(no subject)

[roman_shmarakov]

i_shmael выложил портрет Карла Пятого, и я вспомнил, что у меня есть один текст, до него относящийся. До известных пределов это стилизация немецкого шванка XVI в., так что людям, которых фраппирует незатейливый солдатский юморок, под кат лучше не ходить.


Когда блаженной памяти император Карл Пятый, выведенный из себя дер­зостью турка Барбароссы, промышлявшего разбоем на море, решил наконец проучить его так, чтоб другим неповадно было, и с этою целью двинулся на Тунис, то первым делом осадил крепость Го­летту, затем что ее пушки господ­ствовали над гаванью, куда входили его корабли, и без ее взя­тия ему ничего бы не удалось сделать. Он простоял под ней месяц, окружив рвами и раз­бивая крепостные стены стрельбой из больших орудий, а потом выкатил по бочке вина на каждую хоругвь и приказал назавтра штурм. Наши ринулись на Го­летту, как голодные волки, потому что она порядком им надоела, и взяли ее с двумя сотнями пушек и более чем тысячей пленных христиан, которых турки томили по башенным подвалам. Гарнизон, од­нако, не хотел уступать просто так, и турки успели кое-где заложить мины, и хотя не все они сослужили, но один бастион, когда императорские солдаты ворвались в него, взлетел-таки на воздух, утянув с собой противу их воли добрую роту ландскнехтов, со знаме­носцем и бара­банщиком, так что они напоследок смогли обозреть свысока эту богатую страну, с полями пшеницы и ячменя и прекрасными руинами Карфа­гена, на которых некогда сидел великий Марий, что было, без сомнения, поучи­тельным зрелищем. Так-то вот и настал тот день, о ко­тором они мечтали, го­воря: «Когда же наконец мы избавимся от этих червивых бобов, кото­рыми нас кормят от самой Специи»: ибо эти бобы, почуявши вольную и высвободясь из их утробы, летели вверх еще сноровистее, чем все остальное, словно знали, что им за долготер­пение суждено попасть в рай. Поскольку, однако, ландскнехты в рай не попадают (ибо импе­ратор Максимилиан в свое время забыл оговорить это, когда составлял для них артикулы), то меж тем как их руки-ноги еще ле­тели в ясное небо, хватаясь друг за друга, их души уже опо­минались в аду и со­слепу ткались друг в друга лбами: в Тунисе-то был полдень, когда они его по­кинули, а в преисподней, как известно, всегда темно, поэтому там так любят разводить огни.

Мало-помалу они огляделись и поняли, куда попали. Горевать подолгу они не при­выкли, так что рассудили, что, хоть дело тяжелое, а жить как-то надо; посему, поднявшись, отряхнувшись, развернув знамя и отрядив вперед развед­чика, они замаршировали в ту сто­рону, где, по их понятиям, была ближайшая деревня. Однако вскоре их остановили крики из придорожных кустов, а свер­нув туда, они, на свою радость, обнаружили полкового квартир­мейстера, в ко­торого попало турецкое ядро, когда он тащил какую-то гарнизонную жену в свое распоряжение: солдаты сказали ему, что им его сам Бог послал, ибо они хотят стать на винтер-квартиры, а он просил солдат найти его ноги, которые отнесло куда-то в сторону, а без них он как без рук. Хоть в темноте и трудно искать то, что не отзывается, но все-таки со­рок человек могут найти две ноги, если расстараются: одна торчала из кротовины, как пугало на огороде, даром что птиц там не было, а вто­рая была под самим квартирмейстером, который все жаловался, что упал на ка­кое-то по­лено. Таким образом, они приставили ему ноги на то место, откуда ядро их выкорчевало, и он, отменно довольный, кланялся ландскнехтам, назы­вал братцами ратниками и клялся так их расселить, как никто их никогда не се­лил. Коротко сказать, за таким приятным разговором они явились в большое село, где никто их не ждал к обеду, а все пребывали в обыкновенных делах: кто чинил покосившийся забор, кто ковал лошадей, кто торговал порченой солони­ной, занимаясь кто чему учен (antiquae imitamina vitae, как говорит Овидий, Metam., lib.IV), ибо в аду новым ремеслам не учат. Квартирмейстер прибрал им жилища, везде наобещав, что скоро сюда пожалует сам император и со всеми расплатится (при этом он потихоньку плевал на сторону, чтобы отвратить дур­ное пожелание, которое сам делал), и солдаты разошлись по новым обителям, где наконец вытянули натруженные свои ноги, с сочувствием вспоминая тех, кто остался наверху и кому отдохнуть доведется еще Бог весть когда. И так они, отужинав за счет местных мертвецов, расположились в прохладце на ноч­лег, а ни свет ни заря вскочили от страшных воплей и хватились своего оружия, в мыслях, что это турок нагрянул в темноте и перерезал караулы; ко­гда же они опомнились и взяли в рассуждение, что турок от них далеко, то ра­зобрали доносившиеся ругательства квар­тирмейстера, который, сидя на своей кровати, всячески поносил своих братцев ратников, что прибрали ему чужие ноги, затем-де что его ноги пахли, а эти не пахнут. Они было смутились, поскольку и правда отбирали для него какие получше, однако самый сметливый ему сказал, что так и положено, ибо при смерти от человека все запахи отходят, отчего и говорят: «Дух из него вон»; потому и выходит, что на том свете ноги не пахнут. Слыша эту острую сентенцию, квартирмейстер успокоился и защеголял своими ногами по деревне, глядя по привычке, где что положено и кто за этим присматривает.

Поначалу ландскнехты, решив, что пора им жить мирно, сами за собой следили почище провоста, уговаривая друг друга никого не обижать и не впу­тываться в мирские затеи всякого рода, и преуспели бы в этом похвальном на­мерении, не попадись им один богатый мужик, отменно глупый и спесивый, всем похвалявшийся, как фортуна ему благоволила при жизни и простирала бы свои ласки и доныне, не сваляй он такую глупость и не умри. Ландскнехты, видя, что это колесо само к ним катится, с двух сторон пристали к мужику и по-дружески умучили его до того, что он не стерпел и признался, что в свое время, когда еще был жив, закопал двести гульденов у себя в саду под яблоней и мо­жет отвести их на это место; а какими способами он скопил столько золота, о том лучше и не знать, для того что он, может, из-за этого-то сюда и угодил. На­добно сказать, что небо в преисподней земляное, и есть места, где оно так низко опускается, что корни деревьев задевают за волосы. Мужик привел их к своему сокровищу, сказавши, что закопал его для надежности так глубоко, что им надо всего раз-другой копнуть, и ландскнехты не замедлили взяться, хоть приходи­лось это делать, задрав го­лову, и земля сыпалась им в глаза и в рот. Мужик все причитал, что теперь жена его оста­нется на том свете без пособления в черный день, и так надоел всем своими рассказами, как они жили душа в душу, что ландскнехты заткнули ему рот попавшимся тряпьем. Тут как раз упал на них горшок с его гульденами, и не успели они порадоваться, как вслед за горшком осыпалась це­лая гора растревоженной земли и забрезжил дневной свет сквозь корни яблони. Тут мужик, освободясь от тряпок, стал вопить, что видит свою жену, которая-де ищет, не снес­лись ли их куры где-нибудь в тайном месте, и закричал: «Ката­рина! Катарина, сокровище мое, про­верь в канаве около забора!» И, словом, так он вопил, что жена расслышала наконец, что из-под яблони ее зовет кто-то, го­лосом вроде как мужним, и подошла посмотреть; тут-то она и увидела в яме своего супруга, каким он был при жизни, только попрозрачнее, и пошли у них восклицания и вопросы: он ее спрашивал, каковы орехи в летошнем году, про­дала ли она по­росенка и как живется их дочке, которую они выдали в Ланд­сберг, а она все вертелась вокруг ямы, ударяя себя по ляжкам в знак крайнего удивления, и спрашивала, как он там перемога­ется и что это за люди с ним пришли. Коротко сказать, так они изъявляли друг другу любовь и ласкатель­ство, покамест мужику не пришло в голову поцеловать свою любимую супругу, для чего уговаривал он ее лечь на землю и сунуть голову поглубже в яму, а он-де подтянется к ней по яблоне, которая корнями досязает до ада, как говорит царь Соломон, и облобызает сладкие ее губки; и так умильно он это представ­лял, что она согласилась. Так вот, она уже свесилась в этот провал, а муж, под­саженный ландскнехтами, которых все это весьма забав­ляло, полз к ней по кор­ням, вытягивая губы вперед себя, как вдруг из его избы какой-то мужской голос начал громко звать Катарину, спрашивая, когда наконец она подаст на стол, ибо время обедать; и то слыша, она выпрыгнула из ямы, как коза, и сказала мужу, что-де на­добно им сейчас проститься, для того что у нее спешные дела; а на его вопросы, кто это там ее зовет, отвечала, что потом ему объяснит, и мигом убе­жала. От такого поворота мужик свалился с яблонных корней обратно в преис­поднюю, а ландскнехты, видя таковую его кру­чину, не нашли лучше его уте­шить, как тем, что жена его, по всему видать, надежно обеспе­чена, так что на ее счет он вполне может быть спокоен. С этим они воротились в свою де­ревню, прихватив кубышку с гульденами, а мужик шел повеся голову. Это дело так его под­косило, что с неделю он ходил как в воду опущенный, а в один прекрасный день собрался и пошел в волостную канцелярию, где сидел какой-то завалящий бес, и кланялся ему кринкою свежего масла; и бес ту кринку принял и спросил благосклонно, чего ему, мертвечине, на­добно. Тут мужик принялся ему жало­ваться, что-де пришли в деревню ландскнехты и ведут себя не сказать как бес­чинно, во всем оказуя насилие и поругание, а стать там решено у них на винтер-квартиры; и нельзя ли, мол, отрядить кого с довольной силою, чтобы тех ланд­скнехтов из деревни повыбить и чтобы наперед им заказано было. Слыша о та­ковом непред­виденном деле, бес отрядил канцелярского секретаря с двумя дю­жинами стражников. Ланд­скнехты, узнав об этом, весьма были возмущены му­жицким предательством: это им было донельзя обидно - они-то с ним обош­лись как с родным, сочувствуя его горю, и ничем от него таковой подлости не заслужили. Они уж хотели было в отместку поджечь его дом, но сначала реши­лись поглядеть на стражников, кои как раз явились, с ослопами и але­бардами на плечах, предводимые секретарем, которому спесь так ударила в голову, что он, невзирая на тот сброд, которым ему было дано распоряжаться, вел себя чрезвы­чайно вы­зывающе и велел ландскнехтам немедленно отсюда убираться, пока не вышло худа. Ланд­скнехты держали себя смиренно, прося позволения остаться здесь на положении союзников, ибо статься может, что и их помощь понадо­бится на что-нибудь адскому владыке (ибо нет такого государя, который всем был равно любезен, - всегда кто-нибудь да завидует), а ведь даже римский им­ператор Феодосий, на что был добрый христианин и отважный полководец, и то пускал варваров селиться на своих землях, предпочитая иметь их друзьями и поддан­ными. Однако на это разумное и умеренное представление секретарь лишь ярился, пуская угрозы, так что, видя его упорство, они наконец сочли себя вынужденными, отняв у его отряда оружие, препроводить их на погреб, со вся­ческой любезностью и лишь немного под­талкивая в хребтину для скорости. Прикрывши их творилом, ландскнехты вернулись к сво­ему житью.

Когда канцелярский бес об этом узнал, он послал донесение к начальству той области (это было одно из десяти самых могучих княжеств, на которые де­лится ад, славное под име­нем Terrae oblivionis, сиречь Земли забвения), сооб­щая, что его волость прежалостнейше терпит от ландскнехтов, что его секре­тарь неисходно сидит в погребе, где мыши железо гложут, накрытый творилом, из-за чего делопроизводство остановилось, и что надобно послать сильный от­ряд, покамест сия зараза не укоренилась. Там ему вняли и отрядили против роты ландскнехтов, своевольничающих в аду, две сотни аркебузиров с капита­ном-гасконцем, поклявшимся вбить их в землю.

Ландскнехты закручинились, поняв, что покоя им не видать, а придется поневоле вернуться к прежнему ремеслу. Кроме того, против такой силы им было не сладить - ведь их приходилось один против пяте­рых - а стало быть, надо прибегнуть к уловке, ибо, как говорится, где львиная шкура коротка, там надо подшить лисью. Долго они думали, а потом один сказал: «Как хотите, а нам надобно найти содомита, и не какого-нибудь, а самого подлинного». А по­скольку среди них, как назло, ни одного не оказалось, они отрядили фуражиров в ближайшую деревню мучений, откуда те, мигом обернувшись, приволокли любителя зады повторять, который отбывал тут за свои школярские привычки; и когда они в нем убедились, то поставили его на пригорок, велев выгля­деть как-нибудь поомерзительнее, а сами стали кругом и, задрав лица кверху, где было мест­ное небо, принялись что было силы кричать: «Вот содомит! глядите, содомит! как он отвра­тителен! Неужели мы и в аду должны терпеть это бесстыдство!» И так они горланили, пока не увидели, что над ними стягиваются тучи и в них вспыхивают молнии; а отряд, посланный против них, уже был поблизости и огибал опушку леса, пробираясь в тумане с проводником. В это время тучи наконец грянули огненным ливнем, какого там и старожилы не помнили; ландскнехты, которые того и ждали, попрятались под мокрым тряпьем, а у марширующих аркебузиров вспыхнул порох на полках и аркебузы выстрелили, иная в белый свет, а иная в своих же товарищей; а пока они, опамятовавшись, разбирали раненых и готовились к новому вы­стрелу, насыпая порох, ланд­скнехты навалились на них с пиками и кого повалили на месте, а кого скинули в глубокий овраг, затянутый туманом, до дна которого, поверьте, они не дока­тились невредимыми. Тут был бой без пощады, потому что ландскнехтам плен­ные были без надобности и они рассчитывали скорее на то, что своей реши­тельностью вызовут к себе страх и получат возможность в дальнейшем жить спокойно. Засим, вытерев копья и мечи, они оглядели опушку, где совершилось сражение, а потом вспомнили о несчастном содомите и пошли на него полюбо­ваться: он стоял там же, весь дрожа и покрытый дымящейся серой, будто его готовили к празднику и забыли снять с противня; ландскнехты сказали ему, что он изрядно потрудился и пусть идет себе до другого раза, а он сошел с холма и давай Бог ноги в деревню, и при этом всё поглядывал на небо, не идет ли за ним туча, а ландскнехты, довольные, отправились восвояси.

Вышло, однако же, не так, как они хотели, ибо Бог не часто дает осущест­виться нашим замыслам: но когда стало известно, как ландскнехты разочлись с двумя сотнями, воздав им все, что причиталось, и еще немного сверху, дело дошло до самого владыки преисподней, сидящего на железном престоле с ог­ромным заржавым скипетром; и он, всегда отличавшийся реши­тельностью, слыша такие неутешительные вести, сказал, что не для того он па­дал с неба, чтобы всякое отребье, получающее четыре гульдена в месяц, и то с задерж­кой на три недели, докучало ему и здесь своим наянством; что ежели дать им по­вадки, то к ним стечется еще множество таких же и что в рас­суждении подобных дел Овидий (Lib. de remed. amor.) верно сказал: «Opprime, dum nova sunt, subiti mala semina morbi», си­речь: «Выпалывай дурные семена, пока не укоренились». С сими словами он повелел немедля собирать свою ар­мию, чтобы покончить с этим. А командовал адской армией Пирр, царь Эпир­ский, доблестный рыцарь, но язычник; однако службу нес честно. Получив распоряжение, он велел комплектовать полки.

Когда ландскнехты узнали, что в соседнем городе был объявлен сбор кон­ницы в деся­тидневный срок, не исключая и тех, кто числился в бессрочном от­пуску, то приуныли, видя, что дело плохо; людей у них собралось порядоч­ное число, поскольку слух об их делах разлетелся далеко, однако некому было ими руководить, ибо из начальства не было никого выше одного геширр­мейстера, да и тот не знал куда себя пристроить без своих кар­таунов и мортир, которые попадают в рай, потому что их переливают из церковных колоко­лов. Собрав совет и долго друг друга оспаривая, они наконец решили, что нет ни­чего лучше, чем разыскать Фрундсберга и просить его возглавить их армию. Он же, с тех пор как ока­зался в этих краях, впал в задумчивость, забыл о славе и целыми днями сидел на берегу Ко­цита, который напоминал ему родной Мин­дель, и смотрел, как течет вода средь камышей. Ландскнехты, од­нако, были бы не они, если б не нашли средства к нему подступиться: среди них сыскался один малый из Вестернаха, который умилил старика швабским выговором, да еще открыл ему, что два года назад служил в Италии под началом кого-то из Рехбергов, кои тому были родней по матери, и наврал с три короба о его сыне Каспаре, что он-де у императора в вели­кой чести и на днях выиграл большую битву. Под конец они, обнявшись, запели какую-то швабскую колыбельную, так что рыба начала всплывать брюхом. От всего этого старый пол­ководец так расчувствовался, что стоило перед ним заикнуться, что солдаты, верно служив­шие ему самому, его сыну и императору, бродят здесь в потемках, без вины ошельмованные и не видя для себя в будущем ничего утешительного, как он тотчас дал согла­сие принять их под свою высокую руку и совершить с ними столько славных дел, на сколько им хватит врагов. Тут у всех отлегло от сердца, и такой солдатской радости старый Фрундс­берг точно никогда не ви­дел. Он принялся за дело, выбрал себе заместителей, полкового провоста, ка­значея и драбантов, а потом велел капитанам заняться вербовкой и скорей про­пустить всех через ворота, тем более что в людях у них недостатка не было. К ним, как мухи, отовсюду неслись густыми роями все те, кто погиб в старые времена, еще при Гингате (эти одеты были чудней некуда, и с ними туго было объясняться из-за их старинного языка), при Дорнахе, где райслойферы выка­зали свою хитрость, во время осады Ландсхута, в сражении с богемцами при Регенсбурге, с испанцами при Равенне и во многих других знаменитых мес­тах. Множество народу претендовало на должность полкового капеллана, указы­вая, что при жизни честно и непорочно отправляли эти обязанности и знают в них толк, так что полковнику пришлось помучиться с выбором. Словом, двух не­дель не прошло, как Фрундсберг, занимавшийся этими делами на заливных лу­гах подле Флегетона, потому что там при непрестанном огне можно разглядеть, есть у новобранца зубы или нет, скомандовал бить в барабаны и сни­маться, держа путь в ту сторону, откуда чаятельно должен прийти противник.

А Пирр тем временем тоже завершил с набором и выступил в их направлении; на пути его встретило известие, что Фрундсберг принял командование, чему Пирр отчасти опеча­лился, ибо теперь не мог рассчитывать справиться быстро, а отчасти и обрадовался, ибо ему предстояло сойтись с лучшим противником, какого он мог себе желать.

Так шли они и наконец услышали друг друга, когда были разделены часом пути: у ландскнехтов били барабаны и играли длинные трубы, а у Пирра - свирели и волынки. Тогда они остановились и начали строиться к бою. Фрундсберг, как обычно, выстроил в шеренги пикинеров и мечников, по четырем углам расставив аркебузиров, а Пирр все надежды воз­ложил на свою фессалийскую конницу, ибо пехота у него была слабая и годная только на то, чтобы грабить обозы. Кроме того, у него был один слон, на котором возили полковую казну и персидские барабаны. Пирр атаковал конницей, уставившей сулицы, а со стороны ланд­скнехтов ее встретили залпом, а потом опустили пики; Фрундсберг на­строго велел своим одеться на манер канониров, то есть в зеленое с коричневым, так что в сумраке их почти было не разглядеть, а люди Пирра вырядились в лучшее, что у них было, и блестели золотом и пестрыми тканями. Битва шла весь день, и конница Пирра терпела горь­кие потери как от стрельбы, так и от копий и мечей, а попытки прорвать строй не приносили успеха, да и обоз Фрундсберг укрепил, хотя ему советовали заманить туда врага, чтобы ударить по нему, разбредшемуся ради грабежа, ибо-де чего мы при этом лишимся, кроме разве несколь­ких шлюх, которых набрать заново в этих краях ничего не стоит, для того что тут в нашем распоря­жении прославленные красавицы, и Фрина, и Флора, и Алкивиада, о которой Боэций говорит, что у нее было самое прекрасное тело (Illud Alcibiadis pulcherrimum corpus. - De cons. phil., lib.III), и много еще; но Фрундсберг сказал, что обоз сдавать не будет, для того что довольно тому примеров, как прославленные полководцы, пожертвовав обозом, лишались последней надежды на то, чтоб укрепиться и спастись, среди прочих и великий Помпей; ко­ротко сказать, обоза он под сию стратагему не отдал, к великому неудовольствию тех из его армии, кто рассчитывал там поживиться, свалив потом все на фессалийцев. Так они бились, как мы сказали, целый день, а к ночи расступились и стали на ночлег. Видя у себя большой урон, Фрундсберг не решился продолжать битву наутро, а командовал отступление к бли­жайшему городку, не зная, что у противника потери еще больше и что Пирр почти лишился своей прославленной конницы и сейчас скорбит о ней, как никогда ни о чем не печалился. Как бы то ни было, люди под началом Фрундсберга отошли от поля битвы, хотя между ними начался ропот, что это значит признать поражение, между тем как они весь день имели перевес, однако Фрундсберг, слыша это, гаркнул на них и пригрозил, что уйдет обратно сидеть на реку, если они не прекратят, ибо только тронувшись их жалобами он пошел на это: что до славы, то она его не соблазняет, да и позорно быть славным в таких краях, как эти, а денег здесь не дают. Сказавши это, он мигом утихомирил своих, и они пошли за ним в город, как овечки, только бурча под нос обещания отыграться на фессалийцах. А Пирр поутру ог­ляделся и увидел, что противник его оставил; тогда он, хоть и видел яснее ясного, какой пла­чевный урон постиг его войско за вчерашний день, велел трубить марш и выступил по сле­дам. Так победительно он со своими эскадронами, гудящими в волынки, добрался до стен, за которыми укрылись ландскнехты, и остановился перед ними, «дымом и пылью застлав глаза городу», как говорится, и велел всем умолкнуть. А надобно сказать, что даже бесы не знают, как выглядит ад во всей его ширине, ибо многие его места полны кромешной тьмой, тума­ном, серой и зловониями, так что даже в самых достоверных описаниях преисподней о мно­гих местах говорится только, что, судя по жалостным воплям, которые оттуда доносятся, там кто-то мучится, а кто и из-за чего - неизвестно. Потому-то Св. Писание говорит: «Ubi umbra mortis et nullus ordo» (Iob, cap.X in fine), что значит: «Где сень смертная и нет порядка» и может происходить все что угодно. Он видел городские ворота, которые были отворены, а поперек них стояла телега с двумя кулями муки, у которой была сломана ось, а дальше уже все было покрыто и заволочено темнотой и так было тихо, что не понять, где именно был неприятель и что делал, собирался ли он обороняться до последнего или выгадывал, как ловчее сдаться. Советники Пирра, все как один с горячим нравом, отчего и простились с жизнью кто тридцати лет от роду, а кто и того раньше, вставали от нетерпения в стременах и, как могли, понуждали Пирра ко­мандовать атаку, говоря, что полдня отделяет его от окончательной победы, которая увен­чает его стигийскими лаврами, он же, ничего не говоря, вглядывался в темную и тихую окрестность, то склоняясь к конской холке, то снова разгибаясь; а поскольку советники, не отставая, теребили его дерзкими понуканьями, то он, наконец потеряв невозмутимость, оглянулся на них со сверкающими глазами и гневно сказал, что последний глупец и хуже всех полководцев тот, кто решится так вот входить в город, где в узких улицах лишится преимущества в численно­сти и где с крыш враги будут закидывать его камнями и бревнами, сами находясь вне дося­гаемости, и что он уже один раз погиб от этого, когда приступом брал Аргос, и больше не хочет. Так он простоял еще час, а потом приказал отступать.

Явившись в столицу, он представил всеподданнейший доклад, в котором сообщал, что ландскнехты сражаются с ожесточением людей, совершенно от­чаявшихся, между тем как всем известно, что надеждой на избавление всегда надо соблазнять неприятеля, когда он за­перт на твоей земле; item, что обстоя­тельства места им благоприятствуют, ибо они, отступая, забрались в области, затканные совершенным мраком, где сами находят путь благодаря тому, что у них чувства обострены, как у зверей, живущих ночным временем; item, что, явившись с земли в самое последнее время, ландскнехты имели случай пользо­ваться новей­шими достижениями военного искусства, меж тем как он, царь Эпира, судит о сих последних лишь по ударам, какие наносят ему в бою; item, что ландскнехты, как христиане, не ду­мают себя связывать теми кондициями, каковые почитаются обязательными среди почитате­лей ложных божеств: что сказать, к примеру, об их колесных аркебузах, в недавнее время вытеснивших коловоротные самострелы, в то время как Гомер и простого лучника называет трусом, годным только на подлости; denique, что он, царь Эпира, считает, что в этих обстоятельствах продолжать войну значит без выгоды изнурять свою землю и подданных, а не лучше ли того предоставить импера­торским ландскнехтам землю, которую они сумели захватить, как в свое время вышло с герцогством Нормандским, Сицилийской короной и другими держав­ствами, созданными вооруженн­ой рукою и продолженными разумной политикой. Придворные Сатаны (среди них были языческие боги, например Юпитер, Аполлон, Венера, Дагон и прочие), слыша такую речь, страшно зашумели, ду­мая угодить властителю, и принялись укорять Пирра тем, что ему следовало испытать крепость врага еще раз, прежде чем объяснять страхи свои благоразумием и пятнать столь блистательную эпоху, каково царст­вование нынешнего монарха, неудачными походами и смехотворными побе­дами. Пирр на это отве­чал, что он вырос и умер под шлемом, что пока он был жив, то воевал в чужих странах, а теперь его земля принадлежит туркам, что он не ищет себе ничего, служа в этом сане, меж тем как в прежние времена он ни­кому не был обязан отчетом, и что если его подозревают в недобросо­вестности, то пусть немедленно отрешат от обязанностей, которые он с радостью сдаст любому из них. Видя такую строптивость, Сатана почел за нужное вмешаться и, поднявшись с пре­стола, сказал всем, что дозволил делать вопросы, а не око­лесную нести, и что следует блюсти распорядок курии, а затем успокоил Пирра ласковою речью, говоря, что все, кто здесь присутствует, почитают его пер­вейшим из полководцев на земле, которому недостает лишь побед на море, чтобы прославить себя во всех трех частях вселенной. К сему Сатана прибавил, что с мнением, которое высказано Пирром, он, по внимательном рассмотрении, намерен согласиться, понеже надобно им теперь пещись и о безопасности сто­личного города Дита, чьи ворота, как известно из Вергилия, всегда стоят отпер­тыми, а ландскнехтам при их упорстве и проворности трех дней достанет, чтобы водрузить свои знамена в виду городских стен, на той горке, с которой у них скатывают подагриков; посему потребно действовать мягкостию, ради чего он повелевает секретарям сейчас записывать следующий указ:

Что он, полновластный и нераздельный Сатана, древний дракон, отец и изобретатель лжи, человекоубийца и проч. и проч., сим предоставляет в общее владение nuncupativis Landsknechtis, seu terrae ministris, недавно пришедшим в его неисходные пенаты, все залежные и заковылевшие земли, а равно перелоги, балки, топи и все, что до них принадлежит, искони бывшие владением удель­ного княжества Barathrum, от того места, где оным ландскнехтам благоугодно будет поставить свои вехи, до границы Астарота на западе, с тем чтобы погра­ничные дела решались усмотрением помянутого князя Астарота, а равно и его иждивением; что свои обычаи и отеческую веру ландскнехты вольны хранить, а короне в них отнюдь не вступаться; что служат они, буде придется, на обычных условиях и впредь клянутся противу Сатаны в поле не выходить; что сему по­становлению должно стоять в указанных пунктах до того времени, пока то бу­дет благоугодно Сатане, яко источнику всякого закона, или же пока власть над преисподней не перейдет от него законным образом к его преемнику, в зависи­мости от того, что произойдет раньше; что за всем тем помянутым ландскнех­там небезосновательно возлагать упование, что законный преемник утвердит преждебывшие указы per aversionem, так что их состояние и впредь невреж­денно останется; и что указ действителен с сего самого мгновения, как дописан до этих слов. На этом Сатана приложил гербовый коготь к расплавленному сур­гучу и велел указ огласить на площади, чтобы с этим делом скорейше покон­чить.

Ландскнехты, услыхав о том, что им увольнено жить как пожелают, весьма сей новости обрадовались и принесли все те клятвы и ручательства, которых от них требовали. Они просили Фрундсберга быть их князем, поскольку лучше него никто с ними управляться не сможет; но он от того открестился, говоря, что одиночество вдали от сует ему милее, так что теперь, когда он их отстоял, самое время ему вернуться к прежней меланхолии, а вместо себя советовал им пригласить на княжение Пирра, чьи достоинства им ведомы, ибо как он их, так и они его довольно потчевали. На этот счет, однако, между ними вышли несогласия, так как одних смущало, что Пирр не был просвещен истинной верой, а других - что он слишком полагается на конницу, и таким образом они из-за этого заспорили; а если не перестали, так спорят и до сих пор.