А. Ф. Строев «УБИТЬ МАНДАРИНА»: ТОЛСТОЙ, ВОЛЬТЕР И ДРУГИЕ (2017)
ПО ПУБЛИКАЦИИ:
Лев Толстой и французский век Просвещения. Вольтер: литература, философия, религия: Мат-лы международной научной конференции. - Ясная Поляна, 2017. - С. 7 - 30.Expand text…
[ВЫДЕРЖКИ.]
Согласно словарю Эмиля Литре, в конце XIX в. французский фразеологизм «убить мандарина» значил: «совершить дурной поступок, надеясь, что о нем никогда не узнают». В 1901 г. Роже Александр включил его в сборник крылатых выражений и привёл соответствующие цитаты из французских писателей.
Л. Н. Толстой использовал этот фразеологизм дважды. Первый раз в статье «О голоде» (1891):
«Вольтер говорил, что если бы возможно было, пожав шишечку в Париже, этим пожатием убить мандарина в Китае, то редкий парижанин лишил бы себя этого удовольствия. Отчего же не говорить правду? Если бы, пожавши пуговку в Москве или Петербурге, этим пожатием можно было бы убить мужика в Царёвококшайском уезде и никто бы не узнал про это, я думаю, что нашлось бы мало людей из нашего сословия, которые воздержались бы от пожатия пуговки, если б это могло им доставить хоть малейшее удовольствие» говорил, что если бы человеку в Париже стоило пожать пуговку для того, чтобы убить мандарина в Китае, многие из любопытства пожали бы пуговку.
В наше время Вольтер не сказал бы уже этого. Мы знаем теперь китайца и без особенных усилий видим в нем человека- брата. То, что почти не казалось преступным во время Вольтера, теперь уже явно преступно для самого нечуткого человека» («Мысли, выпущенные издателем по цензурным соображениям в первом издании “Круга чтения”») (42, 423).
Толстой дважды цитирует по памяти и не указывает источник. Он объясняет это в предисловии к «Кругу чтения» (март 1908 г.): «Остальные мысли подписаны их авторами, но, к сожалению, когда я выписывал их, я не обозначал точно, из какого именно сочинения они взяты. <...> Цель моей книги состоит не в том, чтобы дать точные словесные переводы писателей, а в том, чтобы, воспользовавшись великими, плодотворными мыслями разных писателей, дать большому числу читателей доступный им ежедневный круг чтения, возбуждающего лучшие мысли и чувства» (41, 9).
Каковы источники этой цитаты, откуда она пришла к Толстому, как он переделал её и почему приписал Вольтеру? Чем важен парадокс об оправдании преступления для писателя, который в статье «Не убий» (1900) отрицал любое убийство, будь то цареубийство или войны, развязанные по приказу государя, мятежи или их подавление?
Первоисточник выражения «убить мандарина» хорошо известен: это разговор Растиньяка с Бьяншоном из «Отца Горио» Бальзака (1835): «Ты читал Руссо? <...> Помнишь то место, где он спрашивает, как бы его читатель поступил, если бы мог, не выезжая из Парижа, одним усилием воли убить в Китае какого-нибудь старого мандарина и благодаря этому сделаться богатым?»
Проблема в том, что у Руссо похожего высказывания нет. […] Шатобриан в «Гении христианства» (1802) вступил в полемику с философами Просвещения: «Я спрашиваю себя: “Если б ты мог одним усилием воли убить человека в Китае и унаследовать его имущество в Европе, с абсолютной, сверхъестественной уверенностью, что никто никогда не узнает об этом, ты бы решился на это?”». Карло Гинзбург и Мишель Делон считают, что Шатобриан спорил не с Руссо, а с Дидро, и приводят похожие высказывания из «Беседы отца со своими детьми» (опубл. 1773) и «Письма о слепых» (1749).
Многочисленные русские исследователи, начиная с Л. П. Гроссмана, а вслед за ними и французские, убедительно пишут о прямом влиянии сцены из «Отца Горио» на «Преступление и наказание», на разговор студента и офицера, услышанный Раскольниковым незадолго до убийства.
Бальзак трижды упоминает этот парадокс. Как показал Поль Роне, впервые он появляется в раннем романе «Аннетта и преступник» (1824), где речь идёт о «полупреступлении»: убить взглядом умирающего в Новой Голландии (Австралии) и получить богатое состояние. […] В «Отце Горио» для Бальзака важна именно моральная расплата за преступление, которое не подлежит людскому суду. Растиньяк не решается жениться на Викторине Тайфер, воспользоваться убийством, замышленным Вотреном, и прикарманить богатое наследство. Однако в душе мандарин был убит. […] В «Шагреневой коже» (1831), где также действует Растиньяк, желание становится материальной силой, обогащает и убивает. Главный герой, Рафаэль, губит людей невольно (получает наследство от дяди в Индии) или вынужденно (дуэль). Однако он не становится преступником, поскольку за каждое исполненное желание он расплачивается не чужой жизнью, а собственной, вплоть до смерти.
Для Достоевского именно в этом принципиальная разница - жертвовать во имя идеи (личного обогащения или общего блага) своей или чужой жизнью, проливать «кровь по совести».
Как нам кажется, Бальзак переиначил традиционную тему французских комедий и романов XVII-XIX вв.: можно ли пожелать смерти ближнему своему, чтобы унаследовать его состояние? «Вздыхать и думать про себя: / Когда же чёрт возьмёт тебя», как размышлял Онегин. Ю. М. Лотман увидел в этой строфе намек на возможную сделку с дьяволом, ироническую отсылку к «Мельмоту скитальцу» Ч. Р. Метьюрина (1820). Разумеется, полемика Пушкина с «Шагреневой кожей» Бальзака идет не в первой главе «Евгения Онегина» (1825), а в «Пиковой даме» (1834), о влиянии которой на Достоевского также писал Ю. М. Лотман.
Учёные составили длинный список произведений, в которых под влиянием «Отца Горио» обыгрывается убийство мандарина. […]
В журнале «Вестник Европы» (1904) печатается рецензия на роман Фелисьена Шансора (Fdlicien Champsaur) «Карьерист» (1904), герой которого Клод Барсак под воздействием все того же парадокса совершает убийство, сваливает вину на друга, богатеет и делает карьеру. […] Шансор посвятил Толстому свой роман «Нищий» (1898) и послал ему два экземпляра с дарственной надписью.
В статьях у Толстого убивают именно так: не просто желают смерти, а пожимают шишечку или пуговку. Во французском оригинале - bouton; более точный перевод - кнопка. Впервые кнопка появляется в водевиле Анри Монье и Эдуарда Мартена «А ты убил мандарина?» (1855): «Убить мандарина... это значит быть готовым на все, чтобы разбогатеть, но соблюдая видимость приличий». [...]
Для людей XX-XXI вв. метафора становится реальностью: нажатием кнопки можно уничтожить полмира. К. Гинзбург посвящает свою статью именно моральным последствиям удаленности: нравственная ответственность за убийство кажется обратно пропорциональной расстоянию до жертвы.
Зигмунд Фрейд вспоминает о парадоксе мандарина из «Отца Горио» во время Первой мировой войны. Он приводит его как пример того, насколько люди внутренне готовы устранить любую преграду, стоящую у них на пути («Размышления о войне и смерти», 1915 ). Позднее он доказывает на примере «Братьев Карамазовых», что мысль - это деяние, что пожелавший другому смерти уже убил в сердце своём: «Совершенно безразлично, кто этот поступок совершил на самом деле, психология интересуется лишь тем, кто его в своем сердце желал и кто по его совершении его приветствовал» («Достоевский и отцеубийство», 1928).
Это позволяет нам вернуться к Льву Толстому, который поставил в качестве эпиграфа к «Крейцеровой сонате» слова Христа: «А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф, 5:28). Но в статье «О голоде» рассуждения Толстого о мандарине посвящены иному: социальному неравенству, пропасти между мужиками и господами. В то время когда люди мрут от голода, богачи не перестают «требовать от народа для удовлетворения своих прихотей губительного для него труда» и готовы на расстоянии «убить мужика в Царёвококшайском уезде», «если б это могло им доставить хоть малейшее удовольствие» (29, 108).
Тема социального людоедства, совершаемого с оттенком садистского наслаждения, заставляет вспомнить сочинения Монтеня, Руссо, Сада и, разумеется, «Скромное предложение, имеющее целью не допустить, чтобы дети бедняков в Ирландии были в тягость своим родителям или своей родине, и, напротив, сделать их полезными для общества» (1729) Джонатана Свифта. Сад и Свифт писали о специально организованном голодоморе. Толстой усматривает причины голода в неправильном устройстве русского общества, которое преследует неверные цели и в рамках которого благотворительность только отучает людей от работы. В библиотеке Толстого сохранилось два издания «Путешествий Гулливера» во французском переводе, романов маркиза де Сада не было, но Монтеня он читал очень внимательно, как о том свидетельствуют пометы на «Опытах», а Руссо знал назубок. В «Круге чтения» (1904 - 1908) за 9 июня две смежные цитаты напрямую связаны с темой голода. Первая - «Так же как противно закону природы то, чтобы дитя управляло взрослыми или безумный мудрым человеком, так же противно закону природы и то, чтобы горсть людей была пресыщена излишествами, в то время как голодная толпа не имеет необходимого» (41, 388) - взята из «Речи о происхождении неравенства между людьми» (1755), в которой Руссо, не ссылаясь, пересказывает концовку главы «О каннибалах» из «Опытов» Монтеня (1680; т. 1, гл. XXX). Вторая - из статьи американской журналистки Люси Малори (Мэллори) - по сути развивает мысли Руссо о социальном людоедстве, ставшем нормой: «В века людоедства сильные пожирали слабых, попросту поедали их тела. Но, несмотря на все установленные людьми законы, несмотря на успехи наук, сильные, бессердечные люди до сих пор продолжают жить на счет слабых, несчастных и глупых. Правда, они не едят их мяса, не пьют их крови, но они всё равно живут от их лишений и нужды. Бедняки, калечащие себя работой и проводящие всю свою жизнь лишь в заботах о прокормлении себя и своих семей, в сущности, поедаются своими собратьями. Видя распадение цивилизованного мира, его беспокойство и слезы, разбитые надежды и жалкую действительность, голодовки и преступления, унижение и позор, невольно приходишь к заключению, что людоедство было не более жестокой формой существования на чужой счёт» (41, 388).
Однако в «Круге чтения» проблематика парадокса о мандарине меняется коренным образом, с социальной на национальную: «Мы знаем теперь китайца и без особенных усилий видим в нем человека-брата» (42, 423). Толстой подчеркивает исторические изменения понятия о нравственности: «То, что почти не казалось преступным во время Вольтера, теперь уже явно преступно для самого нечуткого человека» (42, 423), но при этом использует парадокс для размышления над вопросами, которые стали для него особенно злободневными после поражения России в войне с Японией (возможно, именно поэтому цензура выбросила эти два абзаца). Писатель многие годы интересовался Конфуцием, Лао-цзы, буддизмом, посвятил Китаю статьи, вошедшие в книгу «Китайская мудрость» (1884). В «Круге чтения» более семидесяти цитат отсылают к китайской философии и религии. Особо отметим перевод «Суратской кофейной» Жака-Анри Бернардена де Сен-Пьера, сделанный Толстым (он помещен под датой 24 марта): ученик Конфуция примиряет спорящих о вере людей разных стран, доказывая, что все поклоняются единому Богу.
Не только Бернарден де Сен-Пьер, но и другие французские писатели и философы эпохи Просвещения, в первую очередь Вольтер, восхищались великой китайской цивилизацией, образцовым устройством государства, её культурой, философией, веротерпимостью. Вольтер воспринимал конфуцианство как естественную религию, близкую христианству и античному стоицизму и, разумеется, близкую его деизму. В библиотеке Толстого было два издания трагедии Вольтера «Китайский сирота» (1755), созданной на основе средневековой китайской драмы. Думается, что Толстого могла привлечь центральная тема пьесы: непротивление злу насилием и финальное торжество добродетели, долга, милосердия. Монгольская армия во главе с Чингисханом завоевывает Китай и предает смерти всю семью императора, за исключением сына. Верный министр укрывает ребёнка, выдаёт за своего и готов ради его спасения отдать победителям на заклание собственного сына. Противостояние китайского мандарина Чингисхану заканчивается моральной победой побеждённых. […]
Можно предположить, что именно поэтому Толстой приписал Вольтеру цитату о китайском мандарине. Так же как Вольтер, Толстой видит в Китае идеалы и ценности, которые близки ему самому: нравственное самосовершенствование; «неделание», непротивление злу насилием. Он восхищается трудолюбивым народом-земледельцем. Подобно Вольтеру, Толстой задается вопросом, олицетворяет ли Китай прошлое человечества или его будущее? Еще в 1862 г. он писал в статье «Прогресс и определение образования»: «Нам известен Китай, имеющий 200 млн. жителей, опровергающий всю нашу теорию прогресса, и мы <...> с пушками и ружьями идем внушать китайцам идею прогресса» (8, 333). Перед лицом истории европейские державы, победившие Китай, ничем не отличаются от монголов.
Через сорок лет Толстой писал в неоконченной статье «Обращение к китайскому народу» (1900): «Опасность, предстоящая вам, состоит в том, что, заразившись, с одной стороны, обаянием вооруженной силы, основанной на убийстве, проповедуемой и проявляемой шайкой разбойников, а с другой - прелестью игрушечных удобств и блеска того, что они называют культурой, вы отстанете от мудрых учений своих руководителей, великого Конфуция, учащего истинной добродетели и средствам достижения её внутренними усилиями, и незаметно для самих себя лишитесь своих добродетелей - трудолюбия, миролюбия, уважения, и подпадёте под ту же ужасную власть, влезающую в сокровеннейшие изгибы души человека, под которой гибнет и чахнет теперешнее европейское человечество» (34, 342).
Отрицая европейскую цивилизацию, основанную на насилии, Толстой в период создания «Круга чтения» пришёл к мысли об особой миссии восточных народов. Они укажут человечеству иной путь развития («Письмо к китайцу», 1906): «Неотвечание злом на зло и неучастие в зле есть вернейшее средство не только спасения, но и победы над теми, которые творят зло. Китайцы могли видеть поразительное подтверждение истинности этого закона после уступки ими России Порт-Артура». «Я думаю, что в наше время совершается великий переворот в жизни человечества и что в этом перевороте Китай должен в главе восточных народов играть великую роль. Мне думается, что назначение восточных народов Китая, Персии, Турции, Индии, России и, может быть, Японии (если она еще не совсем увязла в сетях разврата европейской цивилизации) состоит в том, чтобы указать народам тот истинный путь к свободе, для выражения которой, как вы пишете в вашей книге, на китайском языке нет другого слова, кроме Тао, пути, то есть деятельности, сообразной с вечным основным законом жизни человеческой. Свобода, по учению Христа, осуществляется тем же путем. “Познаете истину, и истина сделает вас свободными”, - сказано там. И вот эту-то свободу, которую почти безвозвратно потеряли западные народы, призваны, мне думается, осуществить теперь восточные народы» (36, 291, 292).
Как мы видим, Толстой использовал фразеологизм «убить мандарина» иначе, чем другие писатели. Скорее всего, формула пришла не из «Отца Горио» Бальзака, а из других произведений, где упоминалась «кнопка мандарина», или из устной речи. Возможно, поэтому Толстой приписал цитату не Руссо, чье творчество он знал досконально, а Вольтеру. Дважды писатель доказывает с помощью французского парадокса одно из главных своих положений: недопустимость убийства, отказ от насилия в любой форме. В статье «О голоде» Толстой говорит о несправедливом социальном устройстве, губительном для крестьян. После поражения России в войне с Японией Толстой использовал в «Круге чтения» выражение «убить мандарина» во внешнеполитическом значении. Воспоминание о чтении трагедии Вольтера «Китайский сирота» ввело цитату в контекст философских и политических размышлений Толстого о выборе для человечества восточного, а не западного пути развития.
________