Таинственное и крайне запутанное дело о похищении Варвары Лопухиной, дочери высокопоставленного полицейского чиновника из России, началось со звонка инспектора Хопкинса в мою квартиру на Бейкер-стрит. Инспектор сообщил, что некий бродяга, задержанный за то, что расколошматил булыжником витрину булочной, настоятельно требует немедленно вызвать в Скотленд-Ярд мистера Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Своё имя и причины, по которым бродяга настаивает на встрече с нами, бродяга назвать категорически отказался.
- Мистера Холмса мы найти пока не смогли, - виноватым тоном объяснил мне Хопкинс, - так что решили побеспокоить Вас, доктор.
Я хорошо знал, что Шерлок часто пользуется в своих расследованиях услугами нищих, бродяг, беспризорников и проституток , а потому, скрепя сердце, велел Хопкинсу прислать за мной полицейский экипаж.
На дворе стояла поздняя осень, валил мокрый снег. Я сильно продрог в казенном, неуютном экипаже, пока наконец добрался до Скотленд-Ярда. Проклиная неизвестного бродягу, вытащившего меня из дома в неурочный час, я последовал за дежурным констеблем в кабинет Хопкинса. Тусклое освещение и убогая обстановка этой конуры ещё более усилили моё раздражение.
На колченогой табуретке в углу кабинета сидел, опустив голову вниз, одетый в какие-то отрепья бродяга.
- Ну-с, милейший, я доктор Ватсон, - сварливо представился ваш покорный слуга. - Кто Вы такой и чего от меня хотите?
Бродяга поднял голову, и я с огромным удивлением узнал в нём Рафаила Эпштейна, русского политэмигранта, знакомого мне по
делу о самоубийстве русского купца. Одетый обычно скромно, но элегантно, сейчас Эпштейн предстал передо мной чуть ли не в рубище.
- Ради Бога, доктор, сохраните моё инкогнито! - с мольбой воскликнул Эпштейн до того, как я смог преодолеть вызванное удивлением оцепенение и произнести хотя бы слово.
- Но чего же Вам угодно? - с вполне понятным недоумением спросил я. - И почему Вы щеголяете в таком виде? Вас ограбили?
- Молю Вас о беседе тет-а-тет, - жалобно произнес Эпштейн со своим неизгладимым русским акцентом. - Всего лишь пять минут, доктор!
Я обратился к присутствующему здесь же Хопкинсу с просьбой оставить меня с задержанным наедине.
- Это очень ценный агент мистера Холмса, не раз доставлявший нам важные сведения, - пояснил я свою просьбу.
Хопкинс неохотно согласился.
- Вечно этот Холмс водит компанию со всякой понаехавшей в Королевство швалью, - ворчливо прокомментировал он. - Только пять минут, доктор.
- А что натворил этот... эээ... субъект? - поинтересовался я.
- Расколотил витрину булочной на улице Спенсер Хилл, 12 - ответил Хопкинс. - Однако почему-то не сбежал, а дождался прибытия констеблей. Имени своего не называет, лишь твердит, что у него есть срочное сообщение для Шерлока Холмса и доктора Ватсона.
Когда Хопкинс наконец вышел, я жестом велел Эпштейну начинать свой рассказ.
- Как Вам известно, доктор, я старый политкаторжанин. За мнимое покушение на Александра Третьего я был приговорен к двадцати годам каторги на Акатуе, но после октябрьского Манифеста молодого и милосердного государя Николая Александровича попал под амнистию. Естественно, я получил минус.
- Минус? - переспросил я.
- Да, запрет на проживание в крупных городах. Естественно, что прозябая в захолустье, я не мог вести никакой полезной общественной работы и потому решил эмигрировать. Но даже и это было мне запрещено, сатрапы самодержавия попросту не давали мне паспорт.
- Какая жестокость со стороны царизма, - сочувственно поддержал я отца русской демократии. - Освободить революционера из равелинов Петропавловки, но не позволять ему продолжать своё благое дело!
- Тогда я решил воспользоваться содействием контрабандистов. В Царстве Польском проживает множество моих соотечественников, которые за вполне приемлемую плату оказывают посильную помощь революции, переправляя грузы и людей по обе стороны русско-германской границы. Однако и здесь мне не повезло: мой проводник случайно вывел меня прямо на засаду пограничной стражи. Я был зверски избит сторожевыми псами царского режима и брошен в кутузку города Вержболово. Проводник же сумел как-то выкрутиться...
- Как же Вам удалось попасть в Лондон? - недоуменно спросил я.
- В Вержболово меня посетил начальник местного жандармского управления полковник Куроедов. Достойный, прогрессивный офицер и джентльмен, не побоюсь этого слова. Он представился мне либеральным мыслителем и даже тайным сторонником социальных реформ. Куроедов предложил мне написать чисто формальное, ни к чему меня не обязывающее вербовочное обязательство. И кроме того, он сам же и продиктовал первое агентурное донесение, подписанное присвоенным мне агентурным псевдонимом «Кременев».
- Но зачем? - продолжал недоумевать я.
- Чтобы иметь возможность освободить меня, как якобы царского шпика. Разумеется, и само вербовочное обязательство, и продиктованное мне донесение были чисто формальными, не имеющими никакого значения бюрократическими уловками. Ведь очевидно, что сведения о боевых товарищах, которые продиктовал мне Куроедов, и без того были известны царской охранке. Правда, я кое-что добавил и от себя, но лишь незначительные мелочи. Приметы, псевдонимы, места вероятного пребывания и прочие мелкие детали.
- Давайте перейдём ближе к делу, - предложил я, утомившись от подробностей славной революционной биографии несгибаемого Рафаила Эпштейна.
- Что ж, извольте. Вчера вечером, когда я коротал время за обедом в ресторане «Rules» на Мэйден-лэйн, ко мне подошел полковник Куроедов, одетый в штатское, и пригласил на срочную и чрезвычайно важную встречу к себе на квартиру. Это коттедж под номером 35 по Мюррей-роуд. Встреча была назначена на четыре часа по полудни сего дня.
Я вынул их жилетного кармашка часы и посмотрел на время. Было около восьми часов вечера.
- Когда я пришёл на квартиру Куроедова, дверь была чуточку приоткрыта. Полагая, что полковник отпустил прислугу и не желает сам открывать мне двери, я прошел внутрь, разделся в прихожей и проследовал в гостиную.
- Что же Вы там увидели? Надеюсь не бездыханное тело Вашего русского знакомого? - тонко пошутил я.
Эпштейн посмотрел на меня как-то странно, даже подозрительно. Он покачал головой и ответил:
- Вы, как всегда, бесконечно прозорливы, уважаемый доктор. На ковре в центре гостиной действительно лежало мёртвое тело господина Куроедова с приколотой на груди запиской.
- Вы её прочитали? - спросил я. - Что же в ней было написано?
- СМЕРТЬ ШПИКАМ! - приглушенным от ужаса голосом ответил Эпштейн. - Эти огромные, красные письмена были хорошо видны даже с порога!
Что ж, моя проницательность в очередной раз была блестяще подтверждена.
- Я немедленно, бросив пальто, шляпу и зонт в прихожей, выбежал из квартиры, - продолжал Эпштейн. - На улице было холодно и сыро, лил ледяной дождь. Возвращаться домой мне было никак нельзя, показываться в людных местах тоже. Ведь вполне возможно, что злоумышленники охотятся не только на Куроедова, но и на меня. Я купил в лавке старьёвщика эти лохмотья и решил сам себя засадить в кутузку под видом бродяги. Разбил витрину булочной и стал дожидаться полиции, а затем потребовал встречи с Вами.
- С чего Вы взяли, что Вам угрожает опасность? - недоумевал я.
- «Смерть шпикам!» это девиз тайного общества русских радикальных революционеров, охотящегося на жандармов, шпиков и агентов охранки. Оно называется «СМЕРШ», по первым буквам своего кровожадного боевого клича. Вполне возможно, что агенты СМЕРШа нашли в комнате Куроедова компрометирующие меня документы: вербовочное обязательство и донесение. Тогда моя смерть неминуема, ведь один из упомянутых в донесении товарищей был недавно удостоен столыпинского галстука.
- Простите, как Вы изволили выразиться? - переспросил я. - Столыпинский галстук? Это что-то вроде нашего Ордена Подвязки?
Эпштейн как-то грустно усмехнулся и сделал правой рукой характерный жест вокруг шеи. Оказывается, галстук Столыпина означал не награду, а петлю, то есть казнь через повешение! Да, в остроумии русским революционерам не откажешь...
- Что ж, Ваша история очень интересна, - заметил я. - Давайте дождемся Холмса, а затем вместе с ним и полицией отправимся на место преступления.
Итак, дело о похищении Варвары Лопухиной началось. Хотя в тот момент я ещё не знал об этом...