Вызов на дуэль (из книги Б.Жутовского)
Ноябрь в прошлом году был, - как всегда, промозглый и темный. Звонок раздался к вечеру:
- Слушай, Борька, - сказал он озорным голосом, - мне нужна твоя помощь!
- Всегда, - отвечал я, заигрывая, - к твоим услугам.
- Нужен секундант, предстоит дуэль.
- Когда, сэр? - я встал и выпрямил спину.
- Завтра, в полдвенадцатого, жду! - и брякнул трубкой.
Чуть позже я заскучал. А если "Мартынов" ответит? А если "Лермонтов" завалится?
Хорош я буду, потакая девяностолетнему старику в мальчишеских шалостях!
На всякий случай запихнул в сумку нитроглицерин, валидол, баллончик с газом и электрошоковую дубинку, которую, впрочем, без всякого успеха, испробовал на бродячих собаках.
Он стоял в крохотном своем : коридорчике, одетый, в беретке, склонив, на бочок головку.
Его дочь Наташка из кухни протестовала самым противным голосом. "Ну,ладно,ты - шестидесятипятилетний сопляк, шпана, что с тебя взять?" - верещала она на меня в последней попытке расколоть братерскую компанию." Но ты-то, ты - приличный больной старик! Ты-то, куда?" - придумала она меня зачинщиком, а отца робким интеллигентом которому неудобно отказать другу в сомнительной затее.
- Не слушай эти идиотские вопли, - шепнул Лева, - пошли!
И мы пошли.
- Кого будем мочить? - спросил я в лифте.
- Не спрашивай; растрясу злость, там поймешь, - и вытаращил озорной голубой глаз.
Сели в машину.
- Куда прикажете, сэр?
- На Поварскую, в Институт мировой литературы, - приказал "Лермонтов" и мы поехали.
Как люди чести мы прибыли за семь минут до срока. Пристроили ландо под задницей бронзового Алексея Максимовича времен Данко и старухи Изергиль и подождали.
За минуту до часа-икс вошли в вестибюль.
Пусто.
Вернее, не пусто, но "Мартынова" нет.
Пыль, ветхость.
Несколько старушек шмыгают за стойкой раздевалки с тряпкой на щетке у мутного зеркала.
В углу - полки с прекрасными книгами, которые можно трогать, брать в руки, листать, класть на место, опять брать.
Лева стоит посреди вестибюля слегка побледневший.
- Когда-то, много лет назад, у Дани (Даниил Семенович Данин -"давний друг Л.Э.Разгона, автор очень популярной в конце 50-х годов книги "Неизбежность странного мира".), на Малой Дмитровке, мы придумывали картинки к его "Неизбежности странного мира". Кто-то позвонил. "Вот сейчас войдет человек, - сказал тогда Даня, - отсидевший семнадцать лет". И вошел Лева. Он был вот так же бледен. "Как граф Монте-Кристо. - подумал я тогда, - после замка Иф".
Продавец книг и его собеседник за моей спиной вполголоса обсуждали важную тему: "Ну что вы говорите, Троцкий же был интеллигентный, начитанный человек, а на этих вы только посмотрите, даже слушать не надо. И чем это может кончиться?"
В дверь просунулся огромный человек в пуховой куртке и жириновском картузе. Плоское лицо с беловатым глазом уставилось на вставшего на пути Леву.
- Вы - господин Соколов Борис Вадимович? - спросил мой дуэлянт, склонив голову к плечу.
- Ну, - ответило лицо.
- Я - Лев Эммануилович Разгон. Я хотел бы задать вам следующий вопрос, - едва переждав "ну", продолжил Лева. - Из каких источников вы почерпнули информацию, опубликованную в вашей книге ("Энциклопедия Булгаковская", страницы, 153-154), о том, что Глеб Иванович Бокий завел на своей даче бордель, куда втянул и двух своих юных дочерей?
Я встал за спиной Соколова у его правой руки и расстегнул сумку.
- Взял это в личном деле . Бокия в КГБ, на Лубянке, - ответил "Мартынов", не соображая еще до конца, что его ждет.
- Вы - лжец, - сказал Лева, - и негодяй. В личном деле Бокия на Лубянке я сам видел всего четыре листочка: два протокола допросов, приговор о расстреле и справку о приведении приговора в исполнение.
- Ну тогда, наверное, я взял это из книги, - и пробормотал чью-то незнакомую фамилию.
- А почему же вы не закавычили в таком случае этот текст? - и Лева вынул правую руку из кармана курточки.
- А я никогда не кавычу, - ответил доктор филологических наук, забираясь дурным глазом в дальний коридор.
- Я лучше кого бы то ни было знаю цену деятельности и поступкам Глеба Ивановича Бокия, он был моим тестем, - продолжал без паузы Лева. - И я сам был арестован вскоре после его расстрела. А одна из его дочерей, Оксана, оболганная вами, была моей женой. И в двадцать два года, через час после моего ареста, тоже была арестована. После допросов и пыток на Лубянке отправлена в пеший этап на север. Она умерла от диабета на пересылке Вогвоздино, так и не дойдя до лагеря. Ее сестра, также, арестованная по статье 58-10, провела в лагерях много лет и вернулась умирать изможденным полуживым человеком. А вы, негодяй и подлец, не даете себе труда даже закавычить чужую ложь. Или, скорее всего, изобретаете свою.
После чего Лева потянулся на цыпочках, чтобы достать, и ляпнул противника по морде. А я немедленно воткнул ему в спину палец и тихо предупредил: "Не шевелись, сука, стой смирно!".
Сообразив, что я не лишний, он стал разворачиваться ко мне, но тут Лева догнал его еще одной оплеухой.
Туальденоровые старушки, усунувшиеся по углам в начале разговора, со страхом и любопытством выглядывали, тряся седыми букольками. Одна из них, в глубине уходящих ступеней, объясняла вышедшему из глубин, мировой литературы мужчине послушным эхом: "Эти двое пожилых людей бьют нашего сотрудника".
Поклонники Троцкого сверкали любопытными очками.
- Пошли, Борька, мы все сделали, - сказал Лева.
Я отпустил доктора филологических наук, и мы направились к выходу. "И учтите, - обернулся к застывшему куску науки Лева, - я на этом не успокоюсь".
Мы вышли и сели в машину.
- Я сделал это, сделал, как я счастлив, что я сделал это! - говорил мой дуэлянт под шум разогревающегося двигателя,
- Пососи валидол, бретер! - сказал, я ему.
- Зачем? Я очень хорошо себя чувствую, - отвечал он, склонив головку к плечу.
- Пососи, - говорю, - пососи.
Он послушно побрызгал из баллончика валидолом.
- Поехали, давай, там Наташка психует.
- Подожди, секундант имеет право выкурить сигарету? - спросил я, отмякая благополучным исходом.
- Это ты прав, - ответил Лева, и я затянулся.
В окно машины со стороны Левы кто-то заскребся, и он открыл дверцу.
Перед ним, слегка склонившись, стояла в грязном снегу одна из вестибюльных старушек в тянутой довоенной кофте, в вытоптанных тапочках и аккуратно разложенных на голове седых завитушках. "Лев Эммануилович, - теребя очечки, произнесла она, - я никогда не видела вас в лицо, но я хочу выразить вам свое восхищение и почтение".
Лева поймал ее руку и поцеловал.
Старушка замахала в воздухе второй ручкой, присела, повернулась и засеменила к дверям Института мировой литературы имени Горького.
Алексей Максимович, высоко задрав голову, по-прежнему смотрел бронзовым взглядом куда-то в сторону своего дома.
И мы поехали.
Наташка, не чаявшая увидеть нас в порядке, на веселый крик отца: "Я сделал это, я сделал это!" - молча выкатила на стол бутылку водки и полбутылки виски, и мы благополучно выхлестали все это на троих.
Да, он сделал это, показав, что честь мертвых и живых, его, моя, наша, имеет цену и что пренебрегать этим не следует никогда.
Каюсь, я тут немножко присочинил. Девяносто ему будет только в апреле.
Вызов на дуэль (из книги Б.Жутовского)