ВЗЫСКУЮЩИЕ НЕБЕСНОГО ИЕРУСАЛИМА. По воспоминаниям Веры Михайловны Бонч-Бруевич (Величкиной)
Среди сторонников учения Льва Никол<аевича> и его близких учеников начинался тогда серьёзный раскол. Одни продолжали оставаться на его точке зрения; другие, как Ар<кадий> Ал<ёхин> и Мих. Н<овосёлов> уходили в мистицизм и возвращались в православие.
See more Страстная душа Ар. Ал. искала тогда сильной организации, обладающей традициями и влияющей на широкие массы народа, и ему, по-видимому, казалось, что такую именно организацию может собой представить официальная церковь. Мих. Н. интересовался больше отвлечёнными вопросами, - искуплением, воскресением, благодатью и т. п. Он был одним из любимцев Льва Ник<олаевича> и сделался потом одним из самых ярых противников его. Льву Ник<олаевичу> самая мысль о какой-то внешней организации была неприятна, а возвращение к православному образу мыслей прямо чуждо.
Иногда разговоры принимали довольно острую форму. Лев Ник<олаевич> волновался иногда и долго после повторял:
- Ах, какой ужас, как они могли дойти до какой-то веры в благодать. Так, ведь, один шаг только до настоящего поповства.
И жизнь показала, как мало он ошибался.
Очень остро стоял также и семейный вопрос. Лев Ник<олаевич> очень настойчиво уговаривал одного из наших товарищей вернуться в свою семью, где у него осталась жена и несколько чело-век детей, и работать на них. В ответ на это ему говорили, что Христос сказал: «Оставь отца и матерь твою и следуй за мной», и затем поднимали вопрос о самом Льве Ник<олаевиче>. Преданные ему и страстно его любящие ученики страстно убеждали его тоже оставить семью и идти в народ, говорили, что место его среди масс.
Лев Ник<олаевич> часто раздражался на это, говорил, что чело-век не имеет права отнимать себя у семьи и что он должен нести свой крест, хотя он и чувствует, что этот крест для него тяжёл. К вопросу об уходе он относился с необыкновенной резкостью.
В ответ на это его обвиняли в консерватизме. Слушая его горячие возражения, кто бы мог подумать, что и у него, у самого зрела та же мысль об уходе...
В семье Толстых сторонники Льва Ник<олаевича> носили кличку "тёмные". Окрестила их так Софья Андреевна. Когда в кабинет Льва Ник<олаевича> приходили никому неизвестные, плохо оде-тые люди, желавшие потолковать со Львом Никол<аевичем>, они не приглашались к семейному чайному столу, и если кто-нибудь из знакомых Толстых спрашивал у Софьи Андреевны, что это за люди, то она просто отвечала: это - тёмные.
В этом <1892> году кличка эта приобрела совсем особенное, высокое значение. Мы, молодёжь, подхватили её и придали ей глубокий, внутренний смысл. Всех последователей Льва Ник<олаевича> мы разделили на "тёмных" и "светлых". "Тёмные" - это те, которые проводят в жизни учение Льва Ник<олаевича>, то есть те, кто отказался от всех благ и преимуществ своего положения и живут только трудами рук своих. А "светлые" были те, кто теоретически разделял взгляды Льва Ник<олаевича>, а в своей жизни не проводили и продолжали жить обычной, буржуазной жизнью, хотя и изменились к лучшему. Быть "тёмным", сделалось для нас идеалом, к которому мы стремились, и с тех пор слово "тёмный" получило определённый, внутренний смысл.
Один раз, гораздо позже, летом, как-то Татьяна Львовна, с которой я тогда уже сблизилась гораздо теснее и как-то сразу, как это бывает только в молодости, излагала мне свои взгляды. Я с удивлением заметила ей: "Да ты говоришь совсем, как тёмная" - "Да, я - тёмная в кружевах, разве ты этого не знала?" - ответила она мне.
И тогда ещё молоды были первые ученики Л. Н. Толстого. В пору общественнаго безвременья они представляли собой живой, про-тестующий элемент, полный, может быть, несбыточных мечтаний о Царствѣ Божіемъ, объ Іерусалимѣ Небесномъ и самой мистической вѣры. Когда раз наш местный доктор спросилъ у А<лёши> Ал<ёхина>, что бы он выбрал: "тьмы низких истин" или "нас возвышающий обман", - тот, не колеблясь, ответил: "нас возвышающий обман".
М<итрофан> А<лёхин> и Е. Сухачёв, тихий и кроткий человек, застрелившийся впоследствии в Канаде, говорили о физическом бессмертии, которое существует для тех, кто верит в него. М<итрофан> А<лёхин> видел разные пророческие сны и невольно заражал силой своего мистицизма.
И волей-неволей являлось страстное желание отказаться от всех своих логических выводов и погрузиться самой в это море веры, и идти к чему-то неведомому, но зовущему к жизни, вместе с теми, кто жертвовал, как нам казалось, всем ради того, что они считали истиной, - хотелось порвать все связи с своей прежней, бледной жизнью.
Обстоятельства благоприятствовали нашему более тесному общению. […] К Святой все съехались в усадьбе Раевских. Здесь мы были отделены от остального мира разлившимися реками и могли только ездить в соседнее имение Паники.
Деловые разговоры о нашей повседневной работе поневоле прекратились, и мы целиком ушли в мир отвлеченных идей и планов на будущее. Здесь учениками Льва Ник<олаевич> поднят был знаменитый разговор об "уходе", который после не раз поднимался и со Львом Ник<олаевичем>. Нужно отречься от себя, оставить семью, занятия, всё "мирское", как они выражались, всё личное, что привязывает нас к земной жизни, и идти к народу, делить его страдания и трудовую жизнь, проповедовать наступление царства Божія на земле и, по их образному выражению, искать "Іерусалима Небеснаго", то есть добиваться царства правды и любви на Земле. Это тяжело и серьёзно обсуждалось теми, у кого были семьи. Мы же, молодёжь, готовы были идти, куда угодно. С этим решением хотела я ехать в Москву, только станут дороги, и получить согласие моей матери».
КОММЕНТАРИЙ.
Но не мать, а прежде неё Лев Николаевич деликатно, постепенно отговорил девушку от легкомысленного замысла и от самого идеала жизни с бродягами, убедив, что она со всеми устремлениями её разумного сознания и прекрасной души нужнее в Бегичевке - ему и крестьянам, которым он тогда помогал. Вот продолжение рассказа Веры Михайловны:
«Наступил, наконец, день ухода наших странников. Это было 10-го мая. Они распростились уже с Бегичевкой и со всеми её обитателями и должны были провести ночь в Паниках, чтобы на утро уже отправиться оттуда. Идти они хотели без копейки денег, чтобы зарабатывать себе пропитание в дороге своим трудом.
Я окончательно уже решила остаться до нового хлеба в голодной местности и, чтобы не поднимать больше волнующих меня разговоров, распростилась с ними тоже в Бегичевке».
КОММЕНТАРИЙ.
Лев Николаевич видел девичье сердце насквозь и нашёл повод отправить Верочку в деревню Паники - проститься с душевно милыми ей юношами.
«Только после полуночи добрались мы до Паник. Когда я вошла во флигель, то М<итрофан> А<лёхин> встретил меня словами:
- Я знал, что ты придёшь.
Он был в каком-то приподнятом, мистическом настроении. Сначала, жуткое чувство опять охватило меня, но затем его настроение стало передаваться и мне. Мы проговорили большую часть ночи.
Утром я с А<лександрой> Ф<илософовой> пошли проводить наших странников. Но, как только мы вышли из усадьбы, навстречу нам показалась только что вернувшаяся из Москвы Н<аташа> Ф<илософова>. Она была очень рада, что ещё застала странников и уговорила их остаться ещё на день. Я же простилась с ними и пошла в Бегичевку, но они догнали меня и то же уговорили остаться на денёк вместе.
День прошёл в самых серьёзных и напряжённых разговорах. На утро все были в спокойном и даже радостном настроении. Когда странники вышли в путь, вся окрестность была закутана густым, тёплым туманом. В двух шагах ничего не было видно. Я должна была идти с ними до полдороги по пути в Бегичевку, а сёстры Ф<илософовы> провожали нас. Вдруг впереди разорвалась белая пелена тумана, и из-за её обрывков на нас выглянуло яркое, сияющее солнце и осветило всю окрестность. Под его горячими лучами быстро, быстро начали исчезать и таять белые стены тумана и всё, что закрывало от нас далёкий горизонт. А яркое солнце всё больше и больше заливало окрестность и, как победитель, поднималось всё выше и выше. На всех эта картина произвела сильное впечатление.
- Теперь мы вступаем в область света, - сказал М. А., - а там всё прошлое останется позади, в тумане. Нас ждёт Іерусалимъ Небесный!
Простившись с Ф<илософовыми>, мы пошли дальше молча; никому не говорилось. Наконец, мы дошли до перекрёстка, где я должна была с ними расстаться.
- Пойдём с нами, - сказал В<ладимир> С<короходов>, - вот так прямо, как есть, не приготовляясь. Платье можно по дороге обменять на крестьянское.
Предложение было очень заманчиво, но у меня уже не было никаких колебаний в душе. Мы тихо расстались, и они пошли. Но едва они отошли несколько десятков шагов, как я сделала движение и чуть было не последовала за ними. Они почувствовали это и обернулись ко мне. Но я уже опомнилась, улыбнулась своему порыву и махнула им только рукой. Они пошли дальше, а я спокойно направилась в Бегичевку.
____________
КОММЕНТАРИЙ.
Именно чистый Божий и Христов львёнок Митрофан Алёхин сам повлиял на Толстого своими бесценными прозрениями о христианских смыслах пищевого и полового воздержания - как раз в период работы писателя над «Крейцеровой сонатой» и статьёй «Первая ступень». Впоследствии Митрофан Васильевич поселится в Нальчике, став свободным - и выдающимся в крае! - художником, а также столяром и бортником. В тихой, просветлённой радости среди любящих и благодарных ему людей он доживёт до 1936 года.
А Владимир Иванович Скороходов, поселившись в Грузии, осуществит мечту Толстого о трудовой жизни на земле. В 1916 году, он опубликует мемуары «Воспоминания старого общинника». Судьба будет благоволить Владимиру Скороходову до конца: он не доживёт до эпохи большевистской расправы над не-зависимыми христианами-общинниками и уничтожения самих толстовских общин, мирно и радостно скончавшись в относительно свободном 1924 году.
_
Величкина В. У Л.Н. Толстого в голодный год. Журн."Современник", год 1912