя Рехбергер ничего не говорило ни исторически, ни семантически. <…> И Жуковский меняет имя героя, отказывается от указания на его молодость, назвав его просто “Рыцарь Роллон”» (с.428). Из этого очевидно лишь что, исторический контекст менее всего интересовал комментатора, иначе бы она затруднилась выяснением вопроса, где Жуковский взял это имя, «просто Роллон», и какими историческими ассоциациями оно обладало для всякого образованного читателя. Зато оказывается, что Жуковский не перевел 22-й строфы Уландова стихотворения, где содержалась самая мораль, и нас не хотят оставить в неведении о ней:
«Рыцарям эта песня на пользу всегда,
Чтобы перчатки свои не бросали они никогда,
Чтоб оставались скромны и учтивы притом,
Если им ехать придется во мраке ночном.
(Перевод А. Гугнина цит. по: Немецкая поэзия
в переводах В.А. Жуковского. М., 2000. С.618).» (с.428)
Дубовая фактура фразы, рифма «всегда - никогда», перед которой меркнут все прочие средства борьбы с тараканами, слово «притом», заимствованное без отдачи у Васисуалия Лоханкина, - решительно, такими стихами надо украшать сборники Жуковского, чтобы мы не забывали, почему полными собраниями сочинений выходит именно он, а не А. Гугнин.
Читаю в «Кубке», в 4 строфе: «Он снял епанчу, снял пояс он свой» (с.161) - и расстраиваюсь. Опять, думаю, опечатка (опечаток вообще много). Ведь в таком виде эта строка была бы единственным случаем дольника на весь корпус баллад. Так ведь нет - комментатор (О. Лебедева) сообщает с убийственным хладнокровием: «В автографе (здесь и далее имеется в виду беловой автограф баллады, описанный под №3): “Он снял епанчу, снял пояс он свой…”. И.М. Семенко приводит этот стих с опечаткой неизвестного происхождения: “Он снял епанчу, и снял пояс он свой…” (см.: СС. Т.1. С.62; СС 2. Т.2. С.143). Поскольку ни сохранившиеся автографы, ни прижизненные публикации не подтверждают этого варианта, в наст.изд. текст выправлен по С 5» (с.398). - Как! это все? Дорогая, мне кажется, ты что-то от меня скрываешь… Если комментаторский долг на этом считается исполненным, то я предпочту остаться при опечатке неизвестного происхождения, выгодно отличающейся своей версификационной вменяемостью.
Там, где дело требует хоть каких-то обобщений, комментаторы порадуют вас пустословием на столбовую тему «морально-нравственной» (или «нравственно-этической», или «морально-этической») или сразу «философской» проблематики баллад. Обычно это конкретизируется трогательными жалобами, какой гадкий, гадкий человек был рыцарь Роллон (с.429; создается ощущение, что Томскому университету довелось страдать от него непосредственно) или, наоборот, искренней радостью на тот предмет, каким подлинно мудрым правителем был король Карл (с.426 сл.; это последнее рассуждение я особенно рекомендую читателю - давно мне не попадались такие раздумчиво-задушевные пассажи, где комментатор делится с читателем сокровенным, вплоть до употребления слова «думается», значение которого моя сестра верно трактует как «Я не виноват, оно само»). Здесь же найдутся в ассортименте и прозрения в то, как Жуковский неустанно работал над музыкальным и эмоциональным строем баллад - в частности, с отличным замечанием И. Айзиковой, что в «Варвике» Жуковский избегает грубости (с.300; видимо, в этом случае на грубость особенно тянуло и Жуковского, и героев баллады, иначе это не было бы веской похвалой), а также «придает своему стилю эмоционально-лирическую окраску, богатство образных ассоциаций, использует смелые метафоры». Медом разливалась по воздуху сладостная мелодия!.. Когда студенты используют подобную риторику на экзаменах, я имею все основания заподозрить, что они ничего не знают по существу вопроса. Впрочем, той же И. Айзиковой принадлежит куда более роскошный пассаж в первом томе ПСС Жуковского (М., 1999). Жуковский написал эпиграмму: «Для Клима все как дважды два! Гораций, Ксенофонт, Бова, Лаланд и Гершель астрономы, И Мирамонд и Мушеброк Ему, как нос его, знакомы», и т.п.; комментатор указывает, что это перевод эпиграммы Ж.-Б. Руссо, приводит ее полностью («Chrysologue toujours opine; C’est le vrai Grec de Juvenal; Tout ouvrage, toute doctrine Ressortit à son tribunal», etc.) и принимается хвалить переводчика:
«Эпиграмма в переводе Жуковского наполняется разнообразными конкретными именами, названиями, подбираемыми по принципу контраста, который практически не работает в оригинале. В связи с этим всезнающий герой получает простонародное имя “Клим” вместо “Chrysologue” (имя, видимо, совершенно не работавшее. - Р.Ш.); “Вергилий”, встречающийся во 2-й строке автографа и в копии (№13), в первой публикации заменяется на “Гораций” (в обоих случаях Жуковский избегает ошибки, допущенной в оригинале, где герой назван “настоящим греком Ювеналом”)…» (с.498).
Когда я это прочел, я думал, что сплю, причем в крайне неудобной позе. Щипание себя изменений не внесло. Ж.-Б. Руссо, безусловно, не знал, что де Ювенал был ненастоящий грек, но И. Айзикова, которой история античной литературы знакома не меньше, чем французский язык, тактично указала на его ошибку. Вам, любители Ювенала (Sat.III,75 sqq.) и французского за пятый класс! Вам, чтоб вы сдохли!
Вот так. В целом.
В первых двух томах ПСС, отведенных лирике, комментарий был побогаче, потому что там можно было указывать, кто из Родных и Знакомых Жуковского упоминался или подразумевался в каждом случае; поскольку в античных балладах Шиллера никто из Родных и Знакомых Жуковского ни упоминается, ниже подразумевается, комментарий естественным образом сморщивается до ознакомления публики с Агамемноном (мифологический царь Микен). С чем и имею удовольствие всех поздравить.
…………………………………………………
Что касается баллад Жуковского, то они по-прежнему прекрасны. Вот что такое настоящая поэзия - ничем ее не возьмешь.