ЭРА МИЛОСЕРДИЯ. ВСТРЕЧА С ФОКСОМ
- И как сложилась Ваша жизнь после освобождения?
По освобождении получил я справку в зубы да зону-сотку на память. Пристроился шоферить в колхоз подмосковный, домишко мне выделили брошенный, разбитый да разутый зисок сто первый, трудоднями опять же обещали не обделять. Мужиков-то повыбила война, каждые рабочие руки на счету. Начал я шоферить, калымил понемногу, словом трудовую жизнь советского колхозника вёл. Приключений мне на жизнь уже хватило с горкой. Да всё меня жадность точила, всё абверовские деньги покоя не давали. Думаю, чем черт не шутит, навещу бабку, клад свой изыму по -тихому. И вот в апреле месяце победного нашего сорок пятого года я и заехал попутно по старому адресочку, туда, где после переброски кантовался.
Бабка ещё жива была. Обсказал ей легенду свою, дескать разобрались в моем деле по справедливости, сам прокурор руку жал, комиссовали вчистую и работу хорошую дали. Тушенку достал, четвертинку на стол поставил. Слово за слово, да и заночевал я у неё на палатях. А под утро повязали меня. Фокс и повязал. Обшмонали кабину, багаж мой абверовский вынули - я его уже из подпола достал и под сиденье пристроил. Можно было и отвалить по ночной поре, да поленился я, выспаться захотел, вот и погорел. Хорошо, хоть бабку не успел приколоть, как собирался. Когда прошлый раз от неё уходил, решил не брать грех на душу, что б мусара следствия не затевали, да клад мой в подполе не нашли. А теперь уж надо было веревочку эту с концами оборвать. Да Бог отвёл от лихого дела...
- Что ж ты, друг ситный, так оплошал? - с ухмылочкой меня Фокс спрашивает. - Разве я тебя тому учил? Ты, получается, засыпался на горячем, все вещдоки при тебе, хоть прямо в трибунал отвози. Дело чистое: фальшаки на разные имена, денег тыщ двести, стволов четыре штуки. Вышак тебе ломится, как с куста, по законам военного времени.
- Виноват, герр обер-лейтенант, - отвечаю. - Готов предстать перед перед родным советским трибуналом. Или германским, как прикажете, - сам я не жив, не мертв, но хорохорюсь по привычке. И мысли в голове: то ли самого Фокса немцы перебросили к нам в тылы, то ли он уже перекраситься успел и на НКГБ теперь ишачит. То ли угорел я во сне и сон дурной вижу.
Оскалился Фокс, головой кивнул, и получил я сзади такого леща, что с лавки полетел кубарем. Подельник его, или уж сослуживец, всё это время за моей спиной стоял. Фамилию его не помню точно, а отзывался он на погоняло «Оса». И жалил больно, стервец! Вот двое только их и было в той избёнке. Бабку они заперли где-то, так что она и на глаза мне не попалась ни разу.
Утер я сукровицу, да обратно на лавку взгромоздился.
- Я тебе не хер, а гражданин начальник, - злобно мне Фокс отвечает. - Подельники где? Старший группы, радист?
- Не могу знать, гражданин начальник, - отвечаю. - Группа разбрелась при приземлении, один я остался. Хабар тут прикопал, да и отправился восвояси. На работу устроился, баранку кручу на колхозном грузовичке. Так и кантуюсь, шоферю помаленьку, не высовываюсь.
- Группа разбрелась, а снаряжение тебе оставили?
Тут уж развел я руками... Так-де получилось, не знаю уж как. Всё, что при мне найдено, то в моём вещмешке и упаковано было, так сам старшой перед переброской распределил. Рацию-то с динамитом я с собой брать не стал - ни к чему.
- Знаешь, кто я?
- Не могу знать, гражданин начальник, - смиренько так отвечаю.
- И не положено. Из «СМЕРШа» я. И в Валге от товарища Абакумова был, изменников Родины выявлял и на учёт ставил. Всех повязали, один ты остался. Ну, побегал своё, пора и ответ держать. Правь, Оса, протокол.
Сел тот за краешек стола, вынул карандаш химический, бланк протокола расстелил да и заполнил его за несколько минуток. И была в этих скупых строчках вся моя нефартовая жизнь. И плен, и лагерная полиция, и обучение в «Русской дружине», и переброска. Только торфоразработок не было, написали они, что я скрывался от суда и следствия все эти годы.
- Подписывай!
Что делать? Подписался я, только добавил от себя, что никаких вражьих задач не выполнял, а собирался честным трудом искупить вину перед Родиной. Убрал Фокс этот протокол в свою лётную сумку кожаную и чистый лист достал.
- А теперь пиши от себя, под мою диктовку. «Я, такой-то и такой-то, бывший пособник немецко-фашистских оккупантов, настоящим обязуюсь добровольно сотрудничать с контрразведкой СМЕРШ и выполнять все задания, которые мне будут поручены её сотрудниками. Если же я откажусь или буду уклоняться от добросовестного выполнения заданий, то готов на месте понести самое суровое наказание за своё сотрудничество с оккупантами, включая высшую меру социальной защиты. Свои сообщения буду подписывать псевдонимом Беглый».
Записал я всё и Беглым подписался. Мало ли я таких обязательств давал? В лагерной полиции, в абверовской школе, присягу на верность фюреру, как отучился, потом перед переброской ещё одну. Да и на верность трудовому народу присягал перед строем весной сорокового. Где та весна, где сороковой год, где мои ребята из третьей роты и грозный старшина Коваленко? Сколько за пять лет воды утекло...
- А как это «на месте», гражданин начальник? - только и поинтересовался.
- А вот так, - Фокс отвечает. - Покажи, Оса.
Вынул Оса ствол вороненый из кармана, да и ко лбу мне приставил.
- Молись, гнида - и на спуск жмёт. Щелкнул курок, и как заржут они оба.
- СМЕРШ не шутит, - веско так Фокс меня вразумляет. - Ни суда, ни следствия тебе, Беглый, больше не будет. Ты сам себя приговорил, когда белую повязку на руку надел. Но отсрочку я тебе даю на время. Именем товарища Абакумова.
- Абакумова, как же! Ты, мил человек, сам-то не в бегах будешь? - хотел я его прямо спросить, да уж больно не хотелось от Осы ещё затрещину получить. Но вопрос я это у себя в мозгах крепко держал.
- Всё понятно, - ответил я Фоксу, хотя тогда ничегошенки так и не понял.
- Вы действительно считали тогда, что Фокс - сотрудник советских органов госбезопасности?
- Да не то, чтобы я им сразу поверил. В разведке никому верить на слово нельзя, да и ксивы в ней легко лепятся. И личины люди меняют на раз. А тут, хошь - не хошь, я опять в разведке оказался, будь она не ладна!
Вот, помню, году в сорок втором возили нас на стажировку под Псков. Пристреляться, освоиться. Пару раз с партизанами в перестрелки вступали, ну и кое-какие акции карательные провели. Немчура-то кровью нас вязала, под фотокиносъмку. Аккуратные, гады, и продуманные!
Ну, так вот: там же, под Псковом устроили нам немцы проверочку. Ин-сце-ни-ров-ку. Вроде как в плен мы попали к партизанам местным - я и ещё пара бедолаг. Вот где нас мутузили! Склоняли сознаться, что мы-де не рядовые полицаи, а курсанты абверовской школы. Кололи, кто начальник, кто преподает. Про Фокса, кстати, спрашивали.
А отмазался я случайно. Одного из этих «партизан» я мельком в Псковской комендатуре усмотрел, когда мы на учёт там становились. Да не с повязкой даже, а в форме он, гад, щеголял - с погонами серебряными и шевроном на шинельке. Запомнил я эту морду, узнал в «плену», да виду не подал. Знай, матюгаюсь да несу околесицу: не при делах я вообще, с сорок первого года дезертирствую по деревням, на пост пришел самогон на махру поменять, вот меня и прихватили с этими двумя. А их я впервые вижу, вот и весь сказ.
На том и откинулся. Хвалили меня немцы потом сильно, соплю на погон повесили, и стал я вроде помкомвзода. В наряды больше не ходил, сортиры не драил, да пайку за троих уминал.
А ребята погорели. Один полностью раскололся, другой до пупа только: в школе дескать без году неделя, никого не знаю. Первого в расход, второго в обычную полицию перевели, в Белоруссию.
Умела немчура работать, ничего не скажешь! Не зря с ней так долго вошкаются советские наши товарищи. А Фокс-то и среди немцев умом да хитростью своей отличался.
Вот и думай теперь....
Продолжение следует...