Юбилеи русского рабства
Государство, помпезно отмечающее сейчас 200-летие Отечественной войны, в прошлом году чествовало себя юбилеем прорыва в космос. В этот блистательный ряд оказалось неудобным поставить 150-летний юбилей отмены крепостного права… подобно тому, как и самому триумфатору, Александру Павловичу, не с руки было после победы строить прожекты освобождения крестьян.
Пока Благословенный покорял сердца парижан своим благодушием, рабы-победители напрасно ожидали свободы за изгнанных их партизанскими вилами французов. Официозная австрийская гравюра, изображающая торжественный въезд императора, не менее наивна, чем лубки с бабами, дубасящими супостатов кто ухватом, кто лаптем.
Куда проще обмануться документальностью фотографии. На кадрах столетней давности Николай Александрович, духовенство и народ являют собой незыблемую триаду на поле всё той же русской славы. Официальная хроника благостна. А под ряской бородинских празднеств 1912 года - бездонная топь, в которую вот-вот ухнет империя.
В третий раз, в очередном 12-м году всё это окончательно превратилось в фарс. Едва ли воспринимался всерьёз самодержец, огорчённый известным молебном в храме-памятнике избавлению России от нашествия двунадесяти язык. При Александрах и Николаях, растеряй они свой царственный облик, державный орёл российский смотрелся бы мокрой курицей. Теперь не так: через триста лет после усечения благоверными царями второй, патриаршей орлиной головы, она вновь оказалась на прежнем месте; коли одна явно нездорова - можно переложить на другую. Раззолоченная хламида да шапка с крестом и смотрятся основательнее, чем пиджачок временщика. Разочаровавшись в тушинском воре, чтит наш народ тушинского патриарха.
Церковно-государственные торжества, хотя и с участием оскандалившегося, да какого ни есть первоиерарха, бьют в самое сердце наивным русским патриотам. При виде такого зрелища, действительно, трудно устоять.
За кадром, как обычно, остаётся реальная жизнь. Там, за кадром, служат на этой земле обычные провинциальные попы. С тремя из них мы встретились. Первый, юный можайский игумен, по-хозяйски изничтожающий комплекс древнего Лужецкого монастыря, хранит капусту под алтарём собора 15 века. Обретённый в трапезной после воскресной литургии, он оказался пьян, а попытавшись поговорить с посетителями, непроизвольно выругался матом. Другой поп, с самого Бородинского поля, пребывал в лёгкой опале. Царебожник, нисколько не скрывающий своих взглядов, он и нас призвал отказаться от ИНН, молиться о скорейшем возвращении царя и пересмотреть своё отношение к таким выдающимся православным правителям, как Иван Грозный и Сталин. Третий, кухонный интеллигент с кукишем в кармане, настоятельствующий в славном бородинском храме, скептически относится и к «пьющему падре» из Можайска, и к сбрендившему попу-соседу, и к патриарху-еретику, но всё же готов поцеловать злодею ручку.
Каковы пастыри, таков и русский «народ-богоносец». За 150 лет после отмены крепостного права мы так и не научились ценить своей свободы, и продолжаем отмечать юбилеи своего рабства.
Пока Благословенный покорял сердца парижан своим благодушием, рабы-победители напрасно ожидали свободы за изгнанных их партизанскими вилами французов. Официозная австрийская гравюра, изображающая торжественный въезд императора, не менее наивна, чем лубки с бабами, дубасящими супостатов кто ухватом, кто лаптем.
Куда проще обмануться документальностью фотографии. На кадрах столетней давности Николай Александрович, духовенство и народ являют собой незыблемую триаду на поле всё той же русской славы. Официальная хроника благостна. А под ряской бородинских празднеств 1912 года - бездонная топь, в которую вот-вот ухнет империя.
В третий раз, в очередном 12-м году всё это окончательно превратилось в фарс. Едва ли воспринимался всерьёз самодержец, огорчённый известным молебном в храме-памятнике избавлению России от нашествия двунадесяти язык. При Александрах и Николаях, растеряй они свой царственный облик, державный орёл российский смотрелся бы мокрой курицей. Теперь не так: через триста лет после усечения благоверными царями второй, патриаршей орлиной головы, она вновь оказалась на прежнем месте; коли одна явно нездорова - можно переложить на другую. Раззолоченная хламида да шапка с крестом и смотрятся основательнее, чем пиджачок временщика. Разочаровавшись в тушинском воре, чтит наш народ тушинского патриарха.
Церковно-государственные торжества, хотя и с участием оскандалившегося, да какого ни есть первоиерарха, бьют в самое сердце наивным русским патриотам. При виде такого зрелища, действительно, трудно устоять.
За кадром, как обычно, остаётся реальная жизнь. Там, за кадром, служат на этой земле обычные провинциальные попы. С тремя из них мы встретились. Первый, юный можайский игумен, по-хозяйски изничтожающий комплекс древнего Лужецкого монастыря, хранит капусту под алтарём собора 15 века. Обретённый в трапезной после воскресной литургии, он оказался пьян, а попытавшись поговорить с посетителями, непроизвольно выругался матом. Другой поп, с самого Бородинского поля, пребывал в лёгкой опале. Царебожник, нисколько не скрывающий своих взглядов, он и нас призвал отказаться от ИНН, молиться о скорейшем возвращении царя и пересмотреть своё отношение к таким выдающимся православным правителям, как Иван Грозный и Сталин. Третий, кухонный интеллигент с кукишем в кармане, настоятельствующий в славном бородинском храме, скептически относится и к «пьющему падре» из Можайска, и к сбрендившему попу-соседу, и к патриарху-еретику, но всё же готов поцеловать злодею ручку.
Каковы пастыри, таков и русский «народ-богоносец». За 150 лет после отмены крепостного права мы так и не научились ценить своей свободы, и продолжаем отмечать юбилеи своего рабства.