Холмогоров продолжает по-бабьи причитать, как его затюкали "кургинянцы", как они передергивают его слова, приписывают ему то, чего он не говорил и т.д. Бабье гражданина с тросточкой заключается в его абсолютной неконкретике. Словно речь у него идет о каких-то привидениях, которые отловили его в темном углу "Орды" и грязно над ним надругались, настучав членом по архиарийскому лбу. Получается, что зашел интеллигентишко в подворотню отлить, грохнулся в лужу и выбежал на перекресток - "меня там это... эти.. того-с..." А то ведь так не скажешь всем прямо и откровенно, когда спросят про гуано на лацканах, что отлить ходил да и просто посклизнулся на кривых лапках среди миазмических мин предшественников.
"Последнее воспоминание о советской колбасе - 19 августа 1991 года. Объявили о ГКЧП. В объявлении был тезис, что всех граждан наделят приусадебными участками. Несмотря на весь свой школьный демократический идиотизм я тут же сказал бабушке: надо будет поскорее получить участок, пока не передумали. А потом мама пришла с работы, где гражданам, чтобы умиротворить их по случаю переворота, выдали продуктовый заказ - пачку индийского чая, что-то еще вроде круп, и батон хорошей колбасы, вкусного сервелата. Так советская власть, не шибко радовавшая меня колбасой при своей жизни попрощалась этой самой колбасой перед своей кончиной. Покойся с миром." -
ссылка.
Да это же инфантил. Пожизненный инфантил и колбасный защекан.
Я - ровесник Холмогорова. Наша семья 19 августа просто не заметила. Пока юный Егорка страдал от переваривания квашеной капусты, наша семья в 89-м на космической скорости телепортировалась из озверевающего южного Казахстана в разваливающийся колхозный дом зоны российского нечерноземья.
Весь август и сентябрь 91-го я безвылазно провел в работе на колхозной зерносушилке, вороша зерно, и бегая в колючей пыли с солидоловым шприцем от механизма к механизму. Между сменами сенокос - копны для дома для семьи и скирды для колхоза. "Дождь идет, а мы скирдуем, дождь прошел - домой ... идём!" В сентябре на школу было положено с прибором и я уже помню, как концу первого осеннего месяца ночью густела соляра в многотонных бочках, отказываясь течь по трубкам к соплам в сушильных установках. Для стимула и вдохновения на трудовые подвиги председатель привозил нам "Приму" (с сигаретами было туго) и мою долю табачной отравы коллеги делили беззастенчиво между собой, ибо среди наших колхозных монстров с пудовыми кулаками я был как юнга, да и не курил же.
Так вот, ни семья, ни коллеги-колхозные монстры - вообще ничего не заметили. Полагаю, что так и вся выживающая пашущая у станков и в кабине комбайна страна. Заметили только тогдашние болотные мнс со своим алкашом на танке, да инфантильный колбасный защекан, умучанный и обиженный соввластью, но который уже тогда по-бюргерски деловито озаботился о халявном участочке.
Кстати, гражданин-националист участочек таки получил, домик на нем соорудил и теперь с чувством, толком и расстановочкой, разъезжая по Европе, беспокоится о судьбах простого русского народа.
Не буду скрывать, что испытываю чувство презрения как и к большей части коммунистящихся мелкобуржуазных кургинянцев, так и к занятых самолюбованием менеджеров по карикатуре на русский национализм типа Крылова и Холмогорова. Но разница то в том, что коммунистящиеся мальчики-мажоры из "Сути времени" хоть спросили этот самый простой русский народ - "Любы тебе советские ценности?" А вот всякая болотная мерзость с глубоким удовлетворением клала на тех, кто опять пашет и выживает и кому банально опять
некогда. В общем клала эта мерзость на то, что хотят они. Наверное, полагая их дебилами, за которых они сами-с решат, что лучше. Потому что и для Крылова и для Холмогорова они - "анчоусы", "совки". И потому не удивляет, что безумные клоуны с имперками строем выплясывали в одном и том же смачном плевке постмодерна под куполом и на арене Болотной площади.