Домострой Мариуша Вилька
Мариуш Вильк книгу за книгой пишет об этих странных русских. В свое время один американский еврей подсказал ему, что на Западе эта тема всегда будет идти на ура. Теперь Вилька переиздают и переводят с польского на разные языки. Европейцам любопытно, как голые девки сигают с петрозаводской набережной в день города, а в деревне Корякинской устраивают свальный грех по случаю посевной. Валюха наливает, Юрка выпивает - карельский бальзам свое дело знает. Просторы Русского Севера дают для таких героев эпичный фон. Хотя это дневниковые заметки, самого Вилька в его книгах все же не хватает. Восполнить пробел мы отправляемся в деревню Кондобережскую, где бывший пресс-секретарь польской «Солидарности» живет с женой Наташей уже двенадцать лет.
К Вильку, бежавшему от «сифилизации», с той самой петрозаводской набережной можно попасть практически за час - на комете мимо Кижей. Комета - явление предсказуемое, но редкое. Нам приходится описывать многочасовую дугу вокруг Онего, зато есть время еще раз пролистать книги, готовясь к встрече. Медвежьегорский автобус жаркий, как баня. Он словно и топится по-черному: соломенная шляпа на полочке вымазывается густой пылью. Рядом с водителем стоит бутылка кваса. Места размашисто подписаны от руки на задней стороне кресел. Судя по телесам, которые места занимают, баня женская. Тетки с любопытством глазеют: как мы оказались здесь с книжками? Заложив главу о Медгоре в «Волоке», спрашиваем, далеко ли до Великой Губы, а соседки получают возможность спросить в ответ:
- Вы куда едете? В туристический домик?
- В гости к писателю.
- А, к Мариушу.
- Его здесь, наверное, все знают?
Тетки радостно кивают. Чудак-иностранец главная местная достопримечательность. Задаем неожиданный вопрос:
- А вы книги его читали?
- Ну… он приходил в нашу школу, в библиотеку. А вот так лично - не читала…
Книги Вилька похожи на артхаусное кино - другое, чем подается в тарелках «Триколор-ТВ», налепленных на посеревшие стены изб. Забавно, но деревенские не-читатели хотят от Вилька, чтобы он о них написал. Из томика, который здесь «лично не читали», мы знаем про Великую Губу, что местные мужики глушат паленую водку, но до сорокового дня запоя обычно не доживают.
От Великой Губы до Кондобережской было бы пять километров, если бы Вильк не так любил архаизмы. Поэтому - пять верст. Деревня считается нежилой, автобус туда не свернет. Кто-то должен нас встретить, и мы издалека угадываем жену писателя. Наталья выделяется среди местных. На ней сарафан, каких сейчас в деревне не носят. Бесформенный крой только подчеркивает худобу. У нее идейный вид, какой бывает у истовых экопоселенцев или раскольников. Но ее идея - это гений Мариуша. Он посвятил ей книгу «Дом над Онего». В этот дом мы и направляемся: сначала на внедорожнике соседки, потом пешком по заросшей дороге.
Навстречу шагает парень с рюкзачком. Это Ежи, приехавший к писателю из Польши. Наталья спрашивает его, как там в доме. Ежи отвечает, щелкая по горлу, и уходит в Великую Губу за добавкой. Уже почти на пороге Наталья поясняет:
- Все было нормально. Мариуш ждал, что вы приедете, но не дождался. У творческого человека высокий взлет и низкое падение... Лучше вы с ним завтра поговорите.
Старый дом над Онего - один из красивейших в округе, но фасадом выходит на озеро. К сухопутным посетителям он обращен обрубком - стеной, когда-то отделявшей дом от хозяйственной пристройки. Пристройки нет. На втором этаже так и осталась висеть дверь, уже вникуда. Сбоку вход, через низкий и темный дверной проем. Внутри широкая лестница на второй этаж, а там, наверху, белая печь с занавеской, стол, лавки, и прямо на нас смотрит Вильк - с огромной афиши презентации книги «ВоЛоК». Наталья внизу объясняет мужу, что гостям надо отдохнуть с дороги. Он с еще одним другом-поляком дожидается третьего, а второй этаж временно превратился в женскую половину: Наталья накрывает на стол, крутится их дочь, пятилетняя Марта, сидит студентка из Шотландии, Кристина. Снизу гремит музыка, а здесь обсуждают, танцует ли сейчас Вильк.
Все иностранцы в доме говорят по-русски, а вот поддатый Мариуш говорит матом. Он, конечно же, пришел. Несмотря на закатное время, в черных очках. В руке - литровая жестянка с пивом.
- Я хочу поговорить сейчас. Сразу, - басит он.
- Мариуш, ешь, пожалуйста, - говорит жена на ходу, обслуживая гостей.
Вильк упрямится, а мы стараемся не глядеть на Наталью: писатель разглагольствует, как мягкая попа жены хороша для битья. Он и на вопросы не отвечает, а пытается отбивать их. И чем их больше, тем он злее.
- Умный. Тебе кажется, что ты умный.
- Мариуш… ну дай человеку спросить! Веди себя нормально.
Мариуш вскакивает, и с русского мата срывается на польский, в потоке которого мы различаем только слово «курва».
- Я говорю, а ты заткнись. Ну ты меня сейчас достала. Опять, опять, опять. Опять достала. Как вчера.
- Папа, папа! - голосит Марта.
- Я могу уйти, - спокойно отвечает Наталья. - Пойду в баню, займусь своими делами.
В доме много окон: в одном заросли иван-чая, в другом часовня, в третьем просторы Онего… Вильк любит философствовать о виде из них. Сейчас случайного взгляда в окно достаточно, чтобы увидеть отчаяние Натальи. Она стоит на мостках перед баней, как Ярославна на крепостной стене.
- Видишь, - поясняет Вильк, - когда-нибудь надо навести порядок в избе. Это по-русски.
Мариуш любит повторять - и в книгах, и в жизни - что вначале было слово. А первое слово, которое он узнал в России, было «трахаться». Кажется, что он не просто матерится, но и думает соответствующими категориями. Мужское начало, оно же и конец, не поминается всуе, о нем он говорит серьезно. Дедушка Фрейд, наверное, заподозрил бы у пациента творческий кризис.
По Вильку, его изба - это школа выживания, а не интеллектуального траханья. Интервью он обрывает словами:
- Знаешь, тот, кто пишет, не дает интервью. Эдмон Жабес, был такой поэт, он писал, чтобы молчать. Все, извини. Я думаю, что я тебе сказал четко: Эдмон Жабес.
Что ж, у нас есть время помолчать у Онего до темноты. На мостках лежат сковородки и противень с губкой. Водопровода и даже колодца здесь нет. Перед баней сушится стирка. Когда оттуда на соседние мостки вылезают голые поляки, мы уходим в часовню Симеона Странноприимца. У нее пустующий вид. Полы в углу совсем прогнили, в притворе соорудили гнездо стрижи. Эпичный крест из книги «Дом над Онего», который Вильк нес на себе по сугробам, используется как подставка для пары дешевых софринских иконок. Половицы под ногами танцуют, а с ними и сам прислоненный к стене крест. Подрагивают иконы на плечах Иисуса. Похоже на вольнодумную сцену из книги, когда с чукотским божком Пеликеном, сойдя с иконы, танцует Мария Египетская. Вильк бравирует широтой своих религиозных взглядов, типичной для русской интеллигенции. Но в часовне, где нет алтаря и священника, а люди приходят ради своей частной молитвы, висят зачем-то правила поведения.
Шесть утра. С мостков не видно другого берега губы. Когда, умываясь, зачерпываешь воду, разбегаются из-под рук мальки. Польские гости тоже встали рано, сворачивают палатки и уходят на Сейдъявр - священное озеро лопарей, описанное Вильком в «Тропах северного оленя». Как только на кухне стихает оживленная польская болтовня, Мариуш снова хочет давать интервью…
- Вчера, видишь, получилось так, что я был занят совсем другим. Мне казалось, что я шучу, а на самом деле, может, обидел, извини. На самом деле мне просто хотелось, чтобы вы быстрее ушли, потому что я прощался со своими друзьями. А сегодня я открыт для вас.
Писатель снова сидит под афишей со своим портретом. Оба Вилька в черных очках (очевидно, это часть имиджа), но живой Мариуш похож не на свою рекламу, а на Морфиуса из «Матрицы». Смуглая кожа, бычья шея, бритая налысо голова. Его вчерашний свитер и сегодняшняя футболка вытертых цветов - словно с «Навуходоносора».
Чтобы войти в матрицу, Мариуш продолжает пить пиво. Он говорит, что ему не важен читатель и тираж, повторяет свою мысль, написанную шестнадцать лет назад на Соловках: «погруженный в себя, на грани аутизма, при помощи одного только алкоголя я способен вынырнуть и приблизиться к другим, заинтересоваться их миром». Предлагает выпить, но мы отказываемся от шанса нырнуть вместе с ним.
- Знаешь, я думаю только о своей дочери. И только. Ничего больше не интересно.
- То есть для вас то, что вы отец - важнее, чем то, что вы писатель?
- В сто раз. Я ее отец - это самое главное, а все остальное - ерунда.
- Но какая-то информация о внешнем мире вас интересует?
- Только та, которая интересна моей дочери. Что ей интересно, то и мне интересно. Знаешь, почему? Потому что она умная. В отличие от тебя, от меня и мамы. Она только-только открыла глаза, смотрит на мир чисто. Сейчас я пишу книгу для дочки, потому что я уже скоро умру… нет, скорее, уйду. Я ей письмо в бутылке кидаю в море, понимаешь?
- Сможет ли она это письмо прочесть? Вы же сами сегодня заметили, что растет поколение, которое не сможет понять, о чем мы тут говорим.
- Надо успеть научить ее игре в жизнь до того, как она научится играть там. То есть показать, что жизнь - это игра более красивая, чем Интернет.
Вильк как будто не замечает, что тут же на подоконнике лежит игрушечный розовый планшет. В доме много окон, можно смотреть в любое, но любимое у Марты - то, что в соседней комнате закрыто экраном проектора. На ночь она смотрит «Винкс», где гламурные феечки флиртуют со смазливыми парнями.
Мариуш все время говорит о дочери и ничего не говорит о жене. Наталье почти не упоминается даже в посвященной ей книге об этом доме. Поэтому спрашиваем сами:
- А каково место жены в вашем творчестве?
- Хмм…
- Она муза, первый читатель, секретарь?.. - подсказываем мы.
Мариуш весело смеется над нашими предположениями, и после долгой паузы выдает:
- Это воин. Жизнь трудна: одному, естественно, не победить. А вдвоем… если вы вдвоем, то борьба прежде всего между вами.
Мариуш снова начинает говорить о дочери, и даже сам себе задает вопрос:
- Очень многие спрашивают, какого кавалера она приведет. Приезжал недавно парень из Севастополя, который стреляет сейчас хохлов…
- Ополченец?
- Спецназовец. Так вот он меня по-другому спросил: «А если ты сам кого-то найдешь для нее?». Это вообще идиотский вопрос. Это она должна решать, а не я. А если что, папа всегда даст пинка под зад тому, кто ее обидит…
- А у вас есть тесть?
- Кто-о? Тесть? - если бы не темные очки, наверняка можно было бы увидеть вытаращенные глаза.
- Отец вашей жены. С пинками…
Когда разговор заходит в тупик, Наталья как раз поднимается готовить завтрак. Сегодня на ней деловое платье до колен. Она выглядит моложе своих лет, хотя и так годится писателю в дочери. А Вильку хочется рассуждать:
- Роман, чем дальше от «сифилизации», тем лучше. Прятай свою бабу и детей где-нибудь. И надо делать ограду для ребенка в себе, оградить его тем, что у тебя.
- А ты ограду в себе делаешь? - ехидно замечает жена.
- Да, - не смущается Мариуш. - Мама, ты можешь за…
- Заткнуться?
- Да, заткнуться, - огрызается Вильк, и продолжает выдавать сентенции. - Если вы партнеры, тогда играете вдвоем на ребенка. А если у тебя жена дура, тогда играешь один.
- Получается, вашим идеалом семейных отношений является партнерство, а не патриархальная семья? - удивляемся мы.
- Как у кочевников…
- Ты сам себе противоречишь! - доносится от плиты.
На столе появляется омлет, и Вильк отрывается от пива, чтобы покормить дочь. Он первым съедает кусочек с ее тарелки.
- Знаешь, кого я съел? Президента Обаму, как раз глотаю.
Игра продолжается. Китайскими палочками Вильк подбирает еще немного омлета.
- Я предлагаю, знаешь, кого съесть? Есть такая тетя, которая мне очень не нравится - Меркель… А вот дядя, которого я с особенным удовольствием съем. Зовут Берлускони.
Далее следуют Николя Саркози, Дэвид Камерон.
- Доедаем Европейский Союз, - заканчивает тарелку Вильк.
- А Путина съесть?
- Путина я уважаю.
- За что?
- Хочешь о Путине? Понимаешь, о политике можно говорить только матом…
Мариуш говорит о доминировании Путина в мире. А иерархию в обществе писатель осмысляет через зековскую категорию «опущенности». Ближайшие жертвы сексуального насилия - «обезьяна, которая только что сошла с дерева, называется Обама», и канцлер Германии Ангела Меркель.
Дословно - так:
Click to view- В следующем году Польша отменяет у себя год России. Как вы это прокомментируете?
- Если одним словом - идиотизм, - говорит Вильк, повторяя, впрочем, последнее слово три раза. - Для меня не существует понятий «Польша» и «Россия», потому что моя дочка наполовину полька, наполовину русская. Одно тело.
- Ваша дочь говорит по-польски?
- А что такое польский? Чем он отличается от русского? Тем, что польский был заражен латынью, а русский - настоящий. Но тут надо читать лекцию, а я за лекцию беру 450 евро.
Наталья фыркает:
- Посмотрите! Четыре трезвых человека слушают бред одного пьяного. Это ты должен платить по 450 евро за то, что тебя слушают.
Уже полдень. Вильк, действительно, снова захмелел. Он отказывается фотографироваться - только если дочка захочет. Наталья идет стирать, Марта купаться. Кристина выставляет ляжки на мостках, она уже прилично загорела на Севере. А Мариуша крутит. Он врубает музыку в кабинете, но выглядывает из окна, раздавая хозяйские указания. Потом идет на перекур, ищет спички. Ему кажется, что Наталья нарочно их спрятала. Звонит телефон. Вильк берет трубку:
- Алло! Как кто? Это ее муж. Как меня зовут - у нее и спрашивайте. Можете завтра позвонить. А лучше никогда не звонить.
Наталья обнаруживает пропажу своего телефона. До обеда уговаривает вернуть. Уже за столом пытается крикнуть в снова зазвонившую трубку:
- Перезвоните позже!
Марта плачет, все в напряжении, но Вильк невозмутим:
- Слушай еще раз. Папа никому ничего не должен. Мартуля, если еще раз скажешь про телефон, я его разобью.
На прошлой трапезе ели политиков из омлета, и он хочет продолжить игру с макаронами:
- Давай теперь есть друзей. Съедим маму?
Девочка не хочет есть маму, но Вильк понимает это по-своему:
- Съедим всех друзей, кроме мамы. Значит, мама не друг?
Очередную макаронину он неожиданно протягивает в нашу сторону, Дарье. Когда она отказывается, Мариуш вскакивает из-за стола и убегает. Пока все недоумевают, Мариуш возвращается и кричит:
- Тогда я запрещаю интервью!!! - и пропадает снова.
- Ничего, ¬завтра он передумает. Или сделаете вместо интервью репортаж, - утешает Наталья и просит одолжить телефон на пару звонков.
Мы не ждем у Онего погоды. Уезжаем без автографа на книгах, зато с новым персонажем, которого в них так не хватало. Со вспыльчивым и ранимым, матерящимся и сентиментальным, хмельным и невеселым - одним словом, обрусевшим Мариушем Вильком.
Роман и Дарья Нуриевы,
"Русская планета"