ОХОТА НА ОСВОБОДИТЕЛЯ. ДЕЛО О БОМБАХ И БОМБИСТАХ
В Европе метательные снаряды применялись в террористических актах еще с 1858 года (орсиньевские бомбы). Россия, почему-то, отставала в этом отношении: подобные разработки не велись ни в армии, ни во флоте, из арсеналов которых террористы черпали и технические идеи, и материалы. До 1 марта метательные бомбы ни разу не применялись в России никем, и о такой возможности не подозревала полиция.
Е.М. Сидоренко, которого мы считаем шпионом, свою деятельность как наблюдателя за выездами царя связывал исключительно с подкопами для закладки мин: «Мысль о возможности бомбометания тогда мне не приходила в голову, а о ведущемся подкопе на М. Садовой я еще не знал».
Его коллега по наблюдательному отряду, а затем непосредственный участник покушения Н.И. Рысаков узнал о возможности бомбометания почти что в последний момент: «За неделю или полторы до 1 марта, я заметил в действиях своих товарищей некоторую лихорадочность, что объяснялось тем, что начались частые и усиленные аресты. «Нужно спешить», - сказал Захар мне на одном из свиданий, и, получив мое согласие на участие в покушении, он начал говорить о способах совершения покушения. Я узнал, что действие будет произведено посредством взрыва, посредством какого-нибудь метательного снаряда». Аресты как причина спешки - фантазия Рысакова: в последние два дня до покушения аресты действительно начались и действительно повели к спешке; до того же спешка определялась исключительно напряженностью политической минуты - конституция висела в воздухе! Впрочем, студент Рысаков мог субъективно связывать нервозность своих старших товарищей с арестами, которые наблюдались в студенческой среде после событий 8 февраля.
Тем не менее, о бомбах - одни разговоры. Широко известный план нападения: сначала взрыв подкопа, потом, если надо, метание бомб, а потом сам Желябов кидается с кинжалом - все это такие же фантазии, как и показания Желябова на следствии о количестве добровольцев на участие в цареубийстве, так же ставшие хрестоматийными: «Исполнительный комитет, поставив известное нападение ближайшей практической задачей, сделал, кажется, в январе месяце вызов добровольцев из всех боевых дружин. Идти на самопожертвование вызвалось в итоге 47 человек.
Мне было поручено сорганизовать предприятие (разумею нападение с метательными снарядами). Я предложил участие определенному числу добровольцев, между прочим, Рысакову, руководствуясь личным знанием их, а также некоторыми другими соображениями».[970] Не было 47 добровольцев: с трудом подобрали четверых, разрушая этим тоже крайне немногочисленные и агитационную студенческую группу, и боевую рабочую дружину, предназначенную для борьбы со шпиками, штрейхбрейкерами и тому подобными; и то один из покушавшихся, Тимофей Михайлов, сбежал до начала действия, но все равно был осужден и повешен.
Гланое же, что почти до самого момента покушения не было бомб - ни одной. Если бы попытка покушения была предпринята 15 или 22 февраля, то применения бомб заведомо не могло иметь места. Вот Фроленко накануне 1 марта знал уже о применении бомб, но полиции об этом не сообщил, но о нем - разговор особый.
Вечером 27 февраля Лорис-Меликов нанес хорошо рассчитанный удар: вышедшие из лавки Кобозевых Желябов и Тригони проследовали до мебелированных комнат, где поселился последний, и были там арестованы. Революционеры объясняли это шпионством со стороны соседей Тригони, поселившегося неудачно в очень неподходящем месте - о чем же раньше думали?
Где-то в другом месте в тот же вечер был арестован некогда рабочий В.А. Меркулов - ближайший помощник Фроленко с осени 1878 года, теперь тоже работавший в подкопе. Смысл этого акта далеко не ясен; впрочем, отношения Фроленко с полицией в эти дни явно обострились. Вероятно, Фроленко перестал выходить на связь - и его предупредили столь зловещим способом!
28 февраля Лорис-Меликов докладывал царю о трех произведенных арестах, в том числе - Желябова, «главного злодея». Опасность покушений теперь уже устранена, но Лорис рекомендовал отказаться от поездок в ближайшие дни - на всякий случай.
Лед был сломан: устранено главнейшее психологическое препятствие для царя - теперь он может подписать всеми ожидаемую «конституцию» не под угрозой террористов, а по собственной воле! Вероятно, ему потребовались еще сутки, чтобы осознать эту идею. Впрочем, если сразу 28 февраля подписывать, то признаваться прямо перед Лорис-Меликовым, что боялся террористов.
В тот же день, 28 февраля, Лорис буквально вышибает террористов из лавки на Малой Садовой: туда является проверочная комиссия с полицией, во главе с генерал-майором К.О. Мравинским - техническим экспертом градоначальства, в том числе и прежде всего по организации взрывов. Комиссия проверяет «санитарное состояние» лавочки, обходит помещение, но подкопа «не замечает»!
Какими идиотами нужно быть, чтобы после этого не покинуть немедленно этот подвал! С другой стороны, мысль о подконтрольности всей своей деятельности со стороны полиции в принципе не может посетить революционных голов, равно как и мысль о том, что полиция, имея за что арестовать, все-таки не арестовывает... И в лавке продолжается подготовка к взрыву 1 марта!
Е.М. Сидоренко, которого мы считаем шпионом, свою деятельность как наблюдателя за выездами царя связывал исключительно с подкопами для закладки мин: «Мысль о возможности бомбометания тогда мне не приходила в голову, а о ведущемся подкопе на М. Садовой я еще не знал».
Его коллега по наблюдательному отряду, а затем непосредственный участник покушения Н.И. Рысаков узнал о возможности бомбометания почти что в последний момент: «За неделю или полторы до 1 марта, я заметил в действиях своих товарищей некоторую лихорадочность, что объяснялось тем, что начались частые и усиленные аресты. «Нужно спешить», - сказал Захар мне на одном из свиданий, и, получив мое согласие на участие в покушении, он начал говорить о способах совершения покушения. Я узнал, что действие будет произведено посредством взрыва, посредством какого-нибудь метательного снаряда». Аресты как причина спешки - фантазия Рысакова: в последние два дня до покушения аресты действительно начались и действительно повели к спешке; до того же спешка определялась исключительно напряженностью политической минуты - конституция висела в воздухе! Впрочем, студент Рысаков мог субъективно связывать нервозность своих старших товарищей с арестами, которые наблюдались в студенческой среде после событий 8 февраля.
Тем не менее, о бомбах - одни разговоры. Широко известный план нападения: сначала взрыв подкопа, потом, если надо, метание бомб, а потом сам Желябов кидается с кинжалом - все это такие же фантазии, как и показания Желябова на следствии о количестве добровольцев на участие в цареубийстве, так же ставшие хрестоматийными: «Исполнительный комитет, поставив известное нападение ближайшей практической задачей, сделал, кажется, в январе месяце вызов добровольцев из всех боевых дружин. Идти на самопожертвование вызвалось в итоге 47 человек.
Мне было поручено сорганизовать предприятие (разумею нападение с метательными снарядами). Я предложил участие определенному числу добровольцев, между прочим, Рысакову, руководствуясь личным знанием их, а также некоторыми другими соображениями».[970] Не было 47 добровольцев: с трудом подобрали четверых, разрушая этим тоже крайне немногочисленные и агитационную студенческую группу, и боевую рабочую дружину, предназначенную для борьбы со шпиками, штрейхбрейкерами и тому подобными; и то один из покушавшихся, Тимофей Михайлов, сбежал до начала действия, но все равно был осужден и повешен.
Гланое же, что почти до самого момента покушения не было бомб - ни одной. Если бы попытка покушения была предпринята 15 или 22 февраля, то применения бомб заведомо не могло иметь места. Вот Фроленко накануне 1 марта знал уже о применении бомб, но полиции об этом не сообщил, но о нем - разговор особый.
Вечером 27 февраля Лорис-Меликов нанес хорошо рассчитанный удар: вышедшие из лавки Кобозевых Желябов и Тригони проследовали до мебелированных комнат, где поселился последний, и были там арестованы. Революционеры объясняли это шпионством со стороны соседей Тригони, поселившегося неудачно в очень неподходящем месте - о чем же раньше думали?
Где-то в другом месте в тот же вечер был арестован некогда рабочий В.А. Меркулов - ближайший помощник Фроленко с осени 1878 года, теперь тоже работавший в подкопе. Смысл этого акта далеко не ясен; впрочем, отношения Фроленко с полицией в эти дни явно обострились. Вероятно, Фроленко перестал выходить на связь - и его предупредили столь зловещим способом!
28 февраля Лорис-Меликов докладывал царю о трех произведенных арестах, в том числе - Желябова, «главного злодея». Опасность покушений теперь уже устранена, но Лорис рекомендовал отказаться от поездок в ближайшие дни - на всякий случай.
Лед был сломан: устранено главнейшее психологическое препятствие для царя - теперь он может подписать всеми ожидаемую «конституцию» не под угрозой террористов, а по собственной воле! Вероятно, ему потребовались еще сутки, чтобы осознать эту идею. Впрочем, если сразу 28 февраля подписывать, то признаваться прямо перед Лорис-Меликовым, что боялся террористов.
В тот же день, 28 февраля, Лорис буквально вышибает террористов из лавки на Малой Садовой: туда является проверочная комиссия с полицией, во главе с генерал-майором К.О. Мравинским - техническим экспертом градоначальства, в том числе и прежде всего по организации взрывов. Комиссия проверяет «санитарное состояние» лавочки, обходит помещение, но подкопа «не замечает»!
Какими идиотами нужно быть, чтобы после этого не покинуть немедленно этот подвал! С другой стороны, мысль о подконтрольности всей своей деятельности со стороны полиции в принципе не может посетить революционных голов, равно как и мысль о том, что полиция, имея за что арестовать, все-таки не арестовывает... И в лавке продолжается подготовка к взрыву 1 марта!