Холодное время
Ровно семь лет ... и три месяца ... назад по зомбоящику ...
«Портреты эпохи. Наум Коржавин», 24 сентября 2005, «Россия»
Сюжет фильма прост. Коржавин с супругой летят из Бостона - где они проживают - в Москву. В Москве холодно, минус двадцать. Коржавин встречается со старыми знакомыми, выступает, проводит семинар для студентов литературного института. Звучат стихи, воспоминания о делах полувековой давности. Скоро Коржавину - восемьдесят (р. 14 октября 1925). Поэтому и показывают. В фигуративном плане фильм представляет собой краткий очерк метафизики - или скорее даже социальной метафизики - поэтического творчества. Существенной чертой которого оказывается незаданность, немотивированность, необусловленность. Коржавин пишет подчеркнуто «политические» стихи не потому, что он «политический» поэт, а потому, что он просто поэт. Он не принимал какого-то специального решения писать именно такие стихи. Он писал их без умысла. Но как же так получилось, что написались стихи, в которых читателю сначала видна политика, а уж потом - поэзия? Для ответа на этот вопрос надо разобраться в сложных отношениях поэта с окружающей его действительностью.
Настоящий поэт смотрит на мир, на историю, на общество каким-то расщепленным, разноугольным зрением. Он постоянно находится на границе между «внутри» и «извне». Действительность - даже если она предзадана поэту в виде устойчивых институтов и незыблемых законов - должна стать прозрачной, проходимой изнутри кнаружи и со стороны вовнутрь, чтобы поэт увидел ее поэтически.
Как достигается состояние «двойного зрения»? В движении - либо от центра к периферии, либо наоборот - от окраины к центру.
Первый случай - это, например, Пушкин. Он начал писать стихи рано - находясь в самом центре культурной жизни и обладая достаточно высоким статусом в социальной иерархии. Однако его поэзия, как считается, приобрела всемирно-историческое значение лишь после того, как он предпринял определенные шаги по направлению к границам Империи и к границам светской - то есть общественной - жизни. Кавказ, нестандартный для того времени жизненный сценарий - попытка зарабатывать на жизнь литературным трудом, знакомство с бунтовщиками, «добровольная ссылка» в какие-то там деревни, - все это позволило Пушкину выразить в своих стихах современную ему действительность, причем факт «глубокого проникновения» был ретроспективно засвидетельствован и в отношении его юношеской поэзии. Таким образом, внешние обстоятельства жизни поэта оказались обусловлены - задним числом - некой внутренней центробежной логикой его духовного развития.
Второй случай - это как раз случай Коржавина. Еврей, киевское детство, исключен из школы из-за конфликта с директором, война, заставившая покинуть родной город, и - наконец - Москва, литературный институт. И сразу - «политические» стихи, арест, высылка, и - снова - возвращение в Москву. Известность, новые стихи, еще более «смелые» и еще более «политические», эмиграция, и - опять - возвращение в Москву, но теперь уже в «челночном» режиме, в постоянных перелетах, в движении.
Итак, состояние «двойного зрения», предположим, достигнуто. Поэт - в вечном зазоре, в просвете бытия, в свободном полете, он не укоренен в «позитивном», в материальном, в конечном. Его взгляд бинокулярен, не привязан к определенной социальной позиции, не скован жесткими координатами. Поэт видит мир поверх партийных категорий, и это позволяет ему каждый раз безошибочно нащупывать в нагромождении недолговечных конструкций тонкую мировую линию.
Но - все-таки - что позволяет нам думать, будто такой поэтический взгляд на действительность отражает ее как-то глубже и тоньше, чем, скажем, взгляд политика, чиновника, эксперта? Ответ на этот вопрос также звучит в фильме. Дело в том, что действительность сама по себе гораздо сложнее, глубже и тоньше, чем любая охватывающая ее понятийная конструкция.
К примеру, действительные различия между Советским Союзом и Америкой никоим образом не укладываются в примитивную дихотомию «тоталитарного государства» и «демократического государства».
А ведь именно такими категориями мыслят молодые юноши и девушки - участники литературного семинара, фрагмент которого показан в фильме. Девушка спрашивает - состоялись ли бы Вы, Наум Моисеевич, как поэт, если бы Ваше становление проходило в бесконфликтном демократическом государстве?
В этом вопросе предполагается следующее понимание поэтического творчества. Если в окружающей действительности имеется конфликт, скажем, между свободой и несвободой, то поэт - будучи естественным образом либералом и декабристом - просто четко обозначает свою позицию, делая декларативный выбор в пользу свободы. А если конфликта нет - то нет и повода беспокоиться.
Коржавин опровергает такой взгляд на поэтический процесс. Дело не в том, что настоящий поэт более свободолюбив, чем другие. Просто его зрение устроено несколько иначе, чем у большинства его сограждан. Он просто видит силовые линии эпохи, и если эти линии сходятся в фигуре Сталина, то поэт пишет стихотворение про Сталина.
Отсюда и получается «политическая» поэзия - потому что эпоха пронизана политикой, потому что политика пришла в каждый дом, в каждую семью, и поэт - как струна, натянутая между полярными полюсами мира - резонирует, реагирует, гудит в тон. В фильме это гудение показано вполне адекватно - Коржавин гудит и гудит без остановки. Остаются, конечно, вопросы. Вот эпоха закончилась - а поэт все гудит. Значит ли это, что она на самом деле не закончилась? Или же это какое-нибудь особенное, «мемуарное» гудение.
Наверное, все-таки не закончилась. Или закончилась? И какая именно?
«Портреты эпохи. Наум Коржавин», 24 сентября 2005, «Россия»
Сюжет фильма прост. Коржавин с супругой летят из Бостона - где они проживают - в Москву. В Москве холодно, минус двадцать. Коржавин встречается со старыми знакомыми, выступает, проводит семинар для студентов литературного института. Звучат стихи, воспоминания о делах полувековой давности. Скоро Коржавину - восемьдесят (р. 14 октября 1925). Поэтому и показывают. В фигуративном плане фильм представляет собой краткий очерк метафизики - или скорее даже социальной метафизики - поэтического творчества. Существенной чертой которого оказывается незаданность, немотивированность, необусловленность. Коржавин пишет подчеркнуто «политические» стихи не потому, что он «политический» поэт, а потому, что он просто поэт. Он не принимал какого-то специального решения писать именно такие стихи. Он писал их без умысла. Но как же так получилось, что написались стихи, в которых читателю сначала видна политика, а уж потом - поэзия? Для ответа на этот вопрос надо разобраться в сложных отношениях поэта с окружающей его действительностью.
Настоящий поэт смотрит на мир, на историю, на общество каким-то расщепленным, разноугольным зрением. Он постоянно находится на границе между «внутри» и «извне». Действительность - даже если она предзадана поэту в виде устойчивых институтов и незыблемых законов - должна стать прозрачной, проходимой изнутри кнаружи и со стороны вовнутрь, чтобы поэт увидел ее поэтически.
Как достигается состояние «двойного зрения»? В движении - либо от центра к периферии, либо наоборот - от окраины к центру.
Первый случай - это, например, Пушкин. Он начал писать стихи рано - находясь в самом центре культурной жизни и обладая достаточно высоким статусом в социальной иерархии. Однако его поэзия, как считается, приобрела всемирно-историческое значение лишь после того, как он предпринял определенные шаги по направлению к границам Империи и к границам светской - то есть общественной - жизни. Кавказ, нестандартный для того времени жизненный сценарий - попытка зарабатывать на жизнь литературным трудом, знакомство с бунтовщиками, «добровольная ссылка» в какие-то там деревни, - все это позволило Пушкину выразить в своих стихах современную ему действительность, причем факт «глубокого проникновения» был ретроспективно засвидетельствован и в отношении его юношеской поэзии. Таким образом, внешние обстоятельства жизни поэта оказались обусловлены - задним числом - некой внутренней центробежной логикой его духовного развития.
Второй случай - это как раз случай Коржавина. Еврей, киевское детство, исключен из школы из-за конфликта с директором, война, заставившая покинуть родной город, и - наконец - Москва, литературный институт. И сразу - «политические» стихи, арест, высылка, и - снова - возвращение в Москву. Известность, новые стихи, еще более «смелые» и еще более «политические», эмиграция, и - опять - возвращение в Москву, но теперь уже в «челночном» режиме, в постоянных перелетах, в движении.
Итак, состояние «двойного зрения», предположим, достигнуто. Поэт - в вечном зазоре, в просвете бытия, в свободном полете, он не укоренен в «позитивном», в материальном, в конечном. Его взгляд бинокулярен, не привязан к определенной социальной позиции, не скован жесткими координатами. Поэт видит мир поверх партийных категорий, и это позволяет ему каждый раз безошибочно нащупывать в нагромождении недолговечных конструкций тонкую мировую линию.
Но - все-таки - что позволяет нам думать, будто такой поэтический взгляд на действительность отражает ее как-то глубже и тоньше, чем, скажем, взгляд политика, чиновника, эксперта? Ответ на этот вопрос также звучит в фильме. Дело в том, что действительность сама по себе гораздо сложнее, глубже и тоньше, чем любая охватывающая ее понятийная конструкция.
К примеру, действительные различия между Советским Союзом и Америкой никоим образом не укладываются в примитивную дихотомию «тоталитарного государства» и «демократического государства».
А ведь именно такими категориями мыслят молодые юноши и девушки - участники литературного семинара, фрагмент которого показан в фильме. Девушка спрашивает - состоялись ли бы Вы, Наум Моисеевич, как поэт, если бы Ваше становление проходило в бесконфликтном демократическом государстве?
В этом вопросе предполагается следующее понимание поэтического творчества. Если в окружающей действительности имеется конфликт, скажем, между свободой и несвободой, то поэт - будучи естественным образом либералом и декабристом - просто четко обозначает свою позицию, делая декларативный выбор в пользу свободы. А если конфликта нет - то нет и повода беспокоиться.
Коржавин опровергает такой взгляд на поэтический процесс. Дело не в том, что настоящий поэт более свободолюбив, чем другие. Просто его зрение устроено несколько иначе, чем у большинства его сограждан. Он просто видит силовые линии эпохи, и если эти линии сходятся в фигуре Сталина, то поэт пишет стихотворение про Сталина.
Отсюда и получается «политическая» поэзия - потому что эпоха пронизана политикой, потому что политика пришла в каждый дом, в каждую семью, и поэт - как струна, натянутая между полярными полюсами мира - резонирует, реагирует, гудит в тон. В фильме это гудение показано вполне адекватно - Коржавин гудит и гудит без остановки. Остаются, конечно, вопросы. Вот эпоха закончилась - а поэт все гудит. Значит ли это, что она на самом деле не закончилась? Или же это какое-нибудь особенное, «мемуарное» гудение.
Наверное, все-таки не закончилась. Или закончилась? И какая именно?