В ДНИ, КОГДА МЕДУЗА С УСАМИ ЗАЧИСЛИЛСЯ ПО ХИМИИ
(По книге: Гусев Н. Н. Материалы для биографии Льва Николаевича Толстого. 1828 - 1855. М., 1954. С. 526 - 534)
18 февраля 1855 года умер Николай I. Все передовые круги русского общества почувствовали облегчение при этом известии.
«Николай умер, - писал в своих «Воспоминаниях» Н. В. Шелгунов. - Надо было жить в то время, чтобы понять ликующий восторг «новых людей». Точно небо открылось над ними, точно у каждого свалился с груди пудовый камень, куда-то потянулись вверх, в ширь, захотелось летать» (Шелгунов Н. В. Воспоминания, Госиздат, 1923. С. 26).
Показать полностью...
Добролюбов в сатирической заметке «Николай I», написанной уже через восемь месяцев после смерти царя и помещенной в рукописной газете «Слухи», писал: «Когда узнали наконец решительно, что он [Николай I] умер, тысячи народа провозгласили: «слава богу», и не в одном месте России пили за смерть его».
«20 февраля, - писал левый славянофил А. И. Кошелев в своих «Записках», - получено было в Москве известие о кончине императора Николая Павловича. Это известие немногих огорчило; нелегко было для России только что закончившееся продолжительное тридцатилетнее царствование. Особенно тяжко и удушливо оно было с 1848 года» (Кошелев А. И. Записки, Берлин, 1884. С. 82).
Даже умеренные либералы чувствовали весь гнет николаевского режима и, как известный профессор и цензор А. В. Никитенко, испытывали удовлетворение от сознания того, что «длинная и, надо таки сознаться, безотрадная страница в истории русского царства дописана до конца» (Никитенко А.В. Записки и дневник, т. I, СПб., 1904, С. 449).
Вполне понятно, что всей революционной эмиграцией смерть Николая I была воспринята как самое радостное событие. Герцен рассказывает:
«Утром 4 марта я вхожу, по обыкновению, часов в восемь в свой кабинет, развертываю «Таймс», читаю десять раз и не понимаю, не смею понять грамматический смысл слов, поставленных в заглавии телеграфической новости: «The death of the Emperor of Russia» («Смерть русского императора»). Не помня себя, бросился я с «Таймсом» в руке в столовую; я искал детей, домашних, чтоб сообщить им великую новость, и со слезами истинной радости на глазах подал им газету... Несколько лет свалилось у меня с плеч долой, я это чувствовал... Мы еще не успели прийти в себя, как вдруг карета остановилась у моего подъезда, и кто-то неистово дернул колокольчик: трое поляков прискакали из Лондона в Твикнэм, не дожидаясь поезда железной дороги, меня поздравить.
Я велел подать шампанского, - никто не думал о том, что все это было часов в одиннадцать утра или ранее. Потом без всякой нужды мы поехали все в Лондон. На улицах, на бирже, в трактирах только и речи было о смерти Николая; я не видал ни одного человека, который бы не легче дышал, узнавши, что это бельмо снято с глаз человечества, и не радовался бы, что этот тяжелый тиран в ботфортах, наконец, зачислен по химии...
Смерть Николая удесятерила надежды и силы» (Герцен А.И. Полн. собр. соч. и писем, под ред. М. К. Лемке, т. XIII, Госиздат, Птг., 1919. С. 615-616).
С началом нового царствования многие ожидали важных реформ во внутреннем управлении. В таком же настроении находился и Толстой. Записав в дневнике 1 марта, что войска принимали присягу новому царю, Толстой прибавляет: «Великие перемены ожидают Россию. Нужно трудиться и мужаться, чтобы участвовать в этих важных минутах в жизни России».
Надо думать, что под влиянием этого настроения у Толстого является мысль написать проект о переформировании армии, работой над которым он был занят 2-4 марта.
Происхождение этого проекта таково.
Мучительно переживая вторжение неприятеля, Толстой ищет причины того, почему Россия «в опасности» и не только «не может изгнать дерзкой толпы врагов, вступивших в ее пределы», но «при всех столкновениях с врагом покрывает срамом великое, славное имя своего отечества».
Неоконченный Проект писался с целью представления его одному из великих князей, сыновей царя, бывавших в действующей армии. Сохранились две черновые редакции его.
Толстой начинает свою записку следующим твёрдым, мужественным заявлением гражданина, болеющего душой за несчастья и страдания своих сограждан:
«По долгу совести (в первой редакции было сказано: «по долгу присяги») и чувству справедливости не могу молчать о зле, открыто совершающемся передо мною и влекущем за собою погибель миллионов людей, погибель силы и чести отечества. Считаю себя обязанным по чувству человека противодействовать злу этому по мере власти и способностей своих». Чувствуя самого себя виновным в том, что он до сих пор способствовал злу «своим бездействием и молчанием», он хочет теперь «обнажить зло это во всей гнусной правде его» и указать средства, «ежели не для уничтожения, то для ослабления его».
Причину неудач России Толстой видит в «нравственном растлении духа нашего войска».
«У нас нет войска, - решительно заявляет Толстой, - а толпы угнетенных дисциплинированных рабов, повинующихся грабителям и наемникам. Толпы эти не войско, потому что в нашем войске нет ни преданности к вере, к царю и отечеству, - слова, которыми так часто злоупотребляют, - ни рыцарской отваги, ни военной чести, а есть, с одной стороны, дух терпения и подавленного ропота, с другой - дух жестокости, угнетения и лихоимства».
И далее Толстой с той же беспощадной правдивостью изображает отрицательные типы солдат, офицеров и генералов николаевской армии. Картина, нарисованная Толстым, - это обвинительный акт против николаевского военного режима со всеми его мрачными сторонами, известными автору в подробностях.
О положении солдат в армии Толстой говорит, что «русский солдат есть существо, законом ограниченное в удовлетворении жизненных потребностей до границ возможности, в действительности же получающее менее того, что нужно человеку сильного сложения, чтобы не умереть от холода и голода». Имея в виду отвратительное, варварское наказание - прогнание сквозь строй, Толстой далее говорит: «Единственное наказание его есть физическое страдание, ограниченное законом, но в действительности доходящее иногда до мучительной смерти и зависящее от произвола частного лица».
Разделяя солдат на три категории: угнетенных, угнетающих и отчаянных, Толстой дает безотрадную характеристику всех трех категорий. Солдат «угнетенный», которого бьют «не за то, что он виноват, а для поддержания духа угнетения», знает, что в «общественном быту нет существа ниже и несчастнее его». Он сроднился с мыслью, что «единственная обязанность его есть страдания и терпение». Он знает, что не получает и одной четвертой доли того, что ему дает правительство. Ко всем начальникам он испытывает «чувство подавленной нелюбви и презрения». В первой черновой редакции записки к характеристике «угнетенного солдата» прибавлено еще, что в душе каждого из них есть «зародыш чувства мщения». Чувство это подавлено, но во время сражений оно выходит наружу и проявляется в виде расправы солдат с ненавистными им офицерами. «Посмотрите, - говорит Толстой, - сколько русских офицеров, убитых русскими пулями, сколько легко раненых, нарочно отданных в руки неприятелю». Толстой предвидит даже возможность кровавой революции, во время которой «угнетенный» солдат даст волю таящемуся в нём «чувству мщения». Это чувство «глубоко подавлено угнетением и мыслью о невозможности осуществить его, чтобы обнаруживаться, но, Боже мой! - восклицает Толстой, - какие ужасы готовит оно отечеству, когда каким-нибудь случаем уничтожится эта невозможность».
Именно здесь впервые Толстой высказал своё предчувствие кровавой революции в России, вызванной угнетением народа правящими классами. В армии чувство возмущения вызывалось жестоким обхождением с солдатами реакционного николаевского офицерства, для которого, как для изображенного Толстым Белоногова, всякий мужик был «скот, презренное существо».
Единственное наслаждение угнетённого солдата есть забвение - вино, и когда он три раза в год получает своё жалование - 70 копеек, «эту горькую насмешку над его нищетой», то, несмотря ни на какие угрозы тяжелых наказаний, он пропивает это жалование.
«Угнетающие солдаты» - это те, которые раньше сами были угнетенными и теперь заставляют других страдать так же, как они сами страдали. Они стараются улучшить свое положение «угнетением и кражей». «Он открыто презирает угнетенного солдата» и иногда «решается выказывать чувство ненависти и ропот начальнику».
И, наконец, третья категория - это солдаты «отчаянные». Это - «люди, убежденные несчастьем, что для них нет ничего незаконного и ничего не может быть худшего». Для «отчаянного» солдата «нет ничего невозможного, ничего святого, он украдёт у товарища, ограбит церковь, убежит с поля, перебежит к врагу, убьёт начальника и никогда не раскается».
Отрицательные типы офицеров Толстой также разделяет на три категории: офицеры «по необходимости», офицеры «беззаботные» и офицеры-«аферисты».
Офицеры «по необходимости» - это люди, неспособные ни к какому другому роду деятельности, кроме военной службы. Офицеры «беззаботные» - это те, которые служат «только для мундира или мелочного тщеславия», «люди по большей части праздные, богатые, развратные». И, наконец, наиболее многочисленная категория - офицеры-«аферисты». Это люди «без мысли о долге и чести, без малейшего желания блага общего», служащие только для того, чтобы «украсть каким бы то ни было путем состояние в военной службе», «составляющие между собой огромную корпорацию грабителей, помогающих друг другу».
Конечно, в русской армии того времени были не одни отрицательные типы. Толстой сам дал в «Набеге» образ капитана Хлопова, в «Рубке леса» - Веленчука и других солдат, которые не подходят под приводимые им в записке характеристики типов солдат и офицеров. Но здесь внимание Толстого сосредоточено на тёмных явлениях в русской армии того времени.
Русский генерал, продолжает далее Толстой свою записку, это в большинстве случаев «существо отжившее, усталое, выдохнувшееся», это «люди без ума, образования и энергии». Правда, оговаривается Толстой, в последнее время появилось новое поколение генералов «счастливых», проложивших себе дорогу «или какой-нибудь случайностью, или образованием, или истинным дарованием», но число таких генералов слишком незначительно и генералы старого поколения не дают им хода.
В первой черновой редакции после характеристики генералов была дана ещё характеристика главнокомандующих: «Главнокомандующие - придворные. Главнокомандующие не потому, что они способны, а потому, что они царю приятны». Но во второй редакции той записки, которая должна была быть представлена через главнокомандующего, Толстой удалил эту убийственную характеристику русских главнокомандующих того времени.
Нарисовав такую удручающую картину морального состояния русской армии, Толстой перечисляет те «нравственные язвы», которые довели русское войско до такого печального состояния. Язвы эти следующие: скудость содержания войска, пренебрежение к образованию, дух угнетения, производство по одному старшинству и - самое главное - лихоимство. При этом Толстой указывает на бросающиеся в глаза преимущества организации армий союзников перед организацией николаевской армии. В некоторых отдельных случаях Толстой по данному вопросу имел ошибочные представления. Так, он утверждает, что ни в одном европейском государстве не существует «унижающего человеческое достоинство и переходящего в бесчеловечное истязание телесного наказания». Между тем в английской армии и особенно во флоте существовали телесные наказания, и очень жестокие (См. С. К. Бушуев. Крымская война, изд. Акад. Наук СССР, М., 1940. С. 90).
Далее в первой редакции записки излагается проект переформирования русской армии в собственном смысле этого слова. Толстой предлагает ряд необходимых, по его мнению, мероприятий по улучшению материального положения солдат, по повышению уровня образования солдат и офицеров, лучшему подбору командного состава, уничтожению духа угнетения (для чего он предлагает совершенно уничтожить телесное наказание) и искоренению лихоимства. Во второй редакции записки Толстой не дошёл до изложения своих практических предложений.
Записка осталась неоконченной. Вероятно, Толстой увидел, что не может быть никакой надежды не только на то, чтобы проект его был в какой бы то ни было части принят, но и на то, чтобы записка его была представлена по назначению. И он решил прекратить эту работу, начатую им с таким страстным увлечением, с таким глубоким чувством возмущения и желания уничтожить царящее зло.
В истории творчества Толстого его незаконченный проект о переформировании армии имеет большое значение. В нем Толстой впервые выступает сильным, страстным, гневным обличителем существующего общественно-политического строя, глубоко страдающим при виде царствующего зла и неправды. Эта заметка, начинающаяся словами о том, что автор «не может молчать» при виде творящегося и облеченного властью зла, таит в себе зародыш будущих смелых и гневных обличительных статей Толстого, в том числе и знаменитой статьи о смертных казнях - «Не могу молчать!», написанной в 1908 году.
В своей заключительной части, где предлагаются различные мероприятия по реорганизации армии, записка является первым опытом обращения Толстого к лицам, имеющим власть, с практическими предложениями. В последний период своей жизни Толстой написал несколько подобных обращений к царям и министрам - на грустном опыте познав невменяемость российской "элиты" при власти, что лишь утвердило его в антивоенных и религиозных анархических воззрениях.
В смысле эволюции миросозерцания Толстого является новой проводимая им здесь идея о личной ответственности за общественное зло («я способствовал ему [злу] своим бездействием и молчанием»).
Напряжённая работа над проектом о переформировании армии в первых числах марта 1855 года означала, что тяжёлая полоса, в которую Толстой вступил во второй половине января, уже кончилась. Наступила весна, а с нею вместе, как это всегда бывало у молодого Толстого, настало время нравственного обновления.
Толстого вновь начинают занимать вопросы о цели и смысле жизни. 4 марта, сейчас же вслед за записью о работе над проектом о переформировании армии, Толстой записывает в дневнике: «Вчера разговор о Божестве и вере навел меня на великую, громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта - основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле. Привести эту мысль в исполнение, я понимаю, что могут только поколения, сознательно работающие к этой цели. Одно поколение будет завещать мысль эту следующему, и когда-нибудь фанатизм или разум приведут её в исполнение. Действовать сознательно к соединению людей с религией - вот основание мысли, которая, надеюсь, увлечёт меня».
Торжественный, приподнятый, декларационный тон этой записи свидетельствует о том, насколько важна была в глазах Толстого пришедшая ему новая мысль о той цели жизни, которой он может посвятить себя. Вместе с тем запись эта указывает на дальнейшую эволюцию религиозных воззрений Толстого. В то время как на Кавказе он писал, что хотя и «не понимает тайны Троицы и рождения сына божия», тем не менее он «уважает и не отвергает веру отцов» (дневник, 14 ноября 1852 года), теперь он уже определенно заявляет, что нужна иная религия - религия, «очищенная от веры и таинственности», ставящая своей целью не достижение блаженства в будущей жизни, а устройство счастливой жизни людей здесь, на земле.
Три дня, с 9 по 11 марта, Толстой провёл в Севастополе. Здесь его приятель офицер А. Д. Столыпин уговорил его принять участие в вылазке в ночь с 10 на 11 марта. Вылазка эта, в которой участвовало 11 батальонов морской пехоты, была назначена генералом Хрулёвым для уничтожения укреплений неприятеля. Вылазка была очень кровопролитной; русские потеряли 387 человек убитыми и около 1000 человек ранеными.
Толстой участвовал в вылазке без разрешения начальства. И, по-видимому, всё-таки что-то тяжёлое для Толстого было в этой вылазке, так как в дневнике сейчас же вслед за этой записью следует запись совершенно иного характера: «Военная карьера не моя, и чем раньше я из неё выберусь, чтобы вполне предаться литературной, тем будет лучше».
Находясь в состоянии душевного и умственного «подъёма, Толстой 12 марта принимается за продолжение тетралогии - начинает повесть «Юность».
(По книге: Гусев Н. Н. Материалы для биографии Льва Николаевича Толстого. 1828 - 1855. М., 1954. С. 526 - 534)
__________